Кровавый шабаш

Скрипнула дверь, в комнату осторожно заглянула мать:

— Ты спишь?

Женя, стараясь не разбудить Глашу, поднялась, на цыпочках вышла из комнаты.

— Мне страшно, — сказала мать. — Там в подъезде кто-то ходит, голоса слышны.

— Ты не волнуйся. Это охрана, наверное…

— Что за охрана?

И Женя, сбиваясь и путаясь, поведала о Глашиных злоключениях.

— Что тут скажешь! — сказала мать. — Конечно, пусть девочка пока остается у нас. Постарайся вести себя сдержанно, не лезь ей в душу. Завтра воскресенье, надеюсь, на службу не пойдешь?

— Не знаю, мама, как сложатся дела. Может быть, случится что-нибудь экстраординарное.

Мать только покачала головой.

Женя вернулась в свою комнату. Куда лечь? На раскладушку или к Глаше? Наверное, лучше к Глаше. Места достаточно.

НЕОЖИДАННОЕ МНЕНИЕ

До управления Женю, как всегда, подвез великодушный Пашка.

— Стало доброй традицией, — ехидно засмеялась она, садясь в замурзанную «копейку».

— Говорят, Кавалерова живет у тебя? — не отвечая на явную насмешку, спросил Пашка.

— А ты откуда знаешь?

— Земля слухом полнится, — неопределенно пояснил он. — Видели, как роскошная тачка ее отца останавливалась возле вашего дома, и охранники в подъезде болтаются. А правда, что ее пытались убить?

— Два раза.

— В чем же эта придурковатая провинилась?

— Не надо! — поморщилась Женя. — Она вполне нормальная.

— Так наркоманка же. Разве нормальный человек сможет принимать эту гадость? Просто вдет отбраковка. Она всегда шла. Выживают сильнейшие, а всякая дрянь, вроде твоей Кавалеровой, обречена. Неважно, каким образом она погибнет — от болезни, алкоголя, наркоты, важно, что ей нет места в нормальной жизни. Сейчас все кричат: водка, водка! Теперь водки хоть залейся — и ничего. Я же говорю: слабые погибают.

— Ты прямо как фашист рассуждаешь.

— При чем тут фашист! Таков закон природы.

— Закон джунглей!

— Да хотя бы и джунглей. Именно по этим законам человечество развивалось многие тысячелетия. И ничего, выжило. Слушай, — неожиданно прервал он этот разговор, — мне тут дед звонил. Он там чего-то накопал про этого француза. Кондитера. Говорит, привози свою девушку, я ей много интересного расскажу.

— Может быть, вечером. Сейчас времени нет.

Майор был один, изучал содержимое какой-то папки. Поднял сумрачный взгляд.

— А-а, Евгения! Заходи. Ты толково придумала, что привезла к себе эту девицу. Она разговорилась?

— У нее есть подозрения, но неопределенные. Даже не знаю, можно ли их принимать во внимание.

— Можно или нельзя, я сам разберусь! Понимаешь, у нас нет ни одной зацепки. Четыре убийства, а результат нулевой. Ни убедительных версий, ни улик. Да еще это ваше похищение! Начальство меня теребит…

— Кавалеровой показалось, что нападавший на нее похож на психиатра, к которому водила ее мать.

— На психиатра? Как его фамилия?

— Она не знает. Да и подозрения уж больно неубедительные. Пахнет от него… лосьоном или туалетной водой. То есть и у убийцы, и у врача один и тот же запах. И еще ей показалось — форма рук у обоих одинакова.

— А лицо?

— Он же был загримирован, к тому же в темных очках.

— Значит, психиатр… Надо проверить. Допустим, это действительно психиатр. Но какова причина? Маньяк? Так маньяки не преследуют одну и ту же жертву. Ладно. Проверим психиатра. Давыдов, как установила экспертиза, оказался отравлен тетурамом. Конечно, сейчас достать любые препараты не проблема. Но все же… тетурам прежде всего доступен именно психиатрам. Однако, если следовать этой версии, все четыре убийства связаны друг с другом. Но я в это не верю. Скорее всего совпадение. Такое случается. — Буянов потер лицо рукой. — Теперь о похищении. Мы допросили Маковникова. Он, естественно, все отрицает. Стал-де жертвой преступления, и все тут. Никаких инсценировок. Человека, который снял дом, опять же найти не удалось. Мужчины с фамилией Бусыгин, а таких в Тихоречен-ске пятеро, никакого дома не снимали. Фотографии всей пятерки предъявлены владелице. Ни один не опознан. По нашей картотеке уголовника с кличкой Борман не имеется. Осведомители тоже о таком не слыхали. Мы тщательно осмотрели дом и подвал. Никаких следов! Старуха утверждает, что подвалом пользовались как складом. Но либо произведена очень тщательная уборка, либо она путает или врет. А тебе все же лучше находиться при Кавалеро-вой. Охрана охраной, но мало ли что… Сейчас половина десятого. В четыре ты снова появишься у меня.

