Крымские истории

– Отец, – уже с улыбкой заметил я, – не почтите за дерзость, но я не ел ничего с утра, а уже и обеда время наступило. Пошли в ресторанчик, вон, на набережной, пообедаем.

Он – набычился и как-то грубовато, растягивая слова, мне ответил:

– Да, с моей огромедной пенсией, только по ресторанам ходить.

И снова завёлся:

– Видишь, бендеровцам больше платить стали, чем нам, фронтовикам. И не только пенсии выровняли, а ещё и в конвертах дают. От властей, особенно – в Западынщине.

Стал прямо кричать:

– Информация верная, не думай, что я наговариваю. Со мной одна такая сволочь в доме живёт. И вчера, с гордостью такой, что чуть не лопнул, – говорит мне: «Ну и за что ты воевал? За Родину? За Сталина? А я вас, сволоту, на Западной Украине, не одного упокоил. И, видишь, сегодня и пенсию получаю, поболе твоей, да ещё и в конверте приносят. Так что – только и пожить пришла пора. Только твои комиссары, сволота, двадцать лет из жизни вычеркнули, до шестьдесят седьмого сидел.

Я бы вас, сволочей, и сегодня… Рука бы не дрогнула – только бы автомат дали».

Задохнулся от ярости мой собеседник и хрипло довершил:

– Истину говорю, сынок. И так у меня сердце зашлось, что я даже свою трость о его хребет поганый, переломал…Правду говорю.

Он развёл руки в сторону и сокрушённо, от великой печали, вздохнул:

– А ты говоришь – ресторан. Нет у меня на ресторан. Опять же, трость покупать надо. Тяжело мне уже, без трости…

Я его даже перебил:

– Не обижай, отец. Мы же солдаты. Я приглашаю и хватит об этом говорить. Пошли.

– Ну, коли так, – и он улыбнулся, – я уже сто лет в ресторане не был. Пошли, коль от чистого сердца.

– От чистого, от чистого, отец, – засмеялся я, и, подхватив увесистый сидор с книгами Солженицына, взял так понравившегося мне фронтовика под левую руку и мы стали неспешно подниматься по ступенькам, от самого моря, на суетную набережную.

Проходили, как раз, мимо киосков со всякими сувенирами, и я увидел всевозможные трости, целые их охапки, красиво установленные в специальные, круговые стеллажи

– Отец, одну секунду. Посиди на этой скамейке. Я сейчас…

И когда я, через несколько минут появился с красивой, вишнёвого дерева тростью, окованной бронзой по рукояти – он даже прослезился.

– Это, отец, чтоб не лопнула на спине того мерзавца, прочная. Прими, от всего сердца, на добрую память, как фронтовик от фронтовика.

Он сердечно меня поблагодарил, примерил трость:

– Как угадал – по росту и в руке – очень удобна. Внизу – потяжелее, легко переставлять. Спасибо, сынок, – и он сняв, свою видавшую виды шляпу, мне поклонился.

– Пошли, отец, обмоем трость, чтобы служила тебе долго.

И мы неспешно пошли к ресторанчику. Я любил тут бывать во время своих редких наездов в Крым.

У меня даже появилась своя любимица – молоденькая официантка, Алла, милейшая девочка, умеющая без угодливости, так красиво и неназойливо обслужить своих клиентов, что я, отобедав у неё один раз, норовил, затем, попасть только в её смену.

И сегодня был её день. Завидев меня издали, она заулыбалась и поспешила нам навстречу:

– Садитесь за тот столик, – указала она, – там будет очень удобно. Хорошо видно море и солнце не будет глаза слепить.

– Спасибо, Аллочка.

Мы уселись за стол и она сразу же подошла к нам с красивым меню.

– Аллочка, не надо нам меню. Нам – хороший обед, на Ваш выбор, но непременно – с горячей ухой, бараболей, и… водочки – холодной, графинчик, грамм… на пятьсот.

Мой гость, от предвкушаемого удовольствия, даже крякнул.

– А для начала – можно, сынок, – он просительно посмотрел на меня, – водички бы… И сигаретку…

– Да, Аллочка, сначала – «Боржоми», две бутылки и пачку «Давыдова»… Нет, две.

И мы на минутку замолчали. Я вынул из кармана пачку привычного «Давыдова» и протянул моему гостю, затем – закурил, с наслаждением, и сам.

Тут же раздался его голос:

– Ух ты, что же это такое, не курил таких, отродясь, – и он взял пачку в руки.

– Я «Приму» всё, по доходам.

И мы, оба, с удовольствием, вновь затянулись душистым дымом.

– Слабоватые, но приятные, – после двух-трёх затяжек сказал фронтовик.

А тут поспел и наш запотевший графинчик, какие-то мудрёные салаты с морепродуктами в красивой посуде.

В розетках, рубином, отсвечивала икра, замысловато накрученное масло, с ветками петрушки, побуждало аппетит.

Я соорудил ему и себе бутерброд с икрой, на что он смотрел почти со страхом, налил по хрустальной рюмке, доверху, холодной водки и искренне, от всего сердца, сказал:

– За тебя, отец, за фронтовика, за Великую Победу нашу. Как бы кто ни хотел, не опорочить её никакому отступнику. Бились Вы за Родину, Отечество наше, за Великую, Единую и Неделимую страну нашу. И мы всегда помним это и, как могли, на что хватало сил и совести, продолжали Ваше дело.

– Кланяюсь тебе, отец, – и я, поднявшись из-за стола, выпил рюмку до дна.

Мой гость, как-то по-детски захлопал глазами и даже прослезился:

– Жаль, мать не видит. Честь какая. Сам Герой за меня чарку поднял.

И, прежде, чем выпил свою, спросил:

– А в чине – каком же будешь, сынок?

– Все мы, отец, солдаты Отечества, это самое высокое звание. А так – генерал-лейтенант.

– Ну, ты, сынок, полегче. Эка, куда хватил, генерал-лейтенант. Пил бы твой генерал, со мной.

Я смеялся так, как давно уже не смеялся. И на душе было светло и уютно.

Вынул из кармана пиджака удостоверение личности и передал старому солдату.

Тот, шевеля губами, вслух прочитал: «Генерал-лейтенант Измайлов Владислав Святославович, командующий танковой армией».

– Ну, сынок, товарищ генерал-лейтенант, вот честь-то какая выпала. Мне за всю войну – один лишь раз генерал вручал орден, а так – я и не видел-то генералов, ну, порадовал…

– Отец, брось ты это. Прошу тебя. Не я, а ты здесь – главный герой. И я тебе, таким как ты, отцу моему, фронтовому разведчику, обязан всем.