Круглая Радуга
Шрифт:
Вообще-то, Р.Л.М. довольно-таки убогий. С коричневых стропил свисает паутина. Время от времени таракан покажется на полу и все Младенчики пытаются провернуться посмотреть (будучи Лампочками, они выглядят совершенно симметричными, Скиппи, но не забывай про контакт наверху резьбы), начинают у-а! уу-аа! слабо светясь на таракана, что парализовано сидит на голых досках—только дави!—удирает затем, заново переживая некий нежданный разряд тока из ниоткуда, а высоко над головой лучистая, всевидящая Лампочка. В своём неведении, Лампочки Младенцы не знают как истолковать такую тараканью абреакцию—они чувствуют его испуг, но не знают что это такое. Они просто хотели с ним подружится. Он интересный и так ловко движется. Все в возбуждении кроме Байрона, который считает остальных сборищем простачков. Приходится всякий раз бороться, чтоб обратить их внимание на что-то стоящее. Привет, Младенчики, я Байрон-Лампочка, пропою вам песенку, вот такую,
Вспы-хните и заси-яйте—на-каливания Лампочки Младенцы!
Всё лежите, кричите, пускаете пену, как куча чертенят,
Вы в царстве тараканов, но это чепуха
В сравненьи с ощущеньем висеть под потолком
И изливаться светом на их смешной дурдом,
Они к вам приползут с любовью до самого рассвета,
Но разбегутся кто куда как вспыхните вы светом!
Ну так светите, Лампочки Младенцы, вы светлого грядущего волна,
Я тут, чтоб вас завербовать
Участие принять
В великом походе, так пойте же со мной:
Мы-целый-мир-осветим-собой!
Беда Байрона в том, что в нём с
Па—ра—ноооййййя, Па-ра-нойя!
тарая, очень старая душа, закованная в стеклянную темницу Младенческой Лампочки. Он ненавидит это место: лежи и дожидайся, пока тебя произведут, а в динамиках ничего кроме музыки Чарльстона, а время от времени обращение к Нации, кому бы тут понравилось? Байрону хочется поскорее выбраться и приступить, не удивительно, что он подвержен всем видам нервных расстройств, Пелёночная Сыпь Лампы Младенца, что проявляется в заржавелости ниток резьбы, Младенческие Колики Лампочки, тугая спазма высокого сопротивления в глубине витков вольфрамовой нити, Гипервентиляция Лампочки Младенца, такое чувство, будто вакуум треснул, хотя этому нет органичной основы...
Когда наконец-то подкатывает Выпускной День, можете представить восторг Байрона. Он провёл время, вынашивая некие грандиозно безумные планы—он объединит все Лампочки, обоснует мощную базу в Берлине, ему уже известна Тактика Стробирования, всего и делов-то развить в себе способность (почти как Йог) помаргивать с частотой близкой альфа-ритму человеческого мозга, и ты можешь в натуре вызвать припадок эпилепсии! У Байрона было видение среди стропил его палаты о 20 миллионах Лампочек, по всей Европе, в заданной синхронизированной пульсации подстроенной одним из его агентов в Электро Сети, и все эти лампочки начинают стробировать вместе, люди колотятся в 20 миллионах комнат, как рыба на отмелях Совершенной Энергии—Внимание, люди, это было предупреждением вам. В следующий раз кое-кто из нас взорвётся. Ха-ха. Да мы задействуем наши Отряды Камикадзе! Слыхали про Кыргызский Свет? Так это задница светлячка по сравнению с тем, что мы вам—о так вы не слышали про—о, ну так тем хуже. Потому что некоторые Лампочки, скажем, миллион, всего лишь 5% от нашего числа, очень хотят вспыхнуть грандиозным жаром вместо того, чтоб терпеливо ждать пока истечёт их срок годности… Вот так Байрон мечтает о своей Силе Партизанских Боевиков, собирается покончить с Гербертом Гувером, Стенли Болдвином, со всеми ними, прямо в лицо, одним скоординированный взрывом...
Ну так Байрона ждёт жёсткое отрезвление! Уже существует организация, людская, известная как «Фебус», международный картель лампочек освещения, чья штаб-квартира размещается в Швейцарии. Управление в основном осуществляют ДжиЭл Интернешнл, Osram, и Объединённая Электропромышленность Британии, которые, в свою очередь, на 100%, 29% и 46% принадлежат компании Дженерал Электрик в Америке. Фебус устанавливает цены и определяет срок эксплуатации всех лампочек в мире, от Бразилии до Японии, до Голландии (хотя Голландский Philips это бешеная собака в картеле, может в любой момент вырваться и сеять неразбериху в Комбинации). С учётом такого состояния тотального подавления, похоже что не найти места для новорожденной Лампочки Младенца, кроме как начинать от самого дна.
