Крылья Севастополя

–  Большая надежда на вашу помощь, товарищи, - негромко говорил он.
– На Чатыр-Даге и Черной, где были партизаны, сейчас тоже неспокойно, придется бросать грузы в другом месте, ниже вершин. Мы понимаем, это трудно, но другого выхода нет. Большая просьба: будьте повнимательнее, потому что враг рядом, долго жечь костры нельзя. И бросайте поточнее, чтобы мешки достались нам, а не немцам.

Мы помнили эту просьбу. И теперь, выполняя ее, направляем самолет прямо в черную беспросветную горловину долины между Чатыр-Дагом и горой Черной. Самолет снижался, и от этого казалось, что горы вокруг быстро растут, поднимаясь ввысь. Слева приближается вершина Черной, освещенная размытым светом луны, справа угрожающе надвигается темная громада Чатыр-Дага, и не сразу уловишь - сама ли это гора или только мрачная тень ее. Впереди - тоже вершина. Еще при пробном заходе я заметил: если держать курс точно на эту вершину, самолет пройдет как раз над партизанской площадкой.

–  Чуть левее, - говорю Уткину.
– Держи на вершину. Вот так!

–  Добро!
– слышу любимое его словечко.

Мы уже давно понимаем друг друга с полуслова. Не первый раз идем в воздух вместе, за плечами десятки полетов на дальнюю разведку.

Притихли настороженно в хвостовой части стрелки, умолкла радиостанция, только монотонный гул моторов наполняет кабины. Я верю в твердую руку Мини Уткина, в его цепкий глаз. Знаю: если он «вцепился» в эту вершину - не отвернет в сторону ни на градус, пока не услышит короткое: «Отворот!»

Я - весь внимание. Самолет идет в густой темноте долины, тень Чатыр-Дага уже накрыла нас, кажется, вот-вот правой плоскостью заденем верхушки деревьев или черкнем по каменному склону, и тогда самолет неудержимо бросит в сторону и все будет кончено в одно мгновенье…

Но об этом думать некогда. Я слежу за землей, и только одна мысль сверлит мозг: «Где огни?»

И вдруг четыре ярких светляка вспыхивают впереди, чуть левее носа самолета, я бросаю Уткину: «Лево - десять!», и тотчас самолет рывком кидается в сторону, продольная линия на плексигласе, обозначающая ось самолета, [150] ложится точно на четырехугольник огней. Еще несколько томительных секунд огни движутся по этой линии, движутся очень медленно, словно нехотя, и я краем глаза замечаю, как сгущается темень, как впереди растет, раздуваясь до неимоверных размеров, гора. Вот огни уже совсем близко… «Пора!» Я нажимаю кнопку сбрасывателя, самолет облегченно вздрагивает.

–  Отворот!

Моторы тотчас дико взвывают, самолет, задрав нос кверху, шарахается от черной, как смерть, горы Чатыр-Даг, от острой вершины другой горы, уплывающей под «брюхо» и готовой, кажется, распороть его.

–  Пор-рр-ядок!
– в два голоса кричат стрелки.
– Горы внизу!

Вскоре мы приземляемся на знакомом уже аэродроме. Следом показался и другой самолет: Рожков с Ковальчуком. Мы облегченно вздыхаем: задание выполнено. Правда, не совсем: уже торопятся к самолетам автомашины с новыми «гостинцами», до рассвета предстоит еще один полет к партизанам. Но теперь уже легче - с обстановкой ознакомились.

Пока механики готовят самолеты, мы присели у капонира отдохнуть. Миня достает из кабины небольшой термос, наливает еще горячий крепкий чай. После полета он кажется особенно вкусным, бодрящим.

–  Как там Женька, интересно, - раздумчиво говорит Миня.

Я тоже думаю об экипаже Акимова. Пока мы еще раз слетаем к партизанам, вернется, видимо, и он. Полет не такой уж сложный, задание экипаж Жени Акимова выполнит. А вот что станется с теми славными парнями-парашютистами, которые оставят самолет и кинутся в беспросветную темень, мы узнаем не скоро. Если вообще узнаем когда-нибудь. Совсем недавно отсюда мы возили десантников под Новороссийск, на Малую землю, теперь у них - другая задача, возможно, не менее сложная.

