Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»

…Тяжело раненный летчик управлял подбитой машиной – рули повреждены, на действия Кривова не реагировали, и самолет неудержимо тянуло к земле. Только огромными усилиями удерживал пилот машину от сваливания в штопор. И когда самолет окончательно вышел из повиновения, до крови закусив губы, чтобы от боли не потерять сознание, он покидает машину. Летчик удачно приземлился в расположение наших войск.

После нескольких месяцев госпитального лечения на Урале Кривова направляют на курсы командиров звеньев. Войну он окончил в 156-м истребительном авиаполку, совершив 131 боевой вылет, сбив семь самолетов врага.

Самым непонятным в этом боевом эпизоде было то, что никто из нас не заметил, как Дмитрий покинул самолет. При любых обстоятельствах видеть все – долг летчика!

9 мая 1943 года наш полк перебазировался на новый аэродром, сосредоточивая боевые действия на белгородском направлении. Постоянные вылеты на разведку войск противника и периодические налеты на его аэродромы продолжались до конца месяца. Так, 13 мая наша эскадрилья уже не первый раз с группой Пе-2 наносила удар по авиации противника, базирующейся на Харьковском аэродроме. Полет прошел успешно, без каких-либо осложнений. Задание выполнено, «петляковы» и мы без потерь вернулись на свои базы.

16 мая в состав нашей дивизии влился третий истребительный полк под командованием майора Ольховского. Хотя нагрузка в боевой работе при этом не уменьшилась, но настроение явно поднялось. Мы ощутили возрастающую мощь советской авиации. Вера в близкую победу крепла.

В конце мая в полк прибыло пополнение: ребята как на подбор – молодые и симпатичные, они окончили летные школы и прошли подготовку в запасных частях, чтобы, попав на фронт, не стать летающей мишенью для противника.

Пилоты В. Мудрецов, Е. Карпов, Я. Резицкий, В. Пронин, Б. Жигуленков, братья Александр и Иван Колесниковы, И. Середа, П. Брызгалов, В. Мухин, В. Погодин, М. Попко укомплектовали полк полностью, и ему ставится серьезная задача – подготовить молодежь к боевым действиям, а также для полного использования боевых возможностей истребителя обучить всех летчиков бомбометанию по наземным целям и тактическим приемам уничтожения противника при вылетах пар на свободную охоту.

Специалисты оборудовали вблизи аэродрома полигон: нанесли известью крест и круг, отрыли щели для наблюдения за результатами попаданий, и вскоре мы приступили к работе. Одновременно вводили в строй вновь прибывших: ребята летали хорошо, стремились в бой по-юношески легко и азартно. Они знали, что фашистские летчики – опытные асы, отдавали себе отчет, что легких побед ждать нечего и от поражений никто не застрахован.

Стоял период затишья перед Курской битвой. Его необходимо было использовать для повышения боевой подготовки части, и в полку все летчики освоили за это время бомбометание с пикирования – бомбы все ближе и ближе ложились к центру круга. Некоторые пилоты настолько увлекались пикированием, что после посадки в плоскостях и фюзеляжах находили осколки своих собственных бомб. Небезгрешен был и автор этих воспоминаний. Стало ясно – освоение бомбометания прошло успешно, ну а противник будет более рациональной мишенью, чем круг на полигоне.

Особенно тяжело в это время было девушкам-вооруженцам. При полетах на полигон они снаряжали пушечные ленты, переносили тяжелые пушки, занимались подвеской бомб. Летчики и техники постоянно помогали им в этом тяжелом, не женском деле. Девушки же, скрывая усталость, почти всегда весело и задорно выполняли свою работу, нередко и во время налета вражеской авиации.

Через три недели, после окончания ввода в строй молодого пополнения, мы с Виктором Прониным по распоряжению командира полка вылетели в засаду на площадку вблизи передовой. Здесь уже находились техник звена и четыре механика, прибывшие для обеспечения наших вылетов. В небольшом количестве имелся запас боеприпасов, горюче-смазочных материалов, а также бензозаправщик и несколько баллонов со сжатым воздухом.