Но в Фебусе ещё не знают, что Байрон бессмертен. Он начинает свою карьеру в притоне курильщиков опиума с женским персоналом в Шарлотенбурге, почти в пределах видимости статуи Вернера Сименса, светясь в бра, один из множества лампочек, повидавших самые апатичные формы Республиканского декаданса. Он познакомился со всеми лампочками в заведении, Бенито Лампоне из следующего бра, который постоянно планировал побег, Берни, что горел у туалета в конце коридора и имел неисчерпаемый запас анекдотов про уролагнию, и с его матерью Брендой на кухне, у которой только и разговоров что про шарики гашиша, про членозаменители, вызывать потопы болеутоляющих оргазмов в капиллярах влагалища, про молитвы обращённые к Астрате и Лилит, царице ночи, про заходы в истинную Ночь Иных, продрогших и голых на линолеуме полов после нескольких суток без
сна, грёзы и слёзы становятся его естественным состоянием...Одна за одной, из месяца в месяц, лампочки перегорают и нет их больше. Поначалу, это болезненный удар Байрону. Он всё ещё новичок, всё ещё не постиг свою бессмертность. Но накручивая часы горения, он начинает понимать преходящесть остальных: осознание, что надо любить их, пока они ещё тут, идёт успешнее, а также всё интенсивнее—любить, словно каждый час эксплуатации последний. Байрон вскоре становится Постоянным Старожилом. Другие могут распознать его бессмертность с первого взгляда, но она никогда не обсуждается, разве что в общих высказываниях, когда доходит, помаргивая, фольклор из прочих частей Электросети, сказания о Бессмертных, один в кабинете кабалистики в Лионе, владеющий, как полагают, магией, другой в Норвегии, над входом в склад, лицом к лицу с арктическою белизной, полон стоицизма, при одной лишь мысли о котором более южные лампочки впадают в ослабелую пульсацию. Если где-то есть ещё Бессмертные, то они отмалчиваются. Но это молчание таящее многое, возможно всё, в себе.
Вслед за Любовью, таков черёд, у Байрона начинается урок Молчания.
Когда его горение продляется до 600 часов, контролёры из Швейцарии начинают присматриваться к Байрону. Зал Наблюдений Фебуса расположен в малоизвестных Альпах, холодное помещение до потолка забитое Германской электроаппаратурой, стекло, медь, эбонит, массивные блоки терминалов, обросшие латунными зажимами и вкрутками, и работник в сверхчистом белом халате, что бродит от счётчика к счётчику, невесомый как снежные бесы, проверяя, что всё идёт штатно, что ни у одной лампочки средний срок эксплуатации не зашкалил. Можешь себе представить как скажется на рынке, если такое начнёт случаться.
Байрон минует красную черту на табло Наблюдающих, и тут же, как полагается, его мигом проверяют на сопротивление нити, температуру свечения, вакуум, потребление энергии. Всё в пределах нормы. После этого, Байрона проверяют теперь уже каждые 50 часов. Мелодичный звонок раздаётся на станции слежения по истечении срока.
На 800 часах—ещё одна рутинная предосторожность—Берлинская представительница отправлена в опиумный притон вывинтить Байрона. На ней перчатки козлиной кожи на асбестовой подкладке и двадцатисантиметровые каблуки, не для того, чтобы не затеряться в толпе, а чтоб дотянуться до бра, где вкручен Байрон. Остальные лампы смотрят в едва сдерживаемом ужасе. Новость распространяется по Электросети. С чем-то близким к скорости света, каждая лампочка, Азосы глядящие в улицы из бакелита, Нитралампен и Вотанг Жс освещающие ночные футбольные матчи, Юст-Вольфрамы, Моноватты и Сириусы, каждая лампочка в Европе узнаёт о случившемся. Они молчат в бессилии, покоряясь перед лицом насилия, которое полагали всего лишь мифом. Мы не в силах помочь, это общая мысль гудит над отарами спящих овец, вдоль Автобанов, и до резких окончаний угольных причалов на Севере , никогда не могли мы хоть что-то поделать... Стоит кому-то заронить в нас наиничтожнейшую надежду, выступить против, тут же вмешивается Комитет по Аномалиям Накаливания и его забирают. Некоторые всё же протестуют, быть может, тут и там, но это лишь информативно, приглушая свет, безвредно, ничего подобного взрывам в лица власть предержащих, как виделось когда-то Байрону, ещё в его Младенческой палате, в пору невинности.
Он перевезён в Нойкёльн, в подвальное помещение, в дом стеклодува, который боится темноты и станет держать Байрон включённым день и ночь взирающим на все те кремневые кубки, грифонов и цветы-кораблики, на прыгающих козерогов, зелёную паутину, угрюмых льдо-божеств. Это один из так называемых «пунктов контроля» для удобства наблюдений за подозрительными лампами.
Не прошло и недели, как грянул гонг в коридорах из льда и камня штаб-квартиры Фебуса и лица кратко вздёрнулись от своих счётчиков. Гонги тут не часты. Гонги особая весть. Байрон миновал 1000 квт-часов свечения и теперь следует стандартная процедура: Комитет по Аномалиям Накаливания направляет в Берлин убийцу.
Но тут происходит нечто странное. Да, чертовски странное. Планировалось разбить Байрона, измельчить и в той же мастерской расплавить—вытащив вольфрам, разумеется—чтобы мастер перевыдул из него свой следующий сюжет (воздушный шар отправляется в путешествие с верхушки небоскрёба). Вообще-то, не слишком плохой исход для Байрона—ему не хуже Фебуса известно сколько на нём уже часов. Здесь в мастерской он насмотрелся достаточно стекла перерасплавленого в бесструктурную массу, из которой возникают и перевозникают все стеклянные формы, и не прочь сам пройти через это. Но он оказался пойманным в Кармическое колесо. Сияние оранжевой купели было просто насмешкой, издевательством. Для Байрона нет избавления, он осуждён на бесконечный круговорот электрических патронов и лампочных ворюг. В мгновенье ока юный Ганс Гешвиндиг, Ваймарский уличный беспризорник—выкрутил Байрона из потолка в насторожённый карман и Гешшшшвинннд! обратно за дверь. Тьма пеленает сны стеклодува. Из всех неприятностей, что проникают в его сны из ночной атмосферы, погасший свет всего жутче. Свет, в его снах, всегда дарил надежду: обыкновенную, смертную надежду. Когда контакт спирально оборвался, надежда обернулась тьмой, и стеклодув резко пробуждается в ночи, крича, «Кто? Кто?»