Кровная месть

— Мы должны это выяснить,— поправил ее я так же мрачно.— Ты не одна.

— Да, конечно...— Она задумчиво улыбнулась и разжала пальцы, державшие осколок.

По ее коже потекла кровь, которая была серебряного цвета. Я всегда полагал, что во время астрального путешествия невозможно получить реальное физическое ранение. Не знаю, черт побери, что это такое было, но...

Изабо нахмурилась, уставилась на серебряные капли и пискнула:

— Non! — Она поспешно вытерла руки, потом снова стала возить пальцами по брюкам.— Merde!

Ее глаза странно закатились, и она рухнула на землю.

ГЛАВА 16

Париж, 1793 год

Когда разразился голодный бунт, Изабо перебралась на парнасские крыши.

Сначала она вскарабкалась на крепкую кровлю fromagerie [17] , чтобы не оказаться растоптанной толпами умирающих от голода парижан и окрестных крестьян, когда они, вооруженные штыками, вилами и факелами, заполнили булыжные мостовые. Рядом стояла ее любимая patisserie [18] , к владельцу которой у революционеров никогда не имелось претензий. Он частенько давал Изабо черствые круассаны. Это заведение было сожжено дотла за считаные минуты. Жирный черный дым наполнил воздух. Люди в переулках кашляли и сыпали проклятиями. Огонь перекинулся на соседний дом, принадлежавший цирюльнику, и вплотную подобрался к популярному кафе. Тут же появились ведра с водой, которые передавались из рук в руки. Изабо снова спустилась на землю и лишь подняла повыше воротник, чтобы скрыть лицо. На ней были штаны, какие носили рабочие-революционеры, и трехцветная кокарда на шапке. Она как следует спрятала волосы и сильно понижала голос, когда ей приходилось говорить, хотя это случалось редко. Изабо быстро сообразила, что ей надо выглядеть как мальчик и коротко бросать: «Fraternite» [19] в ответ на любой прямой вопрос. Это наилучший способ оставаться незаметной и никому не интересной. Ведь девушка с аристократическим выговором, мягкими руками и длинными волосами просто не могла остаться в живых.

17

Лавка, торгующая сыром (фр.).

18

Кондитерская (фр.)

19

Братство (фр.).

Поскольку ее отец погиб, она должна была выжить.

Значит, так и будет.

Как бы ей ни хотелось противоположного.

Стоял конец февраля, и улицы были скользкими от дождя и снега. Пожар неистовствовал, как сотни голодных бунтовщиков. Изабо подобралась ближе, закрыла глаза, ощутила на лице тепло и не сделала ни шагу назад, пока стропила не подломились и не повисли над переулком. Горящие куски древесины и кровли сыпались вниз. Впервые за целый месяц у Изабо согрелись руки. Неважно, что она обожгла при этом палец.

Потом ее оттолкнули в сторону. Новые потоки воды хлынули в огонь, и он негодующе зашипел. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы кондитерская превратилась в горку тлеющих углей. Ее темноволосый владелец выкрикивал непристойные ругательства, стоя на противоположной стороне улицы.

Когда прибыли жандармы, Изабо поспешила уйти. Она быстро поняла, что лучше всего избегать встреч с любыми представителями власти, будь то полицейские, чиновники или даже ночной сторож, который сидел под уличным фонарем и пил вино, пока не засыпал прямо на месте, свесив голову на грудь и храпя. Беспризорникам нравилось запустить ему в волосы пауков и удрать, весело хихикая.

Изабо опять поднялась на ближайшую крышу и прижалась к ней, чтобы ее никто не увидел. Пальцы она спрятала в потрепанные манжеты рубашки. За это место с ней могли поспорить только голуби да старая драная кошка. Девушка сумела бы пройти по крышам с одного конца города до другого. Ей нужно было только обходить самые дряхлые участки, где кровля грозила просто обрушиться. Она могла подслушивать разговоры революционеров, дружески болтавших внизу в кафе. С площади Согласия до нее доносился бой барабанов, когда на гильотину тащили очередную жертву. Изабо не в силах была выносить зрелище казни. Она лишь прислушивалась к воплям толпы и грохоту барабанов, и ей становилось плохо.