Боевую задачу мы получали из штаба полка по телефону; прямой связи с КП передовой у нас не было. Пустая избушка служила и жильем, и кухней, и миниатюрным командным пунктом. А рядом, в кустах, стояли наши самолеты.

Нас направили сюда для перехвата разведчиков и уничтожения самолетов – корректировщиков артиллерийского огня в районе передовых позиций, но уже вечером пришло новое указание: «С рассветом выйти на свободную охоту».

Летчики любили свободную охоту, и мы обрадовались полученному приказу. Мой напарник даже попытался пошутить:

– Хотя и говорят, что охота – пуще неволи, а мы, командир, попробуем не оправдать эту поговорку.

– Война, Витек, все смешала… – отозвался я, а мысли мои были уже в завтрашнем дне: задание интересное, творческое, и надо выполнить его как можно лучше…

Едва забрезжил июньский рассвет, мы уже были на ногах: сегодня 22-е число, ровно два года назад началась эта тяжелейшая война.

– Не забыл, Пронин, какой сегодня день?

– Забыть?! – обиделся напарник. – Да ты что, старшой? Такое не забудут наши потомки и через тысячу лет… Отметим этот юбилей, командир!

– Отметим, – как эхо повторил я за Виктором. – Да так отметим, чтоб всем чертям стало тошно, не то что фашистам!

Заря была бледно-желтой, тусклой, невзрачной. Мы поднялись в воздух и пошли в глубь территории, занятой врагом, наблюдая внизу беспрерывную ленту его войск на дороге.

И вот я даю команду, негромкую, но четкую:

– Снижаемся до бреющего… Атакуем…

– Понятно, – так же тихо отвечает ведомый.

Высота метров тридцать-сорок, огонь наших пушек поливает колонны врага. При выходе из атаки я хорошо вижу дорогу: там все смешалось – люди бегут в разные стороны от дороги, горят автомашины, но танки врага как ни в чем не бывало продолжают движение. Им, видимо, наши снаряды – что слону дробина. Однако эффект неожиданности сделал свое дело – под гусеницами оказались некоторые загоревшиеся машины.

Второй заход оказался менее удачным: живая сила врага рассредоточилась, а танки сползли на обочины дороги и пошли дальше. Израсходовав боекомплект, мы возвращаемся на свою точку.

– Что скажешь о наших атаках? – спрашиваю я ведомого.

– По живой силе, автомашинам мы ударили здорово, а танки так и остались невредимыми…

– И ни один не загорелся? – пытаюсь выяснить я.

Виктор бросил в мою сторону удивленный взгляд:

– Мне кажется, один вспыхнул…

– А если «кажется», значит, надо забыть об этом – неуточненный факт.

Таков неписаный закон войны: если ты не уверен, что противник уничтожен, не преувеличивай его потери в своих докладах. Домыслы могут послужить срыву операции, ненужной гибели сотен и тысяч людей. А это самое главное на войне, так, во всяком случае, полагал я.

…Последний день июня. По тревоге мы с ведомым вылетаем на разведку вражеских войск севернее Харькова. Выполнив задание, подходим к линии фронта, где нас перехватывает четверка «мессершмиттов», которая надеется разделаться с нами довольно легко.

В первом же энергичном развороте чувствую, что с машиной творится что-то неладное: в хвостовой части грохот, словно по ней дали хорошую очередь. Истребитель в управлении послушен, но бой я веду осторожно, так как грохотание в фюзеляже во время резких движений рулями не прекращается. Мне удается использовать развивающуюся кучевую облачность – ныряем туда, и «шмитты» теряют нас из виду. За время схватки мы значительно уклонились в сторону Купянска. Горючее на исходе, поэтому садимся на аэродроме базирования «яковлевых».

Когда на стоянке открыли лючок на фюзеляже, удивлению всех не было границ: ведь я летал и вел бой с винтовками наших четырех механиков! Показываю Пронину трофеи, и наконец до меня доходит все, что происходит с машиной в воздухе:

– Ну дела! Нашли, где прятать оружие!..

