Круг замкнулся

Но сейчас, мальчик трясся, прибавляя дрожь к ознобу от холода, вспоминая море крови на кухне своего ветхого дома на окраине города.

Отчима ему не было жаль. От него он слышал только ругательства в свой адрес по поводу и без. Родного отца он никогда не знал. А мать он любил. Только не такую, какой он сейчас ее запомнил. Это была не она, а какая-то чужая для него женщина. Он любил мать, когда она еще не стала такой, когда она еще умела жалеть и гладить его по светлой голове, плести венки из одуванчиков, и делать петушков из травинок, когда она играла с ним в прятки и целовала в лоб перед сном. Это было давно. Очень давно.

До того, как появился отчим. Вместе с водкой и пьяными компаниями, криками, скандалами, драками. И постепенно мать превратилась в такую же. Теперь для сына у нее находилась только ненависть и крики "подай-принеси-уйди с глаз долой". Тимофей принимал это, он даже не знал, что можно жить иначе, и всеми способами старался вернуть ту, прежнюю маму. Он был послушным: не канючил, не мешал, не просил ничего, исполнял все просьбы, заботился о том скудном десятке кур, что остались от былого хозяйства, но все попытки вернуть любовь остались незамеченными. Его забывали накормить, купить одежду взамен изношенной, и никто никогда не хвалил и не гладил по голове. Его даже не отвели в школу в семь лет. Кое-как помогали соседи: кто сунет пирожок в руку, кто обедом накормит, кто отдаст вещь с выросшего сына. Так и жил мальчишка до сегодняшнего дня. Одно еще светлое воспоминание было. Это тетя Рая. Сестра мамы. Она жила далеко. Вместе с большим добродушным мужем и маленьким Валеркой, двоюродным братом Тимофея, который был всего на год младше его самого. И однажды они с мамой ездили к ним в гости на поезде. Это единственное путешествие Тимофей запомнил как экскурсию в рай. Светлый город, уютный чистый дом и милая женщина с добрым лицом и ямочками на щеках, которая постоянно обнимала мальчика и приговаривала:

– Тимошка, ты как одуванчик. Сам тоненький, а голова светлая и пушистая. Я буду звать тебя Одуванчик.

И звонко чмокала в щеку. От нее пахло так уютно и нежно, что хотелось зарыться в ее руки и замереть надолго.

Тимофей даже улыбнулся при воспоминании об этой женщине.

Но что делать сейчас? Он замерзнет тут в лесу, и его обглодают дикие звери. Впрочем, уже было все равно. Мальчик уткнул нос в тонкий воротник и прикрыл глаза. Нестерпимо захотелось спать.

– Ц-ц-ц тя, – раздалось вдруг совсем рядом.

Тимофей нехотя разлепил веки.

– Ц-ц-ц тя…

Перед ним на снегу сидела белка, что-то стрекотала на своём беличьем языке и внимательно смотрела глазами- бусинками.

–Ц, – произнес Тимофей, едва шевеля потрескавшимися от холода губами.

–Ц-ц чок, – забубнила белка, сделала скачок в сторону и оглянулась на мальчика.

– Ты меня куда-то зовешь? – совсем не удивился Тимофей.

Белка радостно запрыгала вокруг кругами, продолжая цокать скороговоркой.

– Мне не до тебя, – сказал Тимофей, растягивая слова, и даже попытался улыбнуться. – Я скоро совсем замерзну и умру. Решай свои проблемы сама, белочка.

Но белка не отставала. Она снова прыгнула в сторону и призывно оглянулась, Тимофею даже показалось, что она махнула лапкой. Затем непоседа вернулась и взобралась мальчику на плечо, цепко держась за курточку. Застрекотала в самое ухо, обдавая Тимофея неожиданным теплом. И снова прыжок в сторону от просеки.

– Ладно, – нехотя согласился Тимофей. – Какая разница, где замерзать, но, может, сделаю напоследок доброе дело. Похоже, что у тебя что-то стряслось.

