Крылья черепахи

Первым делом она суетливо сдернула со спинки стула висевший там невесть зачем лифчик и, сердито прошипев что-то, бросила его Инночке. Та с полным равнодушием сунула деталь своей сбруи под подушку и перевернулась на другой бок. Спиной к нам. Вернее, круглой попкой.

– Вы извините, – бормотала Надежда Николаевна, лихорадочно разглаживая покрывало на своей кровати, – у нас тут такой беспорядок...

– Это ничего, ничего, – обаятельно улыбаясь, загудел Феликс. У него даже голос изменился и приобрел бархатистую раскатистость. – Какие могут быть условности на необитаемом острове...

– Вы извините...

– А чайку? – еще более обаятельно предложил Феликс. – Вы не ужинали, наверное?

Судя по виду несчастной Надежды Николаевны, она напрочь запамятовала, что на свете существуют ужины, не говоря уже о завтраках, обедах, полдниках, ланчах и файв-о-клоках.

– Я не ужинала, – с вызовом заявила Инночка, переворачиваясь к стене задом, а к нам передом. – Бутерброд с пивом найдется?

– Чай найдется, – совсем уже обольстительно улыбнулся Феликс. Казанова хренов. Граф Лозен. – Можно кофе, но как врач рекомендую сейчас чай с сахаром. Виталий, ты не принесешь?

Он уже гонял меня с поручениями. Как слугу.

Я стерпел и пошел за чаем. Для начала пришлось спуститься вниз за электрочайником и еще раз полюбоваться на труп. У меня, правда, был в сумке кипятильник, а Феликс требовал ни к чему внизу не прикасаться, но я, поразмыслив, решил, что следствие не пострадает, если я позаимствую чайник. Поднялся в свой номер. Критически осмотрел чайник и соскоблил с него крохотное бурое пятнышко. Подумал и взял не два кусочка сахара, а всю едва початую пачку. Пусть подавятся. Будем надеяться, что оно того стоит.

Когда я возвращался, таща оба чайника, основной и заварной, сахар и пачку заварки, мне послышался какой-то шум на первом этаже. Но я был зол и решил не обращать на него внимания.

Дверь в девятый номер я оставил открытой. Во-первых, руки были заняты, а во-вторых, это для чего-то было нужно Феликсу.

Стюард, чаю! Живо, стюард! Я вытряхнул старую заварку в унитаз, вымыл заварной чайник и налил воды в чайник электрический. Где тут у вас розетка? А где еще один стул? Я тоже сидеть хочу.

– Ужас, – тем временем говорила Надежда Николаевна, поминутно поправляя свои гигантские очки. – Такой приличный, солидный человек, совсем еще не старый... и такой кошмарный конец! Ножом по горлу... ф-фу! Сам себя... нет, это ужасно. Стрессы, я понимаю... Кругом эти стрессы! Нервы на пределе. Он ведь заговариваться начинал, вы заметили? Наверное, приехал поискать тишины и покоя... и вот нашел. Ужасно...

За последние два часа все эти пустопорожние дамские сентенции насчет «ужасно» успели мне изрядно надоесть, и я чуть было не брякнул «все там будем», чем, несомненно, разрушил бы очередную хитрую комбинацию детектива-ортопеда, однако вовремя поймал себя за язык и смолчал. И вообще я ощущал, что понемногу тупею. Я примирился с трупом в холле. Сидит – ну и пусть сидит. Имеет право. Что он, не человек, что ли? Медицински – черт его знает, а юридически – полноправный человек. На него еще справка о смерти не выписана, а без бумажки ты букашка, а не порядочный покойник, так что сиди и жди.

Более того, я уже начинал злиться на него. Нашел, понимаешь, время и место! Мог бы спокойно дать дуба на Канарах или даже на Багамах, так ведь нет, ткнул пальцем в родные просторы и безошибочно попал в «Островок»! Из вредности, надо думать. Испортил всем отдых и прекрасное настроение. А оно было бы прекрасным, или я ничего не понимаю! В это самое время сидели бы мы все в холле, ну, может быть, кроме Милены Федуловны, попивали бы мою водку под мои шпроты, посмеивались бы над своей робинзоньей судьбой и взахлеб обсуждали перипетии богатого на события дня: спасение горе-папанинца Матвеича и ледовый катаклизм местного значения. И вдруг – хрясть! – все прахом! А если, паче чаяния, покойный Борис Семенович все-таки сам себя резанул по дряблой шеенке, думал я, распаляясь, – такому поступку нет ни названия, ни прощения. Ну почему нельзя уйти из жизни не по-свински, а?..

Феликс внимал Надежде Николаевне, кивал, сочувственно гукал и не переставал улыбаться самой располагающей из своих улыбок. Обаяние и шарм. Мужественность и надежность. Не следователь, а флиртующий бездельник.

Чайник закипел, я заварил чай, принес из своего номера кружку и стакан, а Надежда Николаевна все ужасалась и не могла остановиться. Она нисколько не сомневалась, что Борис Семенович ушел из жизни добровольно, и Феликс ей не перечил. И только когда я разлил чай по стаканам и кружкам, он полюбопытствовал:

– Кто-нибудь это видел?

Надежда Николаевна захлопала глазами.

– Что? Вы хотите сказать, как он... того?..

– Того, того, – кивнул Феликс.

– К счастью, я не видела. – Надежду Николаевну передернуло. – Не знаю, как бы я это пережила... увидеть такое...

– Берите сахар, пожалуйста. Чем богаты... А как вы думаете, кто-нибудь мог это видеть?

Надежда Николаевна метнула тревожный взгляд на дочь.

– Не знаю. Честное слово, не знаю... Может быть, его молодые м... друзья? Коля и Рустам? А впрочем, что я говорю, ведь Коля был с нами. Вы с Рустамом не говорили?

– А вы видели? – Феликс внезапно повернулся к Инночке и не достиг успеха. Она только фыркнула.

– Она здесь была, – заторопилась Надежда Николаевна. – Все время здесь. В этом номере.

И без того длинное лицо Феликса вытянулось еще больше, когда он изобразил изумление. Аборигены острова Пасхи правильно делали, что придавали своим идолам равнодушное, а не изумленное выражение, – меньше работы каменотесам.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь... Разве не вы искали свою дочь по всему корпусу?

Надежда Николаевна принужденно рассмеялась. Только слепоглухонемой мог не почувствовать, что она лжет.

– Искала, да... Не обратила внимания, что уборная, прошу прощения, у нас была заперта. Так что моя дочь все время была в номере, можете не сомневаться...

– Ты гонишь, ма, – отозвалась Инночка. – Прикинь: как Милена развопилась, так я и вышла. Что, думаю, за базар-вокзал?

– И спустились по винтовой лестнице? – полюбопытствовал Феликс.

– Ну да, – после секундной заминки произнесла Инночка. – А что?

Феликс намочил в чае кусочек сахара и со вкусом высосал его.

– Только то, что никто не видел, как вы спускались по лестнице. Абсолютно никто. Вы пейте чай, пейте. У Виталия всегда хороший чай.

– Можно подумать, кто-то из вас на меня смотрел! – запальчиво возразила Инночка. – На жмурика вы смотрели! Гляделки у всех в полтинник – во такие! Ха!

– Язык! – тщетно попыталась одернуть дочь Надежда Николаевна. – Инна, что за язык, ты же будущий филолог!

– Да ну тебя, ма, отвянь, не грузи...