Крымское ханство XIII—XV вв.

Сколь ни замысловат на первый взгляд приведенный рассказ об окончательном водворении в Крыму Менглы-Герая в качестве единовластного хана, однако же он более всех похож на правду, потому что более согласуется с некоторыми другими данными истории. И Ланглес, на основании восточных источников, тоже говорит, что Менглы-Герай был отвезен в Константинополь, где он оставался в почетном плену до 883 = 1478—9 года [772] . Сестренцевич-Богуш подтверждает тот же факт, ссылаясь на имевшиеся у него данные, только прибавляет, что Менглы-Герай со многими другими султанами был сослан в ссылку [773] , хотя в то же время все три года был в милости у султана Мухаммеда [774] . Эти сведения, приводимые у означенных писателей, как нельзя более вяжутся с преданием, сообщаемым Мухаммед-Гераем, и с тем, что в Крымских Делах, как мы видели, следы каких-либо сношений с Менглы-Гераем исчезают с 1475 года вплоть до 1479 года — это тоже знаменательный факт. Из турецких историков подробнее всего описывает приключения Менглы-Герая Дженнаби. Рассказ его, целиком приведенный у В.-Зернова в тексте и переводе [775] , в главных чертах тоже сходен с преданием Мухаммед-Герая. Маловероятен тут только один эпизод, несколько отзывающийся романтизмом. Менглы-Герай должен был, говорит Дженнаби, заодно с прочими узниками, захваченными во время разгрома Манкупа, подвергнуться смертной казни. Визирь уже готов был привести в исполнение данное ему предписание, как вдруг (sic!) султан одумался и послал к визирю гонца с приказанием не убивать сына царя татарского. Посланