Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»
Шрифт:
Недолго продолжалась работа с этого аэродрома. С началом Корсунь-Шевченковской операции полк перебазируется дальше, и вскоре нашей дивизии присваивается почетное наименование «Кировоградская».
А в конце января в полк пришла беда. В неравном бою, прикрывая наземные войска в районе Шполы, пал смертью храбрых старший из братьев Колесниковых – Александр Иванович. На младшего брата Ивана тяжело было смотреть: замкнулся, стал угрюмым, в бою неосмотрителен, на опасность не обращает внимания. Мы понимали горестные чувства летчика: ни единым словом не упрекнули Ивана за нелепый риск в бою, стараясь уберечь его от разящих вражеских атак.
В окончательном разгроме окруженной корсунь-шевченковской группировки противника полк участия не принимал: ранняя весна развезла летное поле, и мы оказались, образно говоря, по уши в грязи. Машины по полуось оседали в раскисший грунт. Первое время по утрам, когда ночные заморозки еще сковывали землю, мы выходили на боевое задание. Вскоре и этой возможности не оказалось. Досадно! На земле и в воздухе идут ожесточенные бои, а мы отсиживаемся на аэродроме.
4
Несколько дней спустя к нам прибыл командир корпуса И.Д. Подгорный. На торжественном ужине, чествуя замечательных летчиков, он вручил им ордена Ленина и Золотые Звезды, подняв тост во славу русского оружия.
– Счастлив я, дорогие друзья, – сказал комкор, – что вы продолжаете и приумножаете славные традиции наших мужественных предков – героев Куликова поля и Полтавской битвы, Бородинского сражения и обороны Севастополя! Рад за награжденных! Надеюсь, их боевые успехи будут расти, счет сбитых фашистов – увеличиваться, а ваша дружная боевая семья пополнится новыми кавалерами Золотой Звезды.
…Между тем рабочий день летчиков начинался с осмотра самолетов, погрязших в непролазной хляби на стоянках. Мы выходили на летное поле, топтали каблуками сапог раскисший чернозем, определяя его плотность, и, недобрым словом вспоминая и погоду, и Гитлера заодно, отправлялись в наспех сколоченные классы. Занятия проводили командиры эскадрилий, инженер полка, командир части. В этот весьма неприятный для всех нас период Николай Иванович показал незаурядные знания теории и недюжинные способности, даже талант, руководить подчиненными. Он читал лекции по оперативно-тактическим вопросам в течение нескольких часов кряду. Этот человек умел ладить с людьми, мог найти для каждого душевное, теплое слово – будь то механик или летчик…
Вскоре к нам пожаловало высокое начальство – генерал ИД Подгорный и полковник В.И. Зиновьев, исполняющий обязанности командира дивизии. Долго ходили они по аэродрому, ковыряли носками сапог комья плодородной земли, насквозь пропитанной влагой. Возмущению их не было предела.
– Мы прохлопали, а вы не подсказали, что пора отсюда убираться!.. В ваших бодрых донесениях ни тени беспокойства…. – с тяжелой обидой упрекал комкор.
– Вся вина на мне лежит, – глухо говорил Ольховский и утром, когда комэски собрались на командный пункт, предложил мне слетать для проверки годности аэродрома к работе: – Тебе не привыкать к передрягам. Попробуй, Кирилл. Только прошу, если почувствуешь неладное, взлет сразу же прекращай!
– Понятно. Сделаю! – весело прозвучало в ответ, а в голове пронеслось: «Легко сказать…»
Всей летной братией идем на аэродром (технический персонал уже там), выбираем место посуше. Техники с механиками выкатывают истребитель со стоянки, я сажусь в кабину, запускаю мотор и начинаю разбег.
Самолет на вязком грунте неузнаваем: набирает скорость неохотно, и я не спешу поднимать хвост машины. Газ дан уже по защелку, на полную мощность мотора, но машина не отделяется от земли. Приближается граница взлетно-посадочной полосы. Дальше село, хаты!.. И взлет прекращать уже поздно: выкачусь, окажусь в овраге.