Виктор остается у наших «лавочкиных», а я направляюсь на КП, где докладываю, кто мы, откуда и как оказались здесь, а также прошу срочно передать в наш полк разведданные и заправить машины горючим.

Благополучно возвращаемся на свою точку – радость механиков безгранична! Оказалось, они, не зная о вылете, положили винтовки в фюзеляж моего самолета. Когда послышался шум работающих моторов, механики бросились вдогонку, но было поздно – мы взлетели. Наземной радиостанции площадка не имела, и предупредить о таком грузе нас никак не могли.

В начале дня третьего июля с задания мы возвращаемся с победой: напарник сбил самолет. Настроение приподнятое, все на точке поздравляют Виктора с открытием «лицевого счета».

Было душно и жарко, и мы с ведомым отошли в тень кустов, где приступили к разбору вылета, который выполнялся по вызову с переднего края.

Учитывая, что в таких случаях мы почти всегда являемся к шапочному разбору, решили развить максимальную скорость. И все-таки «юнкерсы» уже успели отбомбиться и уйти, но позади них сражались «яки» с Me-109. Поэтому с ходу атакуем пару «сто девятых». Я строю маневр так, чтобы мой ведомый оказался в хвосте ведомого пары «мессеров»: расчет на одновременную атаку нашей пары по обоим самолетам врага. Фашисты не заметили нас – скорость и внезапность атаки сделали свое дело, и я даю команду:

– Бей правого!

Пушки у ведомого заработали, снаряды прошли по фюзеляжу, кабине, плоскостям… «Мессер» секунду-две не меняет направления полета, затем, накренясь влево и пройдя подо мной, беспорядочно падает…

Ведущий фашистской пары от неожиданности шарахается в сторону, и моя атака не достигает цели.

Слышу по радио:

– Братцы, нашего полку прибыло!

Теперь мы с Прониным полностью уверены в том, что нас не приняли за противника. Вместе с «яками» наседаем на вражескую пятерку, те, видимо, не сразу поняв, сколько пришло «лавочкиных», вышли из боя.

Мы с Прониным – снова в засаду.

Высокая динамичность атак в этом эпизоде требовала от летчиков внимания, четких, согласованных действий. Перегрузки доходили до предела, вызывая немалую физическую усталость. И все же Виктор, молодой летчик из майского пополнения, держался молодцом! Энергично маневрируя, он неотступно следовал за мной. Этот бой был для напарника третьим по счету, действовал он грамотно, инициативно и в итоге добился победы.

Только излишняя поспешность помешала нам увеличить счет сбитых вражеских машин. Само же взаимодействие «Яковлевых» с «лавочкиными» было слаженным и результативным.

По косточкам разобрав схватку со «сто девятыми», мы с Виктором Прониным пошли на КП. Часа через два раздался телефонный звонок:

– Задача прежняя, район тот же…

Вот и все – лаконично, просто и ясно. Летим парой: скорость максимальная, расстояние до переднего края небольшое. Вялость, наступившую на земле после возбуждения, вызванного прошедшим боем, как рукой сняло.

Мы спешим набрать побольше высоты. Погода по-летнему ясная, кучевая облачность почти наполовину закрыла небосвод, поэтому прижимаемся к ней поближе. Нижний край 1500–1700 метров. Замечаю на одной с нами высоте четверку истребителей. Чьи они: наши, противника? Действуем по неизменному правилу воздушного боя – до полной ясности считать самолеты вражескими. И уходим в просветы между облаками, вверх, чтобы уточнить обстановку и, если машины окажутся чужими, атаковать.

Это были Me-109. Они пришли шестеркой, чтобы отвлечь на себя внимание советских истребителей и тем самым дать возможность своим бомбардировщикам нанести прицельный удар по наземным советским войскам. Мысленно отмечаю: действия Me-109 разумны и точны. Четверка ходит ниже облачности, под самой кромкой, а пара – выше облаков. Воздушное пространство при таком боевом порядке просматривается полностью. Это, конечно, грамотно тактически, но не ново. Но мы лишены такого важного фактора, как внезапность: пара «сто девятых», как только мы с Прониным вышли из облаков, ринулась на сближение, пытаясь зайти в хвост напарнику. Медлить нельзя, и я, резко разворачиваясь навстречу атакующим, предупреждаю ведомого:

– Справа сзади «шмитты»!

