Крымские истории

У неё тоже были планы на весь будущий день, как всегда – магазины, выставки модной одежды, парикмахер…

К восемнадцати тридцати вся семья была в сборе. За красиво сервированным столом на веранде, которая нависала над самым морем и была построена по её настоянию, сидел председатель ЧК Крыма в строгом костюме; ослепительно сияя – отдавала последние распоряжения прислуге – его красавица-жена; и скромно и тихо, вглядываясь в дымку над морем – безмятежный и красивый юноша, чистое и одухотворённое лицо которого портило единственное – капризный излом губ.

Слегка дождило, совсем немного, но это ещё больше подчёркивало уют и красоту дома, в котором ждали высокого гостя.

Минут без пяти к назначенному сроку, возле дома заурчала машина, из неё – было видно из окон веранды, у которых стояла вся семья председателя ЧК Крыма, вышел стройный и высокий мужчина в богатой и строгой европейской одежде, в шляпе и переливающейся накидке.

Открыв зонт, он постоял у двери особняка, хотя она была открыта и служка приглашал войти в дом, полюбовался морем, а только затем, передав зонт тому же вышколенному служке – легко взбежал по ступенькам в прихожую.

Это был настоящий зал. Пальмы, зеркала, дорогое серебро люстр и тяжёлые портьеры, делали её величественной и нарядной.

Посреди прихожей, вся семья председателя ЧК Крыма, встречала именитого гостя.

Он твёрдо пожал руку хозяину дома, тот даже вздрогнул от боли, поцеловал холёную руку хозяйки и на европейский манер – потрепал по щеке их отпрыска, красивого, черноволосого юношу, который даже в этой обстановке не мог убрать со своего лица привычную мину надменности и превосходства.

Француз приятно удивился, увидев, что рядом с обеденным столом, на инкрустированном золотом столике, в каких-то восточных рисунках, лежали, в двух аккуратных стопках, все его книги.

– Благодарю Вас, месье Гольдберг. Мне это очень приятно, – произнёс он, неожиданно, на чистейшем русском языке эти слова учтивой признательности, от которых и председатель ВЧК по Крыму и его жена отчего-то вздрогнули.

– Я вижу, что у Вас нет только моего последнего романа. Но он вышел только что и его, конечно же, Вы просто не могли иметь.

Как-то зловеще усмехнулся в свои аккуратные усы и добавил:

– Я его, с радостью, Вам дарю сейчас, – и он, вынув из нарядного портфеля книгу, на обложке которой была, как и на всех его книгах – свеча, Георгиевские крест и шашка, открытая книга, быстро подписал красивой ручкой, в золоте, дарственную и положил сверху стопки своих книг.

– Только одно условие, господа – эту книгу Вы прочтёте, ну, хотя бы – просмотрите, лишь после моего ухода. Иначе я буду лишён приятной беседы с такими интересными людьми. И – такими… желанными для меня, для нашей… встречи.

И как-то заговорщицки посмотрел при этом на председателя ЧК Крыма, подмигнул ему и загадочно заключил:

– Я просто убеждён, что и наша встреча послужит мне новым сюжетом к будущему роману. Вы столько знаете и столько видели, что можно тома написать. С нетерпением буду ждать Ваших интересных рассказов, историй, приключений…

Председатель ЧК от глубокого удовлетворения даже покраснел:

– М-м-м, да, уж, но для нас Ваше пребывание, Ваш визит – это такая честь. Не скрою, польщён, что в одной из Ваших книг, я предстаю каким-то идеальным, чуть ли – не святым на службе нашей власти…

– О, господин Гольдберг, наши профессии с Вами схожи и сберечь святость там, где ты видишь всё несовершенство человеческой натуры – предательство, ложь, обман, корысть, поругание клятв и даже обетов пред Господом – о какой святости можно говорить в этом случае?

– Мы с Вами – страшные грешники, – заключил он и покровительственно похлопал Гольдберга по плечу, а затем, залпом, выпил полный фужер вина.

– О, памятный для меня портвейн красный, Ливадийский. Давно его не пробовал. Почти двадцать лет. Полагаю, что Вы знаете, что это – любимое вино последнего Государя.

Гольдберг при этом даже поморщился:

– Для этого, господин писатель, мы и революцию делали, чтобы, так сказать, трудящиеся…

Француз красноречивым жестом обвёл богатое убранство дома председателя ЧК и откровенно засмеялся. Жена чекиста, увидев холодный и жёсткий блеск его очей при этом, как-то сжалась и вся побледнела.

Хозяин, после минутного замешательства, кинулся к писателю и, стараясь разрядить напряжённость, предложил:

– А может – коньяк? У нас есть замечательный, многолетней выдержки, коньяк.

– Да, – ответил француз, сегодня – лучше коньяк. Много коньяку. Мне, что-то уже очень давно, не было так интересно и так… весело. Благодарю Вас, господа,… за честь.

Коньяк приятно туманил голову хозяина и его именитого гостя.

Хозяйка же продолжала зябко кутаться в старинную шаль, при этом ещё больше бледнела и пребывала в полной растерянности.

Она словно силилась что-то вспомнить, но память о прошлом ускользала от её ослабевшего сознания и она, от этого, всё больше замыкалась в себе и боялась даже глаза поднять на гостя.

Наконец, пересилив себя, она выпила бокал своего любимого Алеатико, которому была верна всю жизнь, прожитую с председателем ЧК и только после этого стала с тревогой вглядываться в лицо писателя-француза.

Его не портил шрам, через всю правую щеку, к тому же он умело его маскировал аккуратной бородкой, усами, да длинные, с проседью, волосы – до плеч, придавали ему мужественность и какую-то гордую таинственность.

Он был очень учтив. Опережая хозяина, норовил ей подлить любимого вина в бокал и даже прокомментировал, взяв первый раз старинную бутылку в свои красивые руки:

– О, вино императрицы! Вам Ваши вожди – повернулся он к председателю ЧК – не поставят в вину эту… м… классовую неразборчивость?

Хозяин как-то вымученно улыбнулся и поспешил опрокинуть изрядный бокал коньяку из старинного бокала.

И только после основательного подкрепления всех – и хозяев, и их гостя выдержанным коньяком и марочными винами, разговор за столом обрёл многоплановый характер.

Они, а вернее – председатель ЧК и француз, так как хозяйка только их слушала, не задавая ни единого вопроса, обсудили положение в Европе, где в Германии уже шесть лет правил Гитлер и почти вся Европа была под его властью.