Начинаю подбирать ручку управления на себя, чтобы помочь истребителю отделиться от аэродрома, а его засасывает грунт, тянет на нос. Наконец «лавочкин» не отходит, а прямо-таки выскакивает из грязи, словно пробка из воды, и повисает в воздухе. Скорость маленькая, и самолет с легким покачиванием с крыла на крыло – кажется, очень медленно – проходит над крышами домов.
Первая радость и первая оценка взлету – пронесло! Я вновь в родной стихии, чувствую себя свободно и раскованно. Вытираю со лба пот, выступивший от чрезмерного напряжения, и думаю: «Взлет-то произвел, а впереди посадка в сплошную грязь. Слетаю-ка на передний край, коли вырвался в небо: семь бед – один ответ».
По радио передаю:
– Полоса непригодна!
Командиру полка и без доклада ясно, что непригодна, и он говорит:
– Уходи в Кировоград – там хорошая полоса. О посадке сообщи.
– Схожу к линии фронта, вернусь, и тогда посмотрим, что делать, – отвечаю я Ольховскому.
В районе расположения КП переднего края высота нижней кромки облаков метров 300, снегопад, видимость плохая.
Надо скорее возвращаться. С командного пункта запрашивают:
– Маленький, почему один болтаешься?
– Пришел посмотреть, что тут делается, – отвечаю, – а то наши ребята засиделись без дела!
Передний край дружески информирует:
– У нас тут тишь да гладь. Иди домой. Здесь уже все разделано под орех.
И вот я над своей точкой. Передаю командиру:
– Что я буду делать в Кировограде – сидеть, как неприкаянный. Не перевернулся на взлете, авось на посадке не скапотирую. Рискнем! Доведем пробу до конца.
– Давай. Пробуй… – раздается в наушниках голос. – Только повнимательней!
И я иду на посадку. Недалеко от посадочных знаков замечаю трактор, крытую машину, нашу «санитарку». В момент касания земли тремя точками «лавочкина» потянуло на нос. Удерживаю самолет от капота ручкой – полностью выбираю ее на себя, как говорят в авиации, «до пупка». При попадании на более твердый грунт машина поднимает нос, а как только колеса начнут зарываться в грязь, он опускается. Так, кланяясь, покачиваясь, приближаемся к концу пробега. Гаснет скорость, вместе с ней и эффективность рулей – сразу же увеличивается вероятность капотирования. В конце полосы грунт совсем мягкий, и Ла-5 все же ткнулся носом в землю. Перевернуться на спину сил уже не хватило.
Быстро отстегнув
привязные ремни, я выскакиваю из кабины и гляжу на задранный в зенит хвост «лавочкина». Санитарная машина уже затормозила рядом, в ней – целая аварийная команда. Мигом перебрасываем фал через хвост и, поддерживая фюзеляж, ставим самолет в нормальное положение. Три лопасти винта загнулись в бараний рог…О результатах нашей «пробы» пришлось сообщить в штаб дивизии.
2-й Украинский фронт двинулся в направлении Первомайск, Кишинев и погнал фашистов такими темпами, что истребительная авиация едва успевала перелетать с одного аэродрома на другой, чтобы быть поближе к передовой.
Командование полка принимает решение использовать для взлета проселочную дорогу. Батальон аэродромного обслуживания укатывает грунт по обочинам, расширяя ее до минимально необходимых размеров, чтобы только боевые машины смогли подняться. День и ночь трактор лязгает госеницами, таская за собой самодельную волокушу из скрепленных, как плот, половинок телеграфных столбов с грузом. Наконец плотность новой полосы признается пригодной для взлета, и утром полк уходит на полевой аэродром Станиславчик (Ротмистровку).
Запомнился такой забавный эпизод, связанный с этим перебазированием. После взлета первой машины из кустов, что росли у начала полосы, раздались звуки марша. Это музыканты из духового оркестра батальона – несколько труб и барабан – решили таким образом проводить нас на новую точку.
Удивление командира полка Ольховского вмиг перешло в ярость:
– Вы что, заживо нас хороните?
Увидев быстро шагающего к ним богатыря с поднятыми вверх кулаками, «провожающие» тотчас прервали грустную мелодию и поспешно ретировались.
