Крылатый воин

Мы поехали в северную часть Бруклина, в район Парад-Граунда. Припарковались на стоянке у закрытого универмага «Джей-Си-Пенни». Нам нужен соседний старый небольшой пятиэтажный дом. Чем удобны в США такие строения, что жилые, что офисные или производственные, в них обязательно должен быть запасный, пожарный выход. Это закреплено законом, принятым в начале двадцатого века. Поскольку размещать его внутри построенного к тому времени здания было негде или невыгодно, приделывали снаружи металлическую лестницу, облегчая жизнь грабителям. Нижняя площадка ее на уровне второго этажа.

У нас с собой веревка с крюком и мусингами. Я поднимаюсь первым налегке. Затем вытаскиваю наверх оба саквояжа и, пока забирается Боря Штейн, у которого ни моих навыков лазания по канатам, ни спортивной подготовки, открываю отмычкой дверь, ведущей в длинный темный коридор с офисами по обе стороны. Нам нужно в противоположный конец его. Иду, подсвечивая г-образным военным фонариком «TL-122» темно-оливкового цвета. Такими пользовались на базе, а в аварийном наборе были более короткие и с широкой рукояткой, в которой находилась динамо-машина: нажимаешь на пружинящую пластину и вырабатываешь электричество. Я шагаю бесшумно, а подельник, как умеет, хотя перед выходом на дело малость потренировал его. Посередине коридора, слева, со стороны заднего фасада, каменная лестница, соединяющая этажи. Внизу, на нулевом, как здесь называют первый, слышны приглушенные голоса двух ночных охранников. Судя по эмоциональным возгласам, играют во что-то.

Добиравшись до нужной двери, открываю отмычкой. За ней большое помещение, посередине которого вытянутый овальный стол и всего четыре стула возле дальнего края. На ближнем стоит пустая бутылка из-под дешевого виски и пять стаканов. Аромат алкоголя еще не выветрился. На стенах висят пары боксерских перчаток, десятка два, а на полу сложены стойки и канаты для ограждения ринга, боксерские «груши», свернутые трубочкой афиши боев. В углу справа от входа — шкаф с папками, в которых договора и квитанции, пачки писчей бумаги, бутылка чернил и разноцветные карандаши россыпью.

Массивный сейф высотой сто восемьдесят сантиметров, шириной сто двадцать и глубиной девяносто стоял у этой же стены ближе к окну. Красновато-черного цвета. Справа от старого диска с поперечной маленькой рукояткой нарисовано что-то типа зелено-желтого веера, от которого вверх уходит выгнутая ветка, то ли с листьями, похожими на цветы, то ли наоборот. Вторая под небольшим углом проходит ниже него. От этой вверх уходит отросток с тремя группами листьев, как у конопли, причем некоторые как бы подлезли под диск. Ниже и под тем же углом к горизонту нанесена светло-красная надпись «Виктор сейф и замок» и ниже «Цинциннати Огайо». Замок всего один. Роберт Макбрейн учил меня на другом представителе этой фирмы. Все их сейфы до десятого года этого века имеют четыре диска и интересную фишку: надо повернуть диск вправо четыре круга и только потом выставить первую цифру, затем три круга и вторую, два — третью, один — четвертую.

Я ставлю возле сейфа стул с сильно вмятой черной подушкой, кладу на нее блокнот, миллиметровку и карандаш, надеваю стетоскоп и напоминаю шепотом Боре:

— Стой у двери. Услышишь шум, тихо подходишь ко мне, машешь рукой у лица.

— Понял, — шепчет он.

Сейф старый, стенки толстые. Чем набиты, не знаю, но звуки еле пробиваются. Я отрабатываю зоны контакта трижды и каждый раз делаю поправку. В итоге определяю все пары цифр и отмечаю возможные отклонения их. Графики строю, сидя за столом. Сняв цифры кода, составляю двадцать четыре комбинации и возвращаюсь к сейфу. Предполагал, что придется менять влево-вправо некоторые цифры и начинать сначала, но на девятнадцатой сейф открылся. Видимо, допуск был большой изначально или во время продолжительной эксплуатации «раздолбался». Внутри было большое нижнее отделение, заполненное завязанными черными мешочками с номерами не по порядку, и верхнее высотой сантиметров сорок, закрытое на цилиндрический замок.

В мешочках были деньги и записи, кто, на кого и сколько поставил. Купюр много, однако крупные попадаются редко. Если пару тысяч наберем, будет хорошо. Моему подельнику хватит погасить долг и обжиться на новом месте.

— Потроши их, — приказал я и занялся верхним ящиком.

Не знаю, зачем на него поставили замок. Может, в прошлом веке такой давал какую-то защиту, допустим, от жены, но сейчас на него потребовалась пара минут. Внутри лежали пачки купюр: семь по сотне двадцаток в каждой, две из пятидесяток и одна из сотен — всего тридцать четыре тысячи долларов. Увидев их, Боря тихо выматерился.

