Крымские истории
Шрифт:
Всё иное в расчёт уже не принималось, вроде, генерал мог, по определению, быть ещё и желанной судьбой. Любить и быть любимым.
Поэтому и сегодня она сказала:
– Как же ты уедешь, я ведь пригласила на ужин Татьяну, – вроде мне что-либо говорило имя этой очередной несчастной женщины, которую мне сестра прочила в спутницы жизни.
– Спасибо, родная моя, но у меня действительно очень важное дело. Завтра буду. А сейчас – прости, я должен ехать.
Сумерки уже размыли очертания домов, море едва виднелось в них и только Луна, высеребрив дорожку по
За Севастополем темень сгустилась. Но я гнал машину на предельно возможной скорости. И, вскоре, проскочил Ласпи, наверное, впервые в жизни, перекрестившись на придорожную, у могучей скалы, справа, церковь-часовню, которая так мне всегда нравилась и я всегда останавливался возле неё.
Выключив фары, на малых оборотах двигателя я подъехал к тому месту, где был сегодня днём и остановился.
Без звука открыл дверцу, так же, без звука, выбравшись из машины, её закрыл.
Закурил и тщательно пряча огонёк сигареты в руке, жадно затянулся
Минуло несколько минут. Тишина вокруг стояла такая оглушительная, что даже немело всё настороженное и напряжённое тело.
В голове гулко отдавался каждый удар сердца. И оно, впервые в жизни, ныло от непривычной и неизведанной тупой боли.
«Господи, что же это такое происходит со мной? Что я, как юнкер какой-то, – волнуюсь, идя на первое свидание к барышне. В Афганистане так не волновался и не переживал».
И вдруг, я услышал осторожные шаги.
Через минуту возле меня остановилась тень, на лице которой лишь ярко и лихорадочно блестели в лунном свете бездонные глаза.
Не говоря ей ни слова, даже не заметив, что она была в необычайно красивом платье, с розами на коралловом поле, я крепко обнял её и стал, иступлённо, целовать в губы, глаза, щёки, волосы.
Она вся, доверчиво повиснув на моих руках, даже застонала.
Но, уже через минуту опомнилась и тихо, со страшной тревогой и горечью в голосе, в ужасе, который даже не способна была скрыть, еле слышно произнесла:
– Что же ты делаешь, глупый? Неужели ты не понимаешь, что я проклята? Мне и свою долю тяжело нести, а теперь – и за тебя переживать.
Ты же неотвратимо… заразился. Нормальные люди нас стороной обходят…
И она горько заплакала.
Я крепко обнял её и сильно прижал к себе. Заглядывая в бездонные очи сказал:
– Милая моя, хорошая, родная, самая светлая и близкая мне отныне. Ты не думай, я не сумасшедший. Но только так и бывает настоящее. Единственный раз в жизни. Не тревожься за меня. Всё будет хорошо. И не смей больше о своей болезни говорить. Она меня нисколько не тревожит. Её нет у тебя. Запомни! – это я уже почти кричал, забыв об осторожности.
– Я не знаю, что со мной происходит, но знаю твёрдо одно, что жить без тебя я не смогу. И не хочу.
Мы будем с тобой счастливы, родная моя.
И я снова привлёк её к себе и страстно целовал её свежие и тугие губы.
И она стала отвечать мне, жарко дыша в лицо, необычайным ароматом трав, свежести.
Её поцелуи
становились всё требовательнее и страстней.И когда я поднял её на руках, она только доверчиво прильнула к моей груди и уже больше ничего не говорила.
Какая это была ночь. Я даже не знал, что таким может быть счастье.
Моя душа так стремилась к ней, так взрывалась нежностью, сладостным ощущением этого незабвенного тела, что я забыл и о времени, и о своём возрасте – уже ведь за сорок минуло и о грядущем будущем.
Утром, на заре, которая стала разливаться над морем, откинув голову в сторону, она, со слезами в голосе, простонала:
– Что же это было? Родной мой, ты понимаешь, что произошло?
Всё моё лицо было в её слезах, а она, жарко целуя меня, всё причитала:
– Зачем я тебе, отверженная и проклятая?
Вскинулась, как подбитая птица и взмолилась, подняв голову вверх:
– Но, но… если меня слышит Господь, как же я – счастлива. Я знаю, я чувствую, что я любима тобой. И если ты, несмотря на моё проклятье, отдал мне свою любовь – знай, что нет жертвы, которую я бы не принесла в твою честь.
И она рассказала мне свою печальную и страшную историю.
Она работала учительницей в Ялте. Двадцать шесть лет от роду.
Была большая любовь с молодым офицером. Но пожениться они не успели: его, как и меня, забрали на афганскую войну и он в первый же день пребывания там, погиб.
Её потрясение было столь большим и страшным, что к ней, вроде и беспричинно совсем, пристала эта зараза.
И когда ей открылось её горе, она хотела наложить на себя руки, но соседи спасли, а врачи же, узнав о её страшной болезни, сослали в этот посёлок, где и размещался лепрозорий. Уже четыре года минуло как она здесь.
Даже работает в школе, где одна, на все предметы, учит детишек этих несчастных людей, которые тоже несут в себе печать этой страшной и неизлечимой беды.
Печально улыбнувшись, сказала мне, пронзительно глядя в глаза:
– А мне цыганка, ещё в прошлом году, есть у нас такая же несчастная, нагадала, что я встречу своё счастье и что мой избранник будет военным.
– Видишь, ошиблась в своём пророчестве цыганка. Ты же не военный?
– Нет, моя хорошая, не ошиблась твоя цыганка. Я – военный и даже – генерал.
Она неподдельно изумилась и вся зашлась краской неведомого для меня смущения:
– Ты – генерал? Что-то ты очень молод ещё для генерала. Да и… разве возможно такое, с генералом, – и она покраснев ещё гуще, стала оправлять своё яркое и нарядное платье.
– Поверь, милая моя, это правда. Или мне удостоверение показать?
Она всем телом, теснее прижалась ко мне и нежно прошептала:
– Не надо, я верю. А потом – какое это имеет значение, кто ты? Ты отдал мне свою душу, свою любовь, наделил таким высоким счастьем, что теперь – уже совершенно не важно, кто ты, родной мой, счастье моё. Жаль, что очень короткое…
Откинувшись на спину, застонала, да так, что у меня мороз прошёл по коже – сколько в этом стоне было отчаяния и боли: