Крымские истории

Я рванулся к комиссару, но, в последний миг опомнился – Боевое Знамя полка было на мне и я не имел права на опрометчивый поступок, хотя в немецком «шмайсере», который я забрал у зарубленного мною фашиста несколько дней назад, был ещё почти полный рожок патронов.

Понимал, что слава и доброе имя полка – дороже двух-трёх поганых жизней фашистов.

Так я и пролежал, до поздней ночи, в полыни. Даже голова страшно разболелась от густого настоянного запаха, а уж гнус покоя не давал и потную шею, руки, лицо всё – искусал до крови.

Я уже даже не отбивался от него, бесполезно всё было. Просто терпел.

И только ночью, наспех похоронив комиссара, забрав у него все документы из кармана, фашисты почему-то его так и оставили, убитого, в полыни и пошёл туда, где мерцали далёкие зарницы не затихающего сражения.

Почти под утро я всё таки вышел к своим. Прямо у переправы на Тамань.

Увидел генерала, не знал его, но, видно было, что он самый старший был у переправы, так как много командиров к нему с докладами спешили и получив указания – тут же устало, скорее – для формы, козыряли и спешили к своим частям.

Человек, было сразу видно, волевой, умный. На переправе был установлен железный порядок и офицеры комендатуры не церемонились с паникёрами и трусами, иными шкурниками.

То тут, то там – потрескивали пистолетные выстрелы и люди, сторожась, подтягивались, сбивались в строи подразделений и норовили, по установленному порядку, как можно быстрее, погрузиться в катера, всевозможные шаланды и сейнеры.

Я, набравшись духу, подошёл к генералу, еле пропустила охрана, остерегались диверсантов, поэтому и «шмайсер» мой забрали, и трофейный пистолет.

Шашки только я не дал:

– Не трожь, сопляк, нос вначале вытри – сказал я молодому рослому бойцу из комендатуры, – я с ней с четырнадцатого года…

Он недоумённо уставился на меня, а я – только рванул шашку на себя и ещё твёрже ему сказал:

– Не трожь!

И тот как-то стушевался и всё же пропустил меня к генералу.

– Товарищ генерал!

Старший урядник Шаповалов…

Генерал даже засмеялся:

– Узнаю старого солдата. Старший сержант, ты хотел сказать, солдат?

– Простите, товарищ генерал, запамятовал после встречи, недавней, с сослуживцем бывшим, – и я чуть выдернул из ножен шашку.

Генерал, опытный вояка, увидел сразу на ней уже заржавленную кровь и посуровел:

– Слушаю тебя, солдат.

– Так что, товарищ генерал, Боевое Знамя при мне, нашего Краснознамённого, имени Олеко Дундича, полка. Вынес на себе…

И я, расстегнув гимнастёрку, быстро снял с себя ремень и, размотав Знамя со своего тела, на вытянутых руках протянул его генералу.

– Спасибо, солдат, – он благоговейно встал на левое колено, поцеловал алое полотнище, но брать его не стал.

– Вот и давай – на первый же корабль и на тот берег. Есть Знамя, значит и полк жив. Слава его жива.

И торжественно так, что я даже вытянулся в струнку:

– А тебе, старший сержант, властью мне данной – орден Боевого Красного Знамени.

Повернулся к своему адъютанту, чёрному от недосыпа, и распорядился:

– Запиши майор, сам проверю. За это святое дело – даже Знамени мало, да видишь, солдат, что творится. А на Героя, а ты его заслужил, нет моей власти. А пошлю, как установлено, не верю, что дадут. Фронт рушится, скажут, что не может при этом быть героев. Так что – с орденом тебя, старший сержант. Живой останешься – станешь и героем, Лихой ты казак. И я верю в это.

Снова обратился к майору и попросил налить мне стакан водки. Подождал, пока я её выпью и закушу куском хлеба, с каким-то мясом, а затем – задушевно так сказал:

– Жаль, нет времени поговорить, старший урядник – уже с доброй улыбкой на своём смертельно уставшем лице, проговорил генерал.

– Сам ту войну завершил штабс-капитаном, так что понимаю тебя, старший урядник, очень хорошо. Будь жив, солдат. Удачи тебе. А за Знамя полка – поклон тебе земной, – и он не рисуясь, а искренне, к недоумению всех командиров, стоявших рядом, поклонился мне до земли.

– Редкое событие тех дней – завершил дед свой рассказ, – чтобы через неделю мне вручили новенький орден Боевого Красного Знамени, вот этот, ещё на закрутке, без колодочки. Как и нашли в запасном полку, где формировался наш новый полк… Но под спасённым мною Знаменем.

Вот такие две истории мне наполнил багрец полыни, которая в Крыму всегда разгорается к ноябрю и долго затем полыхает, до самых новогодних дождей, а то и снегов.

А у меня дома, всегда, стоит веточка полыни и её горьковатый запах напоминает мне пережитое и услышанное от деда моего, Георгиевского кавалера той далёкой уже и орденоносца минувшей Великой Отечественной войны.

Вечная память тебе, дед. Ты оказал на формирование моей души огромное влияние. И я тебя всегда помню.

Поклон тебе земной, старый солдат.

А шашка твоя, та, с которой ты и завершил минувшую войну, так и висит у меня на стене, как символ чести и славы.

Наступит час – сыну передам, как ты мне в тот святой майский день, когда собирался в самую дальнюю из дорог, из которой уже не возвращаются к родному порогу.

На всю жизнь запомнил я этот день – в майском цветущем саду на твоём подворье, в присутствии всех твоих друзей, почтенных старцев и солдат Отечества, ты и вручил мне свой боевой клинок.

Спасибо, дед, я это буду помнить всегда.

А пока мы помним ушедших, до тех пор и будет длиться наш род на земле, во славу благословенного Отечества.

Если сохраним память и славу своего Отечества, да не забудем о чести его защитников.

Только вот боюсь я, что всем эта память дорога. Столько завелось у нас двурушников поганых, не помнящих родства, откровенных отступников и предателей земли отчей, что в час испытаний не собрать такой единый строй, в котором деды и отцы наши шли на врага, к победе шли, всё превозмогая.

Вот это и страшнее всего.

***

Милосердными

могут быть

только те, кто сам

много страдал,

любил и верил.

И. Владиславлев

МИЛОСЕРДНАЯ СЕСТРИЧКА

Я давно уже приметил эту старушку. Она, как и я, ежедневно приходила на этот утёс и долго стояла у края обрыва, вглядываясь в безбрежную синеву моря.