Крылатая сотня. Сборник рассказов

…Почти четырёхмиллионные вооружённые силы новой России в этот период — хотя никто из казачат и не знал этого и никогда этим не интересовался — включали в себя не менее 100 тысяч самых разных — от австралийцев до канадцев — иностранцев, почти 300 тысяч женщин — от снайперов до генералов — и порядка 200 тысяч этих самых, которым "не исполнилось". И не только шестнадцати, но зачастую и десяти. Сколько этого добра было в разных отрядах на Украине, в Прибалтике, Белоруссии, Казахстане — никто не считал, так как там не имелось власти, способной это пересчитать; а ведь в связи с грядущим восстановлением Союза это теперь тоже было головной болью Новгорода. Головной болью — потому что довольно сложно изъять у повоевавшего мальчишки оружие и найти аргументы, способные убедить его вернуться в мирной жизни… плюс к этому — многим просто некуда было возвращаться. Но решение было принято — его следовало выполнять. Да и назвать его неправильным было бы глупо. Никто не сосчитал, какие потери в людях понесла Россия — но что они исчисляются миллионами — сомнений не вызывало. В принципе, и войну-то решено был остановить, не залезая в дальние дали — мыть сапоги в Индийском океане никто не собирался, благо, все силы, способные как-то воздействовать на Россию, сцепились кто между собой (как Индия и мусульманский мир), кто внутри себя самих (как США или Китай)… Войну следовало "сворачивать" — а для достижения оставшихся целей (Болгарию и Югославию — сюда, остатки оккупантов — отсюда… и оттуда…) вполне хватит и взрослого состава армии. И губить под занавес войны будущее нации было бы просто преступлением…

…Правда, само "будущее" гневно митинговало по всем фронтам, не только на горячем казачьем юге. И совершенно не ценило заботы власти о себе неоценимом.

* * *

Снаружи было холодно — не меньше минус двадцати — с ветром. Полёты легкомоторной авиации в такую погоду запрещались напрямую.

— А вообще знаете, — вдруг сказал Витька Тимко, — а ведь это правильно.

В тёплом помещении, где около большой печки-самоделки с "вечным огнём" из солярки собралась практически вся сотня, наступила нехорошая тишина.

— Поясни свою мысль, — потребовал Володька Тезиев.

— А что тут пояснять? — ответил Витька. — Война за Родину почти закончена. Начинается война за её интересы. Чуете разницу?

— Нет, — ответил Володька.

— Ну и дурак.

— А за интересы ты воевать не согласен? — не без ехидства уточнила Светка Супина.

— Почему? — не обиделся Витька. — Согласен. Только власти не согласны, чтобы я за них воевал. И правильно делают, что не соглашаются. А нам надо обратно, в станицу.

— Хватит спорить, нас не спросят и никакая делегация не поможет, — сказал Колька. Помолчал и добавил: — А вообще-то да. Правильно.

— Угу, — ядовито сказал Сашка, его младший брат. — Ещё в шко-олу скажи надо вернуться…

— Надо, — подтвердил Колька спокойно и серьёзно. Сашка сплюнул в солярное пламя.

— Счас, побегу.

— Побежишь, кому ты нужен с шестью классами, — сказал Колька. — Уж точно не России. Как миленький побежишь, хвост задрав, и будешь учиться за себя и…

— …и за того парня? — ехидно спросил Сашка.

— И за того парня, — согласился Колька. — За Олежку Гурзо, например, — он посмотрел на сидящую сбоку от печки Дашку. — И ещё много за кого… наших ребят на всех хватит. Разобрать по одному — и за него жить, учиться, детей родить и вырастить… Иначе мы не люди, а полова. Ветру дунуть — и память долой.

— Ну… — Сашка неловко усмехнулся. — Ну ты повернул, брательник…

— Это ты не верти, — тихо сказал Колька. — Мы теперь все… в тени памятника жить будем. Если кто понять этого не может — прямо ко мне обращайтесь, я объясню подробно. А если кому после лампасов, кубанки и военных подвигов в падлу учебник открыть — тот не казак, а казуня (1.).

— Скажешь тоже… — Сашка покраснел и уставился в пол.

— А вот как скажу — так и есть, — отрезал Колька. — Я тебе и старший брат, и командир. И отец тоже.

Теперь никто не возразил сотнику. Все размышляли, причём всерьёз, по-настоящему. А Колька спросил повеселевшим голосом:

— Девчонки, как там торт?!

— Готов! — Светка приподняла верхнюю сковородку из двух, стоявших на печке. Торт, который готовился в этой импровизированной духовке, был сделан из размоченных макарон и варёной сгущёнки, причём выглядел и пахнул он обалденно. Кто за кипяточком пойдёт?

— Я, — поднялся Пашка Дорош и, прихватив не много не мало два ведра, натянул капюшон куртки и вышел на мороз.

Полевой лагерь 12-го авиаполка был окутан вечерними снеговыми сумерками. Где-то вдали трещала перестрелка, перестук и уханье казались привычными и совершенно безобидными. На небо выкатывалась луна, с сугробов вдоль дороги ветер срывал призрачные серебряные вихри. Где-то неподалёку колонки играли "Кострёму". Вдоль дороги слева лежали сдвинутые в кучи трупы замёрзших во время бегства турецких солдат — нестрашным валом, тут и там острым от торчащих рук и ног.

Пашка подумал, что домой всё-таки хочется. И ещё — как им офигенно повезло: и он, и Петька, и Захарка — все живы, а ведь все в лётном составе.

— На казачьем жаргоне — презрительное "казачишка". Означает так же "ряженого" казака, каких появилось много в "демократической России".

— Не, правда домой пора, — сказал он и заторопился к кунгу полевой кухни…

… - Кисло, парень. Дело не в тебе самом…

Жизнь тяжела, как борец сумо —

Пузом напирает, хочет выбить из круга нафик…

Не поддаться смуре удаётся с трудом…

Госпожа удача позабыла твой дом —

Видимо, её колесница попала в трафик…

Тимка поднял голову, задумчиво посмотрел в потолок, пощипывая струны гитары. Пахло теплом и настоящим чаем, казачата лежали вповалку вдоль стены кунга на разбросанных одеялах и спальниках — головы-руки друг другу на плечи, двум девчонкам лучшее место — слушали…

— Когда ты брёл наобум

Среди толкучки людской,

Хлебал, пугая судьбу,

Коктейль из пива с тоской,

Ты мог ли думать — скажи?
–

Что, бородат и лукав,

Какой-то встречный мужик

Возьмёт тебя за рукав,

Скажет

"Ты ведь из наших? Здравствуй, казак!

Здравствуй, казак!

Здравствуй,

казак…"

Каждый божий день — всё та же муть, что вчера…

Вновь бензопилою завывает с утра,

Злая жена, извергая опилки быта…

Только всё яснее слышно день ото дня,

Как за горизонтом стременами звенят

Золотые кони, серебряные копыта…

Плыла полярная ночь,

Стоял на бреге казак,

Костры немирных чукоч

Ему светили в глаза…

Но сердце чуяло суть,

И разум был начеку,

Луны холодная ртуть

Сбегала вниз по клинку,

И ветер пространства пел, узнавая:

"Здравствуй, казак!

Здравствуй,

казак…"

Слышал я, что ты учился спать на снегу,

Слышал я, потом ты вставил в ухо серьгу,

Но — в один из дней, как гласит легенда —

Как и полагается, ты встал в стремена,

Всех, как полагается, пославши на х

ороша эта сказка — без хэппи-энда…