Крупным планом
Шрифт:
— Ты что, не мог сводить его в туалет?
— Разумеется, я водил его в…
— Не ври. Он насквозь мокрый… — Она наконец заметила покупки в задней части машины. — Твою мать, ты что, рехнулся?
— Он хотел велосипед, вот я и…
— Ни за что, ни за что…
— Я хотел, чтобы он…
— Мы его не примем. Я не хочу, чтобы ты пытался так искупить свою вину. Мы ничего не хотим.
— Пожалуйста, Бет, позволь ему его оставить…
Она вырвала у меня из руки ключи:
— Уходи поскорее, слышишь. Убирайся.
Она повернулась и вместе с Адамом, под дождем, кинулась к дому. Я попытался их догнать,
Мои кулаки были разбиты от стука, я промок до нитки. Пришлось сдаться и отойти от двери. И тут я ее увидел Она смотрела на меня в окно и выглядела безрадостной, потерянной. На короткое мгновение наши глаза встретились. Мгновение ужасной нерешительности. Мгновение, когда поднялся завес неприязни и осталась только печаль. В это мгновение мы поняли, что теперь оба одиноки.
Но мгновение прошло. Она губами произнесла два слова «Мне жаль». Это было не извинение. Просто последняя точка. Финал.
Свет в окне погас. Все прошло. Наступило время покончить со всем.
Глава седьмая
В ту ночь я уехал из дома. Уложил в багажник «мазды» три деловых костюма и разные сопутствующие вещи. Тщательно проверил свою темную комнату, чтобы убедиться, что я по недосмотру не оставил никаких улик. Написал записку Бет и оставил ее на кухонном столе. Записка была короткой.
Взял яхту у Билла на выходные. Вернусь поздно ночью во вторник. Следующие несколько недель поживу у Билла и Рут, пока не найду себе подходящее жилье. В среду после работы заскочу, чтобы увидеться с мальчиками.
Я всех вас люблю.
Я подписался. Я оставил пятьдесят баксов для нашей горничной Пердиты, которая придет утром в понедельник, чтобы убраться. Я принял душ и надел то, в чем буду завтра: брюки хаки, рубашку на пуговицах, толстый свитер, кожаные туфли на резиновых каблуках, ветровку «Нотика». Я еще раз проверил все карманы, чтобы убедиться, что бумажник Гари, ключи от его машины и ключи от дома лежат отдельно от моих собственных.
Пора было уезжать. Захлопнуть за собой дверь. Сделать последний шаг. Я сидел, застыв за столом, и бессмысленно смотрел на кухню вокруг меня. Белые стены. Сделанные вручную сосновые шкафчики и столешницы. Многочисленные кухонные приборы. Белые тарелки Веджвуд, аккуратно составленные на простой, вращающейся полке. Семейные фотографии. Школьные записки и рисунки Адама, украшающие холодильник. Подивился, как много вещей скапливается в нашей жизни — идет непрерывный поиск вещей, чтобы заполнить пустоту, заполнить время. И все это совершается ради материального комфорта, хотя на самом дел маскирует ужасное осознание, что все проходит, что однажды тебя отправят в неизвестность только с тем, что на тебе надето. Вы сберегаете, пытаясь закрыть глаза на неизбежный уход, заставить себя поверить, что существует некое постоянство, крепость в том, что вы построили. Но хлопнет дверь. И вы все это оставите.
Я подошел к стене и снял фотографию Адама с Джошем на коленях. Я помнил, как делал этот снимок,
как трудно было уговорить Адама подержать младенца. Когда я наконец посадил их так, как мне хотелось, Адам изобразил широкую зубастую улыбку, тогда как Джош завороженно и изумленно смотрел на своего старшего брата.Мне всегда нравился этот снимок. И на мгновение я решил, что должен его взять. Но моя рука дрогнула. Я знал, что там, куда я направляюсь, нет места свидетельствам прошлого.
Я стоял у доски с фотографиями несколько ужасных минут. Зазвонил телефон. Я подпрыгнул и быстро приколол фото назад, на доску, прежде чем схватить трубку. Это был Билл.
— Мы собираемся ложиться спать, — сказал он, — поэтому я решил поинтересоваться, собираешься ли ты сегодня к нам.
— Уже еду.
— Можешь не торопиться. У тебя ведь есть ключи, верно?
— Есть.
— Заходи и чувствуй себя как дома. Я разбужу тебя в шесть тридцать, если это не дико рано.
— Нормально. Я хочу отправиться пораньше.
— Как прошло в Дарьене?
— Ну…
— Так плохо?
Я посмотрел на фотографию моих сыновей в последний раз:
— Да, так плохо.
Когда я через тридцать минут подъехал к дому Билла и Рут, они уже спали. Я выгрузил свои костюмы и развесил их в стенном шкафу в гостевой спальне. На прикроватном столике стояли бутылка ирландского виски и стакан. Рядом лежала записка: Надежное лекарство от бессонницы.Я лег между простынями, опрокинул стакан виски, налил еще. Наверняка Бет разрешит Адаму оставить велосипед, так ведь? Особенно если он начнет рыдать по этому поводу с утра пораньше. Но даже если она упрется, то ко вторнику наверняка передумает. Когда в доме зазвонит телефон и ей сообщат новости.
Еще изрядная порция виски наконец уложила меня в нокаут. Следующее, что я помню, — Билл трясет меня. Через жалюзи на окнах пробивался слабый свет. Во рту у меня как будто кошки спали.
— Вставай и расцветай, морячок, — сказал он.
— Встать-то я встану, но вот насчет расцветай… — буркнул я.
— Вполне закономерный эффект полбутылки виски.
Рут все еще спала, когда мы отправились с Биллом на пристань в его джипе «чероки».
— Жаль, что мне не удалось с ней попрощаться, — сказал я, зевая. — Поблагодари ее за все.
Билл как-то странно взглянул на меня:
— Ты сам сможешь сделать это во вторник вечером, разве не так?
Я позволил себя ляп в полусонном состоянии и теперь старался выкрутиться:
— Конечно, конечно. Я просто вам за все ужасно благодарен, ребята.
— Да пожалуйста. Но послушай… ты действительно готов пробыть один в море целых два дня? Не знаю, как сказать…
— Говори прямо.
— Ты нас беспокоишь.
— Я не собираюсь прыгнуть за борт от отчаяния, если ты это имеешь в виду.
— Да, я это имею в виду.
— Это не в моем стиле.
— Отлично.
— Не похоже, что убедил тебя.
— Мне вчера звонил Бенсон, начальник порта.
— Господи!
— Да, он действительно занудлив и надоедлив. Но он также сказал, что, когда ты вчера приезжал на яхту, ему показалось, что ты нервничаешь, дергаешься.
— Я нервничаю. Я дергаюсь. От меня жена уходит.
— Я ему так и объяснил. Знаешь, что он сказал? «Надеюсь, вы знаете, что делаете, давая ему яхту».