Крылатая сотня. Сборник рассказов
Шрифт:
— Очень рада… Коль, ты меня возьми с собой.
— Куда? — удивился мальчишка.
— С собой, — повторила Динка. — Ты же всё равно побежишь, куда бы нас ни привезли…
…Двое офицеров — в форме штаба оккупационных сил — стояли в помещении над люком, ведущим в форпик. Омерзительная вонь поднималась оттуда, словно её выпирало поршнем.
— Входить туда я не рискую, — сказал один из них, первый лейтенант. — Ну их к… Там подбор — оторви и выбрось. В какую клетку не сунься — бандит. Откроешь — прыгнет, чтоб хоть укусить. Этапируем в Стамбул, а оттуда — куда турки захотят… — …нам уже не до этого, хотел добавить первый лейтенант, но промолчал и продолжал: — Неисправимые. Убийства, побеги, неподчинение… Но вон там — цветок ещё тот даже по меркам этой
— Вон в той клетке? — спросил капитан. — В колодке? Он ещё живой?
— Он? — изумился первый лейтенант. — Живее всех живых, знаете такие слова? Это Мэд Ники, срань его… Я приказал даже в клетке колодку не снимать, чтоб чего не вышло. Лет то ли пятнадцать, то ли четырнадцать, бывший лётчик у казаков…
— По-моему, от него один скелет остался, — недоверчиво сказал капитан.
— Я этого скелета боюсь, — признался первый лейтенант. И в ответ на удивлённый взгляд капитана сердито пояснил: — Серьёзно боюсь. Никогда никого не боялся, а этого щенка боюсь. Вот понимаешь, умом знаю: сейчас с него снимешь колодку — он не разогнётся, головой не сможет пошевелить, руки поднять… А всё равно. Он там ходит под себя, а я его боюсь. В глаза гляну — мороз по коже.
— Не такой уж он и страшный… — покачал головой капитан. Первый лейтенант покосился на него:
— Нда? А вот послушай… Его четыре месяца назад взяли на Кавказе. Взяли только потому, что он в бессознанке был, они с напарником полевой склад горючего своим мотопланом таранили, его взрывом отбросило и обожгло сильно. Сколько до этого он наших перебил — я не знаю, это его секрет и его гордость, про казачьих планеристов ты сам слышал… — капитан кивнул. — В первый же день охранник из турок решил малость с этим полутрупом побаловаться. Так полутруп подождал, пока этот долбанный муслим поближе подлезет и воткнул ему указательный палец в левый глаз. До упора. Поковырялся там, как в носу и вытащил обратно. Наш доблестный воин ногами подёргал и отошёл к гуриям. А этот мальчик палец о штанину вытер, на колени поднялся, штаны приспустил и надул трупу прямо в рот. Остальные охранники минут пять к щенку подойти боялись. Ну а там пошла карусель в Диснейленде. Куда его только не кидали! И били, били, били. Пос-то-ян-но. Я бы сдох. А его не то что поломать — его даже просто убить не удалось. Полежит сутки, кровью похаркает — и снова скалится во все зубы. Его специально по зубам хлестали — хоть бы один зашатался!
— Убить — чего проще, — заметил капитан. — Пулю в затылок…
— Да тут принцип, — возразил первый лейтенант. — Поломать его хотели, другим в назидание. Ха. Читали им какую-то лекцию эти дурачки из ООНовской комиссии. В подростковом бараке. Так этот щенок приладился пердеть. Лектор тезис выдаст, а он — "хрррясть!" Голливуд, комедия… Остальные и не хотят, а ржут. Его подловили, а он говорит: "Это из меня демократическая мудрость наружу прёт, переел, наверное…" Пробовали на него натравить прикормленных, были такие, хоть и мало. Ток он собрал вокруг себя таких же — им лидера не хватало — и ночью в блоке всех прикормленных задавили, как блох. Без писка — четверо руки-ноги прижимают, пятый за горло цап — и язык набок. Хобби у него — убегать. За эти четыре месяца он знаешь сколько раз убегал? Двенадцать раз. Почти каждую неделю. Последний раз сбежал неделю назад, перед отправкой, с одним дружком, украинцем. Поймали. Украинца забили, а этот отлежался… Знаешь, у него вшей нет. По-моему, они его просто боятся.
— Через приятелей на него воздействовать не пробовали? — уточнил капитан.