Вырвавшись из плена весенней распутицы, наш полк сразу же приступил к боевой работе. Мы ходили группами по четыре-шесть самолетов, на расстояния до 150 километров. Наша эскадрилья дважды сопровождала «илы» к Первомайску и столько же на разведку отступающих войск противника, переправ и оборонительных рубежей противника на западном берегу реки Западный Буг. Два других подразделения испытывали нагрузку не меньшую, чем мы. В первом вылете наша шестерка завязала бой с «мессершмиттами». В один из моментов схватки молодой летчик Алексей Амуров пошел на вертикаль за «сто девятым», но запас скорости у него был мал. Вижу, дело грозит бедой.
– Кончай погоню! Сваливай машину на крыло и уходи под свои самолеты! – предостерегаю пилота.
Но где там! «Вцепился» парень в фашиста, как черт в сухую грушу: отстает от него, а погоню не прекращает. И случилось то, чего я боялся: когда Алексей завис в верхней точке без скорости, «мессер» развернулся и, не обращая внимания на мой огонь, ударил по «лавочкину» Амурова почти в упор, как в учебном бою по мишени… Свалившись на крыло, машина пошла вниз. Нет, думаю, фашист проклятый, с молодым разделался, но посмотрим, что запоешь сейчас…
«Шмитт» пикирует, я – за ним. Как только гитлеровец начал выходить из угла пикирования в надежде, что я отстану, бью по врагу из пушек! Самолет его горит и падает к земле.
Бой заканчивается. Одного из наших нет: ясно – Амурова… В такую погоду он вряд ли найдет свой аэродром, заблудится и в лучшем случае сядет где-нибудь в поле.
Мы вернулись с задания. И что же? Навстречу веселый, улыбающийся Алеша!..
Когда все восторги мало-помалу утихли, я спросил Амурова:
– Как же ты сумел добраться?
– Командир! Я из этих мест. Все мне тут знакомо с детства.
– А почему не реагировал на мою команду? Своевольничать, ставить под удар и себя и своих товарищей у тебя это тоже «с детства»? – голос у меня преднамеренно строг и неумолим.
– Я слышал вашу команду, – оправдывался Алексей. – Уж очень хотелось добраться до «худого» и чесануть гада! Получилось наоборот. Вот что наделал изверг фашистский…
Подходим к машине: разбит элерон правой консоли, других повреждений нет. Кто-то из летчиков замечает:
– Ерунда. Для наших техников залатать – что раз плюнуть. Через час можно в бой…
– Через час вылет четверкой, – даю команду. – Район – тот же. Сбор на предполетные указания через тридцать минут у моей машины. Амурову подготовить свой аппарат. Я буду на КП.
На командном пункте узнаю, что прошло уже три часа, как шестерка Ивана Кожедуба ушла в полет и до сих пор еще не вернулась с задания.
Болью обожгло сердце, но тяжелые мысли отгоняю: не бывает такого, чтобы всех шестерых фрицы сняли, Ивана так просто не возьмешь, и летчики в эскадрилье под стать ему – Брызгалов, Мухин. Эти ребята тоже не дадут в обиду ни себя, ни ведомых. Полет на пределе радиуса действий «лавочкина». Встретили где-нибудь фашистов, а после боя не хватило горючего дойти до дому или просто заблудились. Дело это нехитрое: погода-то дрянь, район прикрытия и место базирования – новые. Наверняка сели в поле. А молчат потому, что нет связи. Успокаивая себя, я надеялся прежде всего на мастерство и храбрость наших пилотов.
На другой день они вернулись на попутных средствах. Так оно все и было. Причиной задержки явилась схватка с фашистами.
На шестые сутки работы с аэродрома Станиславчик наша часть вслед за передовой командой, вылетевшей на транспортной машине, уходит на Иван-Город. Тылы отстали, но на новой точке, за исключением питания, было все необходимое для выполнения боевых заданий. А механиков мы перевезли в фюзеляжах своих самолетов, заодно прихватив и сухой паек на двое суток.
С утра до позднего вечера вылетаем на задания, прикрывая свои войска на переправах через Днестр в районе Ямполя. Отставшие тылы подтянулись только на третьи сутки. Но уже на следующий день мы начали работу с нового аэродрома.
2-й Украинский фронт, не давая возможности врагу закрепиться на реках Южный Буг и Днестр, быстро продвигался на запад, отбрасывая немецко-фашистских захватчиков за пределы Советского Союза!