Крутая волна

Каждый вечер, перед тем как заснуть, Гордей перебирал в памяти все, что видел и слышал за день, отсевал, как шелуху, незначительное, сохраняя лишь крупные зерна фактов, пропускал их сквозь хранилище прежних впечатлений и выстраивал в ряды собственных выводов.

В пестрой веренице проходивших перед ним людей он отчетливо выделил тех, кого называли социалистами. Они тоже были разные, но все одинаково в чем-то сознательно ограничивали себя и в этом смысле были похожи на монахов из книжки, которую Гордей читал в детстве вместе с дядей Петром. Однако в самоотречении социалистов было что-то привлекательное. Гордей понимал, что они стоят за людей бедных.

Сначала он думал, что мир делится только на богатых и бедных. Одни безропотно тянут тяжелый воз истории, а другие сидят на этом возу и только управляют. Но куда в таком случае пристроить унтер — офицера Карева? Поставить его коренником, запрячь в пристяжку или отвести роль бегущей у колеса собаки, беспрестанно лающей, но боящейся укусить за ноги? А кто такой дяденька Цезарь, что его объединяет с отцом, печником Вициным и с дядей Петром? Похоже, что и Заикин из этой же породы людей. Какова их роль?

Как-то он спросил об этом Заикина. Был сырой ветреный вечер, они сидели на баке вдвоем, и Гордей рассказал о странной встрече с Цезарем в Петрограде.

— Чудно получается, он сам городской, видать, шибко образованный, мог бы работать учителем в гимназии или инженером. А вот знается с нашими, деревенскими. Что у него схожего с ними?

— Вероятно, общая цель.

— Какая?

— Свергнуть существующий строй, то есть царя.

— А дальше что? Кто же будет править?

— Сам народ, то есть рабочие и крестьяне.

— Ну а Цезарю-то что до этого?

— Есть, брат, люди, которые борьбе за народную власть посвятили всю свою жизнь. Это профессиональные революционеры. Вероятно, и твой знакомый Цезарь тоже из таких. Между прочим, ты про него и про своего дядю тут никому не рассказывал?

— Нет, вам первому.

— Больше никому не говори. И вообще будь осторожнее в разговорах. Есть тут которые нюхают. Тот же Карев. Ну, этот весь на виду и потому не опасен. А вот минный офицер Поликарпов— этот похитрее. Любит посочувствовать матросу, вызывает на откровенность, а потом выдает. Бойся таких. Хотя в голове у тебя мусора еще много, но парень ты, видать, дельный, мыслишки у тебя верные есть. Но ты их при себе держи до поры до времени. Лучше простачком прикидывайся. Пусть считают хоть и глупым, но преданным. Им сейчас как раз такие нужнее всего. Тебе вот винтовки и револьверы хранить доверили, ты нам на этом месте во как нужен. — Заикин чиркнул ребром ладони по шее.

— Кому это нам? — настороженно спросил Гордей.

— Есть такие, — уклончиво ответил кочегар и увел разговор в другую сторону: — Слышал, что миноносцы в Рогокюль переводят?

— Нет.

— Через два дня уйдем. А у меня тут знакомые, я обещал к ним на той неделе зайти. Так вот есть у меня к тебе такая просьба. Ты завтра в город идешь, а меня не пускают. Зайдешь к моим знакомым?

— Можно. Мне все равно нечего делать в городе, просто так по земле пошататься хотел.

— Ладно, адресок я тебе завтра скажу.

Назавтра, уволившись на берег, Гордей отправился по указанному Заикиным адресу. Он без труда отыскал островерхий, крытый черепицей домик возле самого Вышгорода, постучался. Ему тотчас открыли, и крепкая, розовощекая девушка, ни о чем не спрашивая, впустила его в небольшую полутемную прихожую.

— Вот сюда. — Она толкнула дверь в комнату и пропустила Гордея вперед. — Посидите тут, папа придет через полчаса.