— Пробовали. Как-то начали одному его дружку при нём ноги сжигать. Ступни, потом — выше, выше… Дошли до паха — тот закричал. А этот ему говорит: "Молчи, что, больно так, что ли?" И тот замолчал. Ты представляешь? Так и умер — молча, а этот насвистывать начал… Его ведь убивали два раза. Не фигурально выражаясь, медицинский факт — сердце останавливалось. И что? Вот он, сидит, нашу жратву переводит и — готов поклясться! — опять о побеге думает! Не знаю, куда там
его турки сплавят, но хлопот с ним буде-е-ет…* * *
Капитан Лафферти, вытянув ноги, смотрел в иллюминатор. Мокрая пена стекала по толстому стеклу. Каюту покачивало, и он вспомнил, как ещё курсантом впервые плавал по морю — их перебрасывали на учения на Коста-Рику, и его жестоко укачало. Но — в первый и последний раз, с тех пор он многократно попадал в настоящие штормы, однако качке не поддался ни разу.
Мысль офицера вернулась к мальчишке, запертом в клетке форпика. Зверь, настоящий зверь… Но именно такие бывают полезны. Эта мысль оказалась неожиданной и привлекательной. Разве не за этим он тут находится? Сейчас, когда мятежники овладели
почти третью штатов — такие люди могут быть полезны. А мальчишке не всё ли равно, каких американцев убивать? В этот раз он нашёл всего троих… и этот, даром что мальчишка, будет замечательным финальным аккордом командировки.
Щёлкнув коммутатором, Лафферти вызвал второго лейтенанта Анье:
— Лори, — дружески обратился он к офицеру, — а ты не мог бы распорядиться доставить ко мне того мальчишку? Про которого ты рассказывал?
— Напрасно… — начал было Анье, но потом рассмеялся и сказал: — Ладно, минут через пять тебе его принесут. Попытайся…
…Кольку внесли в каюту в согнутом положении и шваркнули на устланный ковром пол. Мальчишка остался сидеть так, как сидел в клетке — мускулы окаменели. Капитан Лафферти. Взмахом руки приказав удалиться сержантам морской пехоты, свысока посмотрел на русского, непроизвольно морща нос — запах наполнил всю каюту. От живых людей так редко пахнет даже на войне. Кроме того, теперь капитан видел ужасный ожог, обезобразивший всю левую сторону лица пленного и лишивший его левого глаза. Правая сторона лица была лицом чуть курносого симпатичного пацана, пусть и грязного, исхудавшего и измученного. На левую — было жутко смотреть даже капитану Лафферти, который видел и не такое…
Мальчишка молча корчился на ковре. Он пытался выпрямиться, перекошенное лицо заливал пот, глаз под грязной прядью волос стал безумным от боли. Лафферти знал, как "отходят" связанные руки и представлял себе, что испытывает русский. А то, что он не кричит, вызывало невольное уважение и заставляло верить в рассказ Лоримера Анье.
— В следующий раз у тебя начнётся застой крови, а потом гангрена, — почти сочувственно сказал капитан. — Это часто бывает.
Мальчишка не смотрел на американского офицера. Он пытался переломить собственное тело единственным, что у него ещё оставалось — гордостью.
Лафферти присел за стол, налил себе кофе — настоящего, бразильского, довоенного. Открыл пачку галет. Снова посмотрел на мальчишку. Тот плакал — плотно зажмуренные веки дрожали мелко и часто, из-под них по щекам текли слёзы, задерживались во впадинках. Слёзы, выжатые из камня — иначе не скажешь.
— Да не сядешь ты. И не выпрямишься, — сказал капитан, опустив галету в кофе. И удивился, услышав ответ на почти правильно английском:
— Ты меня… ещё не… согнул… чтобы выпрямляться…
— Английский откуда знаешь? — поинтересовался капитан, не ожидая ответа, впрочем. — ну, приди в себя, я подожду.
Мальчишка смотрел мокрым глазом. Мокрым и ненавидящим. Ненависть была тяжёлой и обжигающей, как свинец.
— Убил бы, если б мог? — спросил Лафферти без насмешки.
— Не то слово, — подтвердил мальчишка.
— Никого ты больше не убьёшь, — негромко сказал капитан. — Ты проиграл, а жаль.
— Жаль? — вроде бы искренне удивился мальчишка. и, весь перекосившись, сел, привалился к стене, с наслаждением повёл ногами.
— Конечно жаль, — подтвердил Лафферти. — Я же всё про тебя знаю. Видишь ли, смелые люди встречаются очень часто. А вот смелые и такие упорные — гораздо реже. Большинство взрослых бойцов, которых я знаю, поломались бы после того, что с тобйо делали… Ну не обидно такому закончить жизнь на турецкой помойке? Я бы ещё понял, если за что-то конкретное. Но из чистого упрямства?