Кровавое евангелие

Эрин встала, не зная, куда теперь идти.

— Ну конечно, сын мой, — ответил кардинал. — Мы ведь уже отужинали.

Желая хоть чем-то занять руки и собраться с мыслями, Эрин принялась помогать падре Амбросе убирать со стола, в то время как Джордан и кардинал продолжали беседу. Неся в руках тарелки, она последовала за торопливо идущим к лестнице падре.

Выйдя из сада на лестницу, Эрин закрыла за собой дверь, желая уловить момент, когда они со священником окажутся наедине.

— Я хотела бы поговорить с падре Корцей, — сказала она.

Падре Амбросе ловко ухватил оставшуюся в чаше виноградину и съел ее. Вдали от глаз кардинала он вел себя менее сдержанно. А может быть, некоторая свобода в его поведении объяснялась тем, что он не видел в ней угрозы своему положению.

— Вы, конечно, можете попытаться поговорить с ним, но наш падре Корца не очень-то коммуникабельный человек.

— Мне все-таки хотелось бы попробовать, а вдруг повезет, — не отступала Эрин.

— Ну, хорошо, — падре Амбросе едва заметно улыбнулся, как бы давая понять, что у него есть что еще сказать. — Но я вас предупредил.

Она последовала за ним в на удивление по-современному оборудованную кухню и поставила тарелки в раковину. А он взял два бронзовых подсвечника из шкафчика, вставил в каждый по свече и зажег их.

— Там, куда мы идем, нет света, — объяснил он.

Вручив ей один подсвечник, Амбросе направился снова к винтовой лестнице. Они стали спускаться, ввинчиваясь все глубже и глубже вниз, прошли мимо келий, где они с Джорданом мылись, где они целовались. Эрин торопливым шагом прошла по этому этажу.

Продолжая спускаться в глубину, она обдумывала, как лучше всего подойти к Руну. Вспомнила, как он пришел в бешенство, когда они с Джорданом согласились быть его спутниками в поисках Книги. Но почему? Какую цену он уже заплатил четыре столетия назад?

Эрин мысленно прикинула его возраст. А может ли ему и вправду быть пятьсот лет? Если да, то выходит, что он жил в эпоху Ренессанса. Этим можно объяснить его вежливые, формальные манеры, но все остальное в нем никакому объяснению не поддается.

Так же как необъяснимо и то, зачем она сейчас спускается к нему вниз.

Отчасти объяснение было простым: сбежать. Ей необходимо было найти пространство и время, где она могла бы настроить себя на новые отношения с Джорданом.

Но и у Руна было немало ответов на интересующие ее вопросы.

По давешней реакции преподобного в саду она склонялась к мысли о том, что Рун, возможно, обладает более правдивой информацией об ожидающих их опасностях — во всяком случае, более четкой и однозначной, чем кардинал. Даже сейчас, когда Эрин уже приняла решение, ей все равно хотелось узнать как можно больше о предстоящих поисках. Рун может дать ей ответ на этот вопрос или, что более вероятно, будет просто смотреть на нее своими черными глазами и молчать. Но попытаться она должна.

Падре Амбросе, остановившись перед другой массивной деревянной дверью, стал пытаться открыть ее ключом, выбранным из связки, висевшей у него на поясе. Ржавый замок выглядел так, будто его не тревожили уже много лет.

Волосы на руках у Эрин буквально встали дыбом от внезапно зародившегося в голове страха. Что, если падре Амбросе вознамерился причинить ей зло? Она бранила себя за эту глупую мысль, неизвестно с чего пришедшую ей в голову. Ведь и Джордан, и кардинал видели, как она уходила вместе с ним. Он не осмелится сделать ей ничего плохого. И все-таки ее гулкое сердцебиение не стихало.

Замок наконец поддался, и падре Амбросе с трудом потянул на себя тяжелую дверь, а потом жестом пригласил ее войти в находящееся за ней темное помещение.

Там, в помещении, стоял на коленях Рун — перед чем-то, что, наверное, было алтарем, однако внутри было так темно, что поручиться за это Эрин не могла. Единственная, как предписывал обет, свеча освещала комнату, большая часть ее света поглощалась ярко-красным стеклом, за которым она горела. Ее слабое пламя открывало взору высоко расположенный арочный потолок и старинные, застекленные матовым стеклом окна, за которыми наверняка была только скала. Пустые деревянные скамьи со спинками занимали всю площадь пола, в середине был проход, застеленный выцветшим и вытертым ковром.

Падре Амбросе жестом пригласил ее войти первой. Эрин, проскользнув за порог, бесшумно сделала несколько шагов и остановилась, боясь потревожить молящегося Руна.

Дверь за нею закрылась, и поднятый ею ветер задул свечу. Эрин следовало подумать о том, чтобы заслонить пламя ладонью. Она повернулась к падре Амбросе — но сразу поняла, что он не вошел в помещение вместе с ней.

Вернувшись к двери, она взялась за ручку.

Заперто.

Она оказалась в ловушке вместе с Руном.

Эрин в растерянности остановилась, не зная, что предпринять. Она не собиралась доставлять падре Амбросе удовольствия тем, чтобы начать колотить в дверь и просить выпустить ее. К тому же она не хотела мешать Руну молиться.

Что касается Корцы, он все еще не заметил ее присутствия, поскольку, должно быть, находился в состоянии глубокой медитации. Хотя Рун замечал все. Его чувства были более обостренными, чем ее, но сейчас он не подавал вида, что знал о том, что она находится рядом.

Был ли он настолько погружен в свою веру?

Эрин почувствовала жгучую зависть к тому, что он может быть так поглощен молитвой.

В тишине она различала едва слышные слова на латыни, слова, легко переводимые, поскольку она часто слышала их во время мессы, будучи ребенком.

Кровь Господа нашего Иисуса Христа, которую Он пролил за тебя, сохраняя тело твое и душу твою для жизни вечной. Пей ее в память о том, что кровь Христа была пролита ради тебя, и будь благодарен за это.

Корца отдавал себя всего общению с Богом. Впервые в жизни Эрин ясно поняла, что стоит за молитвой. Все, что она знала о Христе, следовало переосмыслить. Символы веры, однажды отвергнутые ею, оказались истинными, подтвержденными историей, что раньше казалось ей едва ли возможным.

Кровь Господа нашего Иисуса Христа сохранит тебя для жизни вечной.

Рун приложил к губам большую чашу и произнес речитативом:

— Кровь Христа, чаша спасения души.

Там, в пустыне, он стеснялся пить свое вино на глазах у нее и у Джордана. Эрин медленно пошла назад к двери, с намерением постучать в нее, но так и не решилась поднять руку.

Рун ведь буквально воспылал ненавистью к ней и к Джордану за то, что они видели его уязвленным, но будь на его месте падре Амбросе, все было бы наверняка еще хуже.