Несколько часов спустя, когда желудок Изабо урчал уже громче, чем бунтовщики, разгоняемые жандармами, она опять спустилась вниз и проворно спрыгнула в какой-то переулок, вонявший мочой и розовой водой. Как только сядет солнце, на углу может появиться проститутка, подмигивающая проходящим мужчинам. У Изабо оставался еще час до наступления полной темноты, и до тех пор ей нужно было отыскать подходящую крышу.

Она сгорбила плечи, уставила глаза в землю и повернула из переулка на оживленную улицу. Мимо катили повозки, и копыта лошадей громко стучали по булыжнику. Кто-то разжег огонь в железном котле перед кафе, чтобы кругом было посветлее. Изабо замедлила шаг, исподтишка поглядывая на оставленные на столах тарелки с недоеденной пищей. Какой-то официант бросил на нее сердитый взгляд и погрозил пальцем. Да, она превратилась в немытого, безликого уличного беспризорника, который мог бы отпугнуть посетителей. Казалось, прошло несколько веков с тех пор, как Изабо выбирала парчу для нового платья, гадала, когда и с кем обручится, будет ли этот человек добр и сохранил ли он все свои зубы. Теперь от нее воняло грязью и заплесневелым кровельным гонтом.

Изабо поморщилась и вдруг услышала:

— Такое мрачное лицо у столь хорошенькой девушки!

Изабо застыла на месте, потом еще выше подняла плечи.

— Ты никогда не сойдешь за мальчика, если будешь так ходить, chouette.

Изабо слегка повернула голову. Ей улыбалась проститутка. У нее не было одного зуба, а щеки она размалевала так, что они походили на яблоки.

— Не понимаю, о чем это ты,— как можно более хриплым голосом ответила Изабо, сплюнула на землю, чтобы выглядеть убедительнее, но чуть не угодила в собственную ногу.

— Так уже лучше,— одобрила проститутка.— Но шагать нужно шире, с таким видом, словно ты готова ударить каждого, кто перейдет тебе дорогу.

— Я не хочу драться,— встревожилась Изабо.

— Тебе и не придется, если все будут думать, что тебе этого хочется.

— Не считаю, что в этом есть смысл.

— Если хочешь выглядеть мужчиной, забудь о смысле,— усмехнулась проститутка.

Ее грудь готова была вывалиться из грязного корсета. Длинную юбку она подобрала до самых бедер, выставив напоказ расползшиеся чулки и грубые башмаки. Этот контраст заставил Изабо удивленно моргнуть.

— Меня зовут Серизе,— представилась женщина.

— А я... Арно.

— Неплохое имя,— одобрила Серизе.— Но тебе, наверное, лучше выбрать что-нибудь попроще, вроде Алана.

— Ох...

Изабо просто поверить не могла в то, что она плюется на улице и разговаривает с проституткой. Прежняя Изабо осторожно поднесла бы к носу кружевной платочек, надушенный маслом лаванды, случись ей проехать мимо такого вот места в карете родителей. Она и не заметила бы Серизе с ее обветренными руками и завитыми волосами. Изабо вздрогнула, когда на нее налетел порыв ветра.

— Тебе нужно пальто.

Изабо пожала плечами, заявила, что все в порядке, и стиснула зубы, чтобы они не застучали от холода.

— Хм...— сухо протянула Серизе.— Если пойдешь за той телегой к реке, то увидишь место, где сваливают трупы после казни.

Заметив, что Изабо судорожно сглотнула, Серизе похлопала ее по плечу.

— Это ведь лучше, чем замерзнуть насмерть.

Но и это не убедило Изабо, однако она была слишком хорошо воспитана, всегда старалась проявлять вежливость, а потому осторожно ответила:

— Спасибо.

— Если пойдешь прямо сейчас, можешь успеть, пока трупы не оберут дочиста.

Изабо кивнула и повыше подняла воротник, чтобы прикрыть шею.

— Еще вот что, милая! — окликнула ее Серизе.— Держись подальше от вон того кафе, в конце улицы. Там небезопасно для молодых девушек или мальчиков.

— Спасибо,— повторила Изабо, на этот раз куда более искренне.

Она вдруг заметила, что идет к реке, хотя от одной только мысли о том, чтобы ограбить обезглавленное тело, к ее горлу подступала тошнота. Но ведь у нее не было ни единой монетки, ничего такого, что можно было бы продать, кроме лоскутка шелка от любимого платья матери. Наверное, вырученных денег хватило бы на то, чтобы купить еды, но Изабо все равно не стала бы продавать его. Ведь это было все, что осталось от ее родителей, дома, настоящей жизни.