Круглая Радуга

Но есть ли дело Польскому гробовщику в весельной лодке до взламывания данного кода, тайных организаций или выявленных суб-культур? Нет, ему пофиг. Им движет предположение, что общение с такими людьми поможет ему в его деле. Вы можете догнать такое, чуваки? Он хочет знать как ведут себя люди до и после ударов молнии, чтобы понять как поспособнее обходиться с членами семьи покойного.

– Ты извращаешь великое открытие на потребу коммерции,– грит Танац ступая на берег.– Ты должен стыдиться самого себя.– Не минуло и пяти минут как вошёл он в город, когда на краю болота вдруг хрясь ККАХХАНН! хрясьхрясь хрясь чудовищный взрыв света и грома сотрясает воду там, где гробовщик, озлобленный тем, что считает неблагодарностью, гребёт прочь

– О,– доносится его ослабелый голос,– О, хо! О-хо-хо-хо-хо!

– Тут никто не живёт кроме нас,– Некая твёрдая фигура, шепчущий силуэт, цвета древесного угля, материализовался на пути Танаца.– Мы не причиняем вреда гостям, но тебе лучше избрать другой путь.

Они, это 175 лагерных заключённых за гомосексуализм. Они ушли на север из лагеря Дора в Норденхаузен, всё время на север, пока не кончилась земля, основали общину из одних мужчин между болотом и устьем Одера. При нормальных обстоятельствах, Танац посчитал бы это раем, не будь настолько невыносимым для каждого из них расставание с Дорой—Дора была их домом и они тоскуют по родине. Их «освобождение» стало изгнанием. Так что тут, на новом месте, они создали гипотетическую SS цепочку подчинения—не ограничиваясь уже теми тюремщиками, что предоставила Судьбина, они теперь смогли создать действительно мокрожопых вымышленных Нацистских игровых партнёров, от Schutzh"aftlingsf"uhrer’а до Blockf"uhrer’а, и выбрали внутреннюю иерархию себе тоже: Lager и Block"altester, Kapo, Vorarbeiter, Stubendienst, L"aufer (что означает бегун или посыльный, но так случилось, что на Немецком это ещё и название шахматного слона… если вам приходилось видеть его бегущим через мокрые луга очень ранним утром, его красное одеяние вьётся и полощется потемнев почти до цвета коры дерева между заводнённых низин, у вас зародилось некоторое понятие о его истинном назначении тут, в общине—он носитель священных стратегий, меморандумов совести, и при его приближении по тростниковым равнинам утра вас цапануло за склонённый загривок и охлестало побочными волнами Великого Мига—потому что L"aufer здесь священней всего, это он носит послания в искоренённый интерфейс между зримым Лагерем и невидимыми SS).

Завершает данную структуру Schutzh"aftlingsf"uhrer Блисеро. Имя смогло продвинуться так далеко на восток, как бы продолжая отступление человека, после его заключительной битвы в Люнебург Хите. Он самый жуткий призрак Зоны. Он злобен, он наполняет собой удлиняющиеся летние ночи. Как заражённый корень, он меняется, разрастаясь в сторону зимы, белея, к безделью и голоду. Кого ещё могли избрать 175 себе верховным притеснителем? Власть его абсолютна. И не подумай, будто он и на самом деле не ждёт, возле разбомблённой и ржавеющей газовой фабрики, под винтовыми лестницами, за баками и башнями, ждёт первого рассветного бордово-полого посыльного с известиями как прошла ночь. Ночь его наиглавнейшая забота, так что ему должны докладывать.

Это призрачное правление SS основано тут не столько на том, что узники узнали в Доре, но и на их предположениях о Ракето-структуре в соседнем Mittelwerke. А4, по-своему, тоже скрывалась за непроходимой стеной, что отделяла реальную боль и ужас от призванного мучителя. Присутствие Вайсмана/Блисеро проникало сквозь стену, корёжась, подрагивая, в зловонные казармы нар, с тем же переходом в другую форму, как у слов пытающихся пробиться сквозь сны. Того, что 175 слышали от своих реальных SS охранников, было достаточно, чтобы тут же, не сходя с места, возвысить Вайсмана—те, его собственное элитарное братство, не знали что можно ждать от этого человека. Когда узники оказывались поблизости, охранники переставали перешёптываться. Но отголоски их страха оставались: страх не перед Вайсманом лично, но страх самого времени, времени настолько отчаянного, что он мог теперь ходить по Mittelwerke как по своей собственности, времени, которое облекло его властью не имевшейся в Аушвице или Бухенвальде, власти недоступной им...