Девушка закрыла дверь, и Гордей остался в комнате один. Комната была маленькая, об одно окно, и так тесно заставлена, что решительно негде было повернуться. Вплотную к окну был при двинут стол, заваленный книгами и газетами, в простенке стояло кресло с плюшевой обивкой вишневого цвета, основательно потертой, с белыми лысинами. Всю противоположную стену загораживал узкий продавленный диван с высокой резной спинкой, тоже заваленный книгами. В проходе стоял шкаф с облупившейся дверцей и густо усеянным морщинами зеркалом, в нем уродливо отражались беспорядочно занимавшие остальную часть комнаты вещи: швейная машина «Зингер», комод, разномастные стулья. Гордей взял один из них, опробовал его прочность и сел у двери. В висевшей на окне клетке что-то затрепетало, потом на шесток вспрыгнул синевато — зеленый попугай, долго что-то клокотал, откашливался и вдруг отчетливо сказал:

— Здр — р-расьте!

Гордей улыбнулся и весело ответил:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

И услышал за спиной заливистый смех. Девушка, бесшумно открывшая дверь, стояла на пороге и смеяла. сь, обнажая крупные, плотно поставленные в ряд зубы, высекая из голубых глаз колючие искры. Лицо у нее было миленькое, точно на картинке из журнала «Нива».

— Как вы его величаете! — Продолжая смеяться, она обршла Гордея и, ловко лавируя между вещами, проскользнула к креслу. — Может, чаю поставить?

— Нет, спасибо. Я ненадолго.

— Как хотите. Вы кто?

Гордей не нашел ничего лучше, как ответить:

— Я от Николая Игнатьевича.

— А — а. — Девушка вдруг стала серьезной, на лице ее появилась озабоченность, между тонкими дужками бровей легла складка. — Папа скоро при дет. — И тут же без всякого перехода спросила: — Вы цветы любите?

— Не знаю. У нас в деревне их много растет прямо в поле. Никто их так и не рвет, только в праздники. Девчата из них венки плетут.

— Наверное, это красиво — венки из полевых цветов. А я вот не была в деревне ни разу. Хорошо там?

— Хорошо! — искренне сказал Гордей. — Просторно. И воздух легкий, душистый.

— А тут копоть. — Девушка провела пальцем по краю стола и, разглядывая палец, грустно сказала: — У папы чахотка, врачи ему в деревню велят ехать, а он не хочет.

— Раз велят, надо ехать! — убежденно сказал Гордей.

— Разве его уговоришь? — И опять неожиданно спросила: — Что такое кливер?

— Парус такой спереди, треугольный.

— Это я у Станюковича вычитала. Кливер — красивое название. Были еще кивера — шляпы такие красивые. — Она подняла руку и обвела ею вокруг головы.

Попугай, должно быть испугавшись ее жеста, захлопал крыльями. Она подняла голову, поглядела снизу на попугая и сказала:

— Дурачок!

Попугай охотно подтвердил:

— Попка — дурак!

Гордей рассмеялся, девушка тоже улыбнулась и весело предложила:

— Давайте все-таки пить чай.

Она легко поднялась с кресла и, покачивая бедрами, заскользила между стульями к двери. Это у нее вышло ловко, просто удивительно, что она ни за что не задела.

Она чем-то напоминала Гордею Люську Вицину, может быть, вот этой стремительностью и ловкостью движений и еще тем, что так же неожиданно менялось ее настроение. Наверное, она тоже любит фантазировать.

О Люське он так ничего и Не знал. Написал ей четыре письма, но ни на одно из них ответа не получил и тоже перестал писать. Но вспоминал он о ней часто, особенно когда бывал на берегу. Он был рослым, широкоплечим, видным парнем, морская форма ему шла, и он не раз ловил на себе любопытные взгляды женщин. Эти взгляды волновали его, но он был нерешителен и застенчив, да и не хотел ни с кем знакомиться.