На улице кто-то тронул ее за плечо. Женя обернулась — Валеев.

— Что такая мрачная?

— Я? Тебе кажется.

— Да уж — кажется! Майор выволочку устроил? Вроде бы нет причины.

— Приказал неотступно находиться при Кавалеровой.

Альберт прищурился:

— Наверное, он знает, что делает.

— Вот-вот. Я так и поняла. Путаюсь под ногами…

Альберт рассмеялся:

— У меня нет. Про других не знаю. Мнительная ты, однако.

Женя неторопливо брела по сохнущему тротуару и размышляла. Майор считает, серия убийств — случайное стечение обстоятельств. Вернемся к первому. Вержбицкая. Но почему она? Жертва маньяка? Свидетельница, которая много знала? Организатор неудавшегося шантажа? Может быть, не удалось до конца разобраться в ее характере, личности? Все заслонило занятие проституцией. А что, если разузнать о Вержбицкой побольше? Например, сходить в институт, поговорить с ее бывшими преподавателями. Ведь наверняка они должны ее помнить, прошло всего три года, как она его окончила.

Она бывала здесь несколько раз. Одно время даже раздумывала, не поступить ли на филологический факультет. И мать подталкивала к этому, не желая, чтобы дочь училась в другом городе. Однако, видать, не судьба.

В коридорах и вестибюлях было многолюдно — оно и понятно: шла сессия. «Деканат факультета иностранных языков», — прочитала она на табличке, толкнула дверь, вошла.

За столом, заваленным многочисленными бумагами, сидел лысоватый мужчина в очках лет сорока и что-то писал. Он поднял на Женю вопросительный взгляд.

— Из милиции, — сказала Женя, — мне нужно кое-что уточнить.

Декан помнил Вержбицкую, но знал плохо. Он вызвал некую Филиппову Любовь Дмитриевну, которая знала ее лучше.

— Вержбицкая… — произнесла нараспев Любовь Дмитриевна и сделала паузу, как будто не зная, с чего начать. — Не простая была девица… С гонором. Язык знала превосходно. Можно сказать, не хуже меня. Пришла на первый курс, уже хорошо владея французским. Произношение, запас слов просто удивляли. Откуда, как? Такого уровня можно достигнуть, занимаясь несколько лет с репетитором, причем долгое время жившим во Франции. Она как-то обмолвилась, что на четверть француженка, дедушка как будто… Он-де ее и воспитывал. Это, конечно, многое проясняло. По остальным предметам она училась средне, а где и откровенно хромала. Впрочем, в школе она работать не собиралась. А чем она занималась?

— Проституцией, — сообщила Женя, заранее предвидя реакцию.

— Вы шутите. Этого просто не может быть!

— Вот и нет. Зачем мне говорить неправду? Тем более что пришла я по долгу службы. У вас чайник закипел, — заметила Женя.

— Ах да, кофе… К сожалению, растворимый. Вам сколько ложек сахара?

— Одну. Но давайте продолжим.

— Конечно, конечно. Вержбицкая действительно была хорошенькой. Такой, знаете, продукт смешения кровей. Очень эффектная. Но гордячка. Неприступная. Я была куратором группы и, конечно, знала своих студентов. Романы, дружба… ну вы понимаете. За ней пытались ухаживать многие мальчики, но безуспешно. Ни на кого она не обращала внимания. В средствах явно не нуждалась. Одевалась лучше всех на курсе, всегда благоухала дорогими духами. Она не была потаскушкой.

— Это вы верно сказали, — усмехнулась Женя. — Вержбицкая обслуживала только очень состоятельных людей, чаще всего иностранцев.

— Она не была потаскушкой по складу характера. Ни темперамент, ни меркантильные соображения не смогли бы подтолкнуть ее к этому занятию.

— А вам она нравилась? — неожиданно для себя спросила Женя.

— Нет, — последовал молниеносный ответ.

— Почему?

Дама задумалась. Казалось, она что-то хочет сказать, но не решается.

— Один эпизод, — наконец вымолвила она. — По-моему, на втором курсе мы всей группой ходили в бассейн. Да… Однажды в душе… Короче говоря, между девчонками зашел спор, у кого лучше фигура. Знаете, слово за слово… Вержбицкая сложена была, как Афродита. Все в один голос стали об этом кричать. Ну и… — Любовь Дмитриевна покраснела, — …я тоже не считаю себя уродиной, особенно в отношении фигуры. Конечно, я не девочка, замужем, есть дети… Но, понимаете, вдруг что-то нашло… Захотелось покрасоваться. Чисто по-женски. Надеялась, что и мои стати оценят… Одним словом, возьми да ляпни: «У Афродиты грудь… несколько больше». А у Вержбицкой действительно грудь маленькая.