Пронин левым разворотом уходит под облака, а я продолжаю сбижаться с «мессершмиттами». Обмениваюсь с ведущим противника огнем из пушек и тоже ныряю под облака – к четверке, куда ушел Пронин. Выхожу из облачности – ведомого нет. Вижу только пару «мессершмиттов». Где вторая? Может, атакует Виктора? Какой леший понес его под облака? Невеселые мысли одолевают меня, и я атакую ближайшую пару. Тут из облаков появляются первые два Me-109 и пресекают мои намерения. Начинается труднейший бой с четверкой. «Где Пронин?» – сверлит мозг неотвязная мысль, мешая сосредоточиться. Я многократно передаю в эфир:

– Пронин! Как меня слышишь? Уходи домой! Никакого ответа…

Не раз приходилось мне вести бои против четверки, но этот совсем не похож на прежние. Противник действовал наверняка, пытаясь взять меня в клещи. Не удавались эти атаки! Я уходил в облака, там менял направление полета и, выйдя из них, устремлялся на врага сам. Так продолжалось минут десять: фашисты не допускали ошибок, а я рассчитывал каждый маневр.

После нескольких безуспешных атак немцы уходят. Я остаюсь над облаками один – ведомого нет. Настроение – хуже некуда: еще в тот момент, когда он пошел под облака, мне стало ясно – добром это не кончится. Сделав несколько мелких виражей и убедившись, что ждать чуда бесполезно, перевел машину на пикирование и, снизившись до бреющего полета, возвратился на свою точку. Исчезли последние надежды, Виктор Пронин с задания не вернулся…Докладываю о случившемся в полк и жду указаний.

Итак, за двенадцать дней нашей парой было выполнено двадцать боевых вылетов: половина на передний край, несколько вылетов на разведку и один на сопровождение штурмовиков. Почти всегда, за исключением вылетов на разведку, мы приходили в район вызова с опозданием – слишком долго доходила команда… Так что надежд, которые возлагали на нашу засаду, мы не оправдали.

Теперь на это место планируется перевести пару командира звена Павла Гривкова. Наша гогошадка – небольшое поле, заросшее клевером, и найти его очень трудно. Поэтому моя обязанность – лидировать новую боевую единицу. Под вечер я вылетаю в полк, утром следующего дня привожу пару на место засады и возвращаюсь на свой аэродром.

Старшим на точке становится Павел, но ненадолго: покидая на малой высоте поврежденный в бою самолет, Гривков приземляется на парашюте, который не успел полностью раскрыться. Он травмирует позвоночник, и его летная работа, как это ни печально, прекращается.С началом Курской битвы засада снимается.

Над огненной дугой

Напряженная обстановка на курском направлении с мая сорок третьего года с каждым днем становилась все более тревожной. Поднявшись в воздух, мы видели, что с запада в эту сторону идет бесконечный поток вражеских войск, а на аэродромах, где еще совсем недавно было пусто и росла трава, появилось множество самолетов. Нетрудно было догадаться, что назревает гроза, но когда она разразится, можно только предполагать.

Когда я вернулся из засады в полк, то посчитал, что ожиданию предстоящих боев наступил конец. Техники снимали бомбодержатели с самолетов, летчикам на следующий день ставилась задача на прикрытие войск в районе Белгорода, не говоря уже об усиленном дежурстве на аэродроме с готовностью к немедленному вылету, и не как прежде – звеном, а полным составом эскадрильи.

Политработники проводили беседы в эскадрильях. Командир полка и его заместитель по политической части майор Василий Никифорович Башкирцев также беседовали с летчиками, техниками. Шел разговор о напряженной работе на земле, о скорой и жестокой схватке с врагом. Настроение у всех было приподнятое, боевое. Многие товарищи подали заявления с просьбой принять их в ряды ВКП(б).