Казалось, что белка закивала головой с острыми ушками и еще сильнее зацокала.

Тимофей окоченело сполз с дерева и еле передвигая ногами пошел за шустрым зверьком.

Белка скакала вперед, возвращалась, будто проверяя, идет ли человек за ней, то вдруг появлялась на стволе дерева, юрко обегая его вокруг, то принималась чистить роскошный хвост, в ожидании, когда мальчик сделает шаг. И трещала без умолку.

– Иду я, иду, не суетись, – говорил Тимофей, разминая ноги. Кровь заструилась по онемевшему телу, и мальчик даже вдруг немного согрелся.

Нетоптаные сугробы замедляли ход, но снег был плотным и не позволял ногам проваливаться глубоко.

"Куда я иду?" – несколько раз задал себе вопрос мальчик, но продолжал путь под настойчивую болтовню животного.

Тимофей шел, еле переставляя ноги, как ему показалось, долго. Сумерки уже сгустились, лес выглядел черным пятном, и только белый снег под ногами давал понять, где низ, а где верх.

Вдруг белка затихла, и путник остановился в нерешительности.

Куда же пропала белка? Но, впрочем, этот вопрос уже не волновал Тимофея. Потянуло запахом дыма, а в уже ночной темноте показался огонек.

Мальчик оцепенело пошел на свет, не спуская с него глаз, будто тот мог в миг исчезнуть. Он не смотрел под ноги, отчего несколько раз упал в мягкий снег. Он поднимался, даже не отряхнувшись, и снова шел вперед, как завороженный. И хоть в своем детском уме он уже принял мысль о своей смерти, но инстинкт самосохранения взял свое. Свет – значит, люди. А люди – значит, помощь. Хотя на какую помощь он рассчитывал? Отогреться? А дальше что? Но так далеко мальчик не заглядывал.

– Ууу, Петрович, смотри, лес ожил. Сам леший к нам явился. Чего ему зимой не спится?

На утоптанной поляне у яркого костра копошилось четверо мужчин в тулупах и валенках.

Когда Тимофей предстал перед ними, то, действительно, мало походил на реальное существо: весь в налипшем снегу, с бескровным белым лицом и скованными движениями.

Говоривший мужчина лет сорока с аккуратной бородкой подбросил веток в огонь.

– Добро пожаловать, хозяин леса. К нашему шалашу, так сказать.

– Ванька, это не леший. Это ж мальчонка, – пробасил другой мужчина того же возраста в натянутой до бровей шапке.

– Да вижу я, не слепой. Это ж я так, смехом.

– Смехом? Да он же замерз совсем. Аж синий. Эй, пацан. Ты откуда тут ночью? Далеко от прогулок. Да не стой там, иди сюда к огню.

Тимофей проскрипел по снегу непослушными ногами. Жар костра обдал его как кипятком, но больно не было. Он подошел почти вплотную к костру и подставил замерзшие руки к огню.

– Эй, – окликнул бородатый. – Не стой близко к огню. Не заметишь, как загоришься.

Тимофей послушно сделал шаг назад.

– Эй, малец, на, чайку горячего, на травах, – произнес третий мужчина – длинный и худой как палка, протягивая мальчику железную кружку с дымящимся напитком.

Тимофей взял горячую кружку обеими ладонями и сделал маленький глоток.

– Не обожгись, осторожнее, токо заварил, – запоздало предупредил длинный.

Тимофей судорожно сглотнул и снова припал к кружке. У него с утра маковой росинки во рту не было и ни глотка воды. Чай показался ему божественной пищей.

– Слышь, Петрович. Его покормить бы надо. Смотри, какой худой. Ты откуда, пацан?

Тимофей между глотками неопределенно махнул рукой в сторону.

– Понятно. Городской, значит, – подытожил бородатый. – А здесь-то как оказался? Вроде далековато забрел.