Я высадил его без багажа у входа в гостиницу, а сам объехал ее, чтобы привязать к веревке, спущенной из окна второго этажа, оба саквояжа. Жильцы передумали и решили вернуться и заплатить. После чего отогнал машину на место, оставив под передним сиденьем смятую долларовую купюру за бензин, якобы потерянную хозяином, и вернулся пешком. Портье — молодой парень, появившийся здесь недавно, раньше не видел — крепко спал. Я пересек фойе тихо, чтобы не помешать ему.

Боря Штейн, дожидаясь меня, расфасовал ту часть добычи, которая была в мешках, и даже перевязал накрест две пачки пятерок белыми нитками.

— Тридцать шесть тысяч восемьсот двадцать четыре доллара! Мы богачи! — просипел он настолько тихо, насколько позволяли хлестающие через край эмоции.

У нас с ним разное представление о богатстве.

125

Борис Штейн теперь живет в такой же студии, как моя, но в соседнем доме. Наши машина стоят на общей стоянке рядом. По моему совету он купил за шестьсот пятьдесят баксов трехлетний «паккард-180». Теперь ездит на нем на работу.

Марио Кастилло отнесся к Борису Штейн благодушно. Пилотов, несмотря на возвращение многих с войны, у него постоянно не хватало, потому что платил мало. Полетают немного в его компании, наберутся опыта и свалят в другую, где платят больше или перспективы лучше. Сейчас все больше появляется пассажирских самолетов, на которые берут сначала вторым пилотом примерно на те же деньги, что платят в «Остин эйркрафт» при переработке, а через год-полтора станешь первым и будешь получать намного больше и летать строго по расписанию. Я сделал с Борей пару рейсов, якобы обучая его, после чего сказал боссу, что слишком занят, приработок уже не нужен. Захочется полетать, договорюсь и сделаю рейс. Марио Кастилло обрадовался, потому что одному пилоту надо платить меньше, чем двум. К тому же, полковник Штейн, как его называли в компании, соглашался лететь в любой день и в любой аэропорт.

Первым раз мы смотались вдвоем в Сент-Луис. У меня как раз заканчивался годовой договор на предыдущий вклад в «Городском национальном банке и трастовой компании». Я добавил к нему восемнадцать тысяч долларов и оставил опять на год с возможным продлением и пополнением. Борис Штейн открыл счет на свое имя и положил на него семнадцать тысяч пятьсот. У нас план найти какой-нибудь бизнес. Первым напрашивалась покупка самолета, но новый «Дуглас-дс3» стоил, в зависимости от комплектации, от девяноста тысяч до ста пяти, а брать бывший военный самолет по дешевке, как «Остин эйркрафт», бесперспективно. Работа на Департамент почты не являлась бизнесом с хорошей прибылью. Решили подождать, поднакопить деньжат. Глядишь, еще какой-нибудь сейф подвернется.

Я сосредоточился на науке и творчестве. До конца зимы написал еще одну часть ситкома «Студенты». Арнольд Гинзбург продал ее за шестьсот долларов. Саманта Мэйси, которая теперь время от времени ночует у меня, увидела рукопись и начала выведывать, что это я пишу. Сказал, что задумал киносценарий, но пока не получается. Очень раззадорил ее. Недели две приходила ко мне чуть ли не каждый день. Потом сделала вывод, что я не способен на творческий подвиг, и стала навещать реже. Если бы узнала, сколько киносценариев уже купили у меня, наверное, сразу перебралась бы жить ко мне.

В лаборатории занимался полиэтиленом, пытаясь получить какую-нибудь модификацию с другими свойствами, запатентовать и начать производство. За полиэтилен пришлось бы платить, что резко снизило бы прибыль. Срок патента на него истечет через девять лет. Уже выяснили, что полиэтилен не растворяется в воде при комнатной температуре, только в перегретой до ста восьмидесяти градусов и под высоким давлением, и не набухает ни в одном из известных растворителей. Я начал экспериментировать с разными веществами, порой экзотическими, на что уходило много денег. Заодно повышал давление и температуру. В итоге в середине января обнаружил сперва, что полиэтилен растворяется при температуре более восьмидесяти градусов в тетрахлорметане, а потом — что при тех же условиях и в не менее токсичном циклогексане. Практической выгоды от этого не было никакой, поэтому написал маленькую статью и отправил в «Американский журнал химического общества». Благодаря ничтожному размеру и научной ценности, статью втиснули в апрельский номер. В итоге я стал признанным ученым Техасского университета. Теперь уже ни у кого не было сомнений, что мне пора давать досрочно степень магистра и сразу присваивать степень PhD (Пи-Эйч-Ди) — доктора философии по химии и теоретической механике.