При звуках имени Блисеро сейчас, жопа Танаца малость напряглась. Не то, чтобы он подумал, будто имя подставлено нарочно или ещё там что. Паранойя не главная проблема у Танаца. Его беспокоит напоминание вообще—напоминание о том, что не дошло до него и словечка, с того полудня в Хите на запуске 00000, о нынешнем статусе Блисеро—жив или мёртв, властитель иль в бегах. Он даже и не знает что он предпочёл бы лично. Пока Анубис держал свой путь, не нужно было выбирать: память могла остаться настолько далеко позади, что однажды «реальность» больше не будет иметь значения. Конечно, так всё и было. Конечно, ничего такого и не было.

– Мы думаем, он всё ещё,– представитель города говорит Танацу,– жив и в бегах. Время от времени до нас доходят слухи о чём-то—вполне совпадающем с Блисеро. Так что мы ждём. Он нас найдёт. Для него тут шаблонная болванка основы власти, дожидается его.

– А если он не останется?– чисто из подлости,– что если он посмеётся над вами, да и пройдёт мимо?

– Тогда у меня нет предположений,– говорящий начинает пятится обратно в дождь,– тут просто вера.

Танац, который клялся, что никогда больше не станет отыскивать Блисеро, ни за что после 00000, ощущает лезвие жути приложенное плашмя. «Кто у вас посыльный?»– вскрикивает он.

– Иди сам,– цедится шёпот.

– Куда?

– На газовую фабрику.

– Но у меня сообщение для—

– Там и передашь...

Белый Анубис, уплыл к спасению. А тут позади, за кормой, остались обойдённые, плывут и тонут, в трясине и на тверди, несчастные пассажиры на закате, что заблудились бродя наобум в отбросах других, в очистках, в тоскливом барахле воспоминаний—всё за что они вынуждены держаться—барахтаясь, путаясь, подымаясь, падая. Люди за бортом и наши общие обломки...

Танац остаётся дрожать и злиться в не на шутку разгулявшемся дожде под аркадой из известняка. Я должен был плыть дальше, хочет он заорать, а вскоре так и делает. «Мне не положено оставаться среди ваших отходов...» Где апелляционный суд, что выслушал бы его печальную историю? «Я споткнулся!» Какой-то кок скопытился в луже элитных блёв и разлил целый оцинкованный бак кремово-жёлтой куриной тошнотины у правого борта верхней палубы, Танац не увидел, он искал Маргрету... Очень жаль, lesjeuxsontfaits, никто не слушает, а Анубис пропал. Уж лучше тут, в плавучих обломках, Танац, никогда не угадать какая может подвернуться золотая рыбка, спроси Оберста Тирлича, он знает (есть некий ключ, среди пустошей Мира… и его не найти на белом Анубисе, потому что они всё ценное выбрасывают за борт).

Итак—Танац на газовой фабрике, перед осмолённой стеной, макрелевы глазищи вылупились из мокрой шерсти воротниковой тени, всё чёрно-белое, перепуган до невозможности, дыхание дымится из уголков его рта, когда зелень рассвета занимается там среди gassen. Его тут не будет, он просто мёртв, просто мёртв? Чем тут не «интерфейс»? сообщающаяся поверхность для пары миров… конечно, но которых двух? И не приходится рассчитывать ни на какой позитивизм, тот не спасает, он не срабатывал даже ещё в Берлине, до Войны, на посиделках у Петера Сачсы… он только мешал, раздражал остальных… ширма из слов между ним и сверхъестественным всегда была лишь тактическим ходом… никогда не давала чувствовать себя свободнее от… А уж теперь-то в этом даже ещё меньше смысла. Он знает, что Блисеро жив.

Это не сон. Тебе же хочется, чтоб так и было. Обычная горячка, что рано или поздно пройдёт, отпуская тебя в холодную реальность комнаты… ты не обязан исполнять то долгое запутанное задание, вовсе нет, пойми, это только горячка… это не наяву...

На этот раз, наяву, Блисеро, живой или мёртвый, реален. Танац, сейчас малость чокнутый от страха, хочет подманить его, он больше не в силах ждать, он хочет знать что призовёт Блисеро через интерфейс. Какой визг, какое виляние покорной жопы может привлечь его обратно...

Но это привлекло лишь Русскую полицию. Имеется рабочее соглашение не покидать пределы 175-Штадта, о котором, конечно же, никто не сказал Танацу. Газовая фабрика пользовалась дурной славой места шумных сходняков, пока Русские не провели серию массовых облав. Последний гаснущий отголосок Хорала 175-Штадта скачет прочь по дороге, распевая некий жуткий гимн педерастии, типа,

Ямси-намси пуки-пук ий-ийе

Уж коль я дегенерат, так ты тем более...

– Теперь тут попадаетесь только вы, туристы,– грит лощёный гражданский с белым платочком в его нагрудном кармане, хмыкая в тени полей своей шляпы.– И, когда-никогда, шпион, конечно.