После встречи с парторгом полка Н. Беляевым я решаю идти в бой, как и мои друзья, только коммунистом. Это решение возникло у меня не сразу, не вдруг, оно стало результатом частых размышлений: достоин ли я принадлежать партии коммунистов, доказал ли это право в боях с фашистами? На эти вопросы я отвечал положительно и самокритично: да, у меня были и есть недостатки, но партия – это не организация избранных, не каста безупречных, а союз единомышленников; в боевых условиях беззаветно и храбро сражаться с фашистами – долг каждого советского гражданина, а для члена партии привилегия – идти в бой первым.

На наши вопросы – когда же кончится это изнуряющее душу ожидание сражений – командование и партийные работники отвечали прямо:

– Вы – летчики и видите, что и с запада и с востока становятся на исходные рубежи противоборствующие стороны. Нас не застанут врасплох.

Но всякое ожидание связано с неопределенностью и потому мучительно. Я сижу в кабине, нетерпеливо поглядываю в сторону КП: не поднимется ли в это мгновение к облакам стартовая ракета? Минута здесь становится часом, а час – чуть ли не вечностью. Смотрю на товарищей по эскадрилье – им тоже невтерпеж больше ждать. Но все мы, напряженно и устало сидящие сейчас в кабинах самолетов, понимаем: так надо, так диктует необходимость войны.

Неожиданно полк переводится на дежурство по эскадрильям. Мы удивлены: вместо активных боевых действий будем проводить время на старте. Обидно и горько…

Первый день битвы на Курской дуге закончился для полка одним-единственным вылетом – наша эскадрилья прикрывала бомбардировочную авиацию. Наступили сумерки июльского вечера. Зарницы полыхали у переднего края, их отблески тянулись к северу и югу. И непонятно было – гроза ли бушует, идет ли тяжелый бой.

Мы шли на КП. Многие, особенно молодые и горячие сердцем летчики, возмущались исходом прошедшего дня. На фронте, как и в мирной жизни, не считалось зазорным и предосудительным высказывать свое мнение о том, что день войны оказался неполноценным.

Пытаясь хоть как-то успокоить по сути своей оправданное недовольство, я высказал молодым пилотам свои соображения:

– Вы на передовой, и ракета на взлет может быть в любую минуту…

А думал то же самое, что и они. Только мысли мои укладывались по порядку. Я был опытнее и старше, чем многие здесь. Инструкторская работа в прошлом – хорошая школа не только техники пилотирования. Это – и сознание полезности и необходимости всякого положения, когда надо, всякого терпения.

…Обычно боевую задачу летчики получали от командиров эскадрилий, но на этот раз ее ставил сам командир полка. Пока мы устраивались в тесной, слабо освещенной светильниками из снарядных гильз землянке, командир внимательно смотрел на каждого из нас и после рапорта начальника штаба о сборе личного состава сказал:

– Товарищи летчики! Противник перешел в наступление. Его цель: отрезать Курский выступ ударами своих армий. Поэтому наше дежурство на аэродроме – не случайность и не ошибка, а замысел и решение вышестоящего командования. Противник большим количеством танков при поддержке крупных сил авиации стремится прорвать оборону советских войск в районе Курска, окружить и уничтожить их.

Массированными ударами крупных сил бомбардировщиков, а в промежутках между ними эшелонированными действиями групп под прикрытием истребителей враг почти непрерывно в течение дня наносил бомбовые удары по нашим войскам на поле боя. В составе его четвертого воздушного флота, действующего на курском направлении, появились новые самолеты – «Фокке-Вульф-190». Вот коротко о положении на фронте.Время было позднее. Задачу мы уяснили. Пора бы и отдыхать, но споры о наступлении гитлеровских войск, о предстоящих боях еще долго продолжались в тот июльский вечер. Спать нам совсем не хотелось.

На следующее утро первая эскадрилья еще не успела принять готовность номер один, как последовала команда на вылет. За ней через полчаса взлетела вторая. И так в течение всего дня: вылет за вылетом, и в каждом из них две, а то и три схватки с превосходящими силами врага.