В ожидании сигнала на второй вылет сидим молча, каждый занят своими думами. Два пилота и два штурмана. Радисты и стрелки проверяют в кабинах радиостанции и пулеметы, механики еще и еще раз просматривают моторы, прощупывают заглушки бензобаков, - эти всегда волнуются за исправность самолета, пожалуй, больше, чем мы, летчики. [151]

Время тянется медленно. Саня Рожков - крупный, розовощекий, похожий чем-то на актера-трагика, прислонившись к стенке капонира, смотрит на небо, может, ищет свою счастливую звезду. Его штурман Ваня Ковальчук - очень скромный, всегда почему-то краснеющий при разговоре, молча покусывает свежую травинку. Миня Уткин, не торопясь, докуривает «беломорину» - «заряжается» на весь полет.

Говорить как-то не хочется. За два дня, пока мы готовились к этим полетам, в гвардейском минно-торпедном полку, который постоянно базируется на этом аэродроме, произошло событие, взволновавшее до глубины души всех, в том числе и нас, летчиков другой части. В день нашего прилета погиб Виктор Беликов.

Когда мы после посадки зашли в столовую, экипаж Беликова сидел за соседним столиком. Я не видел Виктора почти четыре года. Учились мы в одном училище, летную подготовку проходили на одном аэродроме, даже гидросамолеты наши стояли рядом, хвостом к хвосту, хотя отряды у нас были разные: он проходил курс пилота, я - штурмана. И жили рядом, в одном курсантском корпусе, так что знали друг друга хорошо. Виктор был высок, худощав, какой-то угловато-нескладный. Товарищи над ним подшучивали, он не обижался. А инструкторы хвалили:

–  В воздухе Беликов - молодец!

После училища судьба нас разбросала, и вот мы встретились через несколько лет. Оказывается, его хорошо знали и Уткин, и Рожков, и Акимов. Знали и его штурмана Василия Овсянникова - их однокурсника. В общем, встреча оказалась неожиданной и теплой.

Виктор Беликов, увидев нас, отодвинул тарелку в сторону, неторопливо поднялся, пошел навстречу - высокий, слегка сутуловатый, в коричневом, не по росту коротком, довольно потрепанном реглане. Его серые глаза весело щурились.

–  Сколько зим, сколько лет, - проговорил он чуть хрипловатым голосом, протягивая сразу обе руки.
– Зачем пожаловали, братцы?

–  Прикоснуться к гвардейской славе, - как всегда, пустил дружескую «шпильку» Рожков.

Сдвинули два столика, сели вокруг. Пошел обычный дружеский разговор: о полетах, о друзьях-товарищах. Вспомнили и тех, кого уже не было среди нас, вспомнили Севастополь, в котором сейчас хозяйничали фашисты.

–  Да, далеко, гады, забрались, - сказал Виктор, и две [152] резкие складки прорезали его высокий открытый лоб.
– Ну, ничего, мы им еще припомним наш Севастополь!

Это был уже не тот нескладный юноша, которого я знал по училищу, его движения были скупы, сдержанны, даже голос стал совсем другим.

Со своим экипажем Виктор Беликов совершил не один десяток вылетов. О боевых делах этого опытного, слетанного экипажа не раз писали газеты. А душой экипажа был его командир Виктор Беликов, на груди которого уже красовались два ордена Красного Знамени.

В эти дни летчики-торпедоносцы работали напряженно. То и дело разведчики сообщали о вражеских караванах, идущих в Крым или обратным маршрутом. И торпедоносцы поднимались в воздух, чтобы преградить путь транспортам.

Так было и в этот раз. В столовую вбежал матрос, быстро подошел к нашему столику:

–  Товарищ капитан, ваш экипаж вызывают в штаб!

–  Есть в штаб!
– коротко бросил в ответ Виктор, поднимаясь.
– Пока, братцы!

Вскоре две пары ДБ-3ф, словно большие грузные птицы, один за другим поднялись с аэродрома.

Мы знали: вражеские транспорты шли в сопровождении миноносцев и сторожевых кораблей, с воздуха их прикрывали гидросамолеты. При таком охранении прорваться к транспортам будет нелегко…