Я в этот день сделал шесть боевых вылетов. Один – на сопровождение из Воронежского аэропорта под Солнцево особо важного транспортного самолета «Си-47», на борту которого находились большие военачальники. Остальные пять – на передний край, в район Белгорода.

Мы бросались на врага, не задумываясь о его численном перевесе, и дрались бесстрашно, но не всегда могли предотвратить прорыв фашистских самолетов к нашим войскам. Немецкие бомбардировщики под мощным заслоном истребителей группа за группой шли на наши позиции безудержно и расчетливо.

Когда мы произвели посадку, чтобы заправить машины горючим и боеприпасами и снова подняться в воздух, молодой летчик Б. Жигуленков, сбивший в этот день самолет врага, с болью в сердце негодовал:

– Да что же это такое?! Самолетов на земле у нас полно, ими буквально забиты все полевые аэродромы, а в воздухе?..

Замполит Башкирцев пояснял:

– Это резервы для решительного разгрома фашистов в контрнаступлении.

– А если эти резервы, как в сорок первом, будут сожжены еще до их вылета – на земле?

– Сейчас не сорок первый, а сорок третий…

А бои шли тяжелые. Многие из нас возвращались домой на подбитых машинах: те, что поддавались ремонту, техники умело и быстро восстанавливали – и они снова поднимались на задание. Появились у нас первые победы. Кроме Жигуленкова фашистские самолеты сбили Ф. Семенов, И. Кожедуб, А. Амелин. И все же радости было мало: мы видели, как фашисты настойчиво рвались вперед, это не давало нам покоя ни в воздухе, ни на аэродроме.

Перед заходом солнца, когда вылетов уже не ожидалось, коммунисты полка, летчики, руководящий технический состав собрались около командного пункта на открытое партийное собрание. На повестке стояло два вопроса: первый – как результативней бить врага, второй – о приеме в ряды ВКП(б).

Я очень разволновался, когда парторг Беляев зачитал мое заявление о приеме в партию и рекомендации товарищей. Мельком глянул на Амелина и Кожедуба: Иван сидел нахмурившись, с непроницаемым лицом, светлые глаза выражали легкое смущение; Алексей заметно волновался – куда делось его олимпийское спокойствие и стремление держаться как можно солиднее!.. Их сегодня тоже принимали в партию.

…На следующий день после тяжелого боя нашей эскадрильи против тридцати восьми самолетов противника нас пригласили на командный пункт полка. Я только что сбил «юнкере», настроение было приподнятое, а на КП нас собрали, чтобы вручить мне партийный билет.

Начальник политотдела дивизии Андрей Ермолаевич Боев встретил радостно.

– Я тоже счастлив, дорогой Кирилл Алексеевич! – обратился он ко мне. – Счастлив потому, что отныне и ты принадлежишь многомиллионной армии коммунистов. Призывать тебя крепче бить врага – значит обидеть… Бьешь ты его лихо и храбро без лишних напутствий. Пожелание у меня одно: не горячись в бою. Не суй зря голову под снаряды и пули врага. День нашей победы мы должны встретить все вместе, – Андрей Ермолаевич обвел взглядом и как бы обнял широким русским жестом нас вместе с теми, кто работал там, на дальних стоянках у самолетов, и с теми, кто был в небе.

Товарищи по эскадрилье тепло поздравили меня с получением партийного билета, и комэск обрадованно сказал:

– Кирилл, ты мне не только друг, товарищ, но и опора в командовании эскадрильей. Я рад, что этой опорой отныне будет член партии!

Минут через тридцать мы должны были заступать на боевое дежурство, и Гомолко, разобрав возможные варианты предстоящих боев, дал команду:

– По машинам!

Когда шли к самолетам, комэск сказал, обращаясь только ко мне:

– Кирилл, возможно, придется подняться в воздух… Я понимаю твое настроение – ты возбужден и взволнован. Поэтому прошу тебя, не горячись. Так будет лучше.В искренности его просьбы я не сомневался. Они были редки, такие слова, но шли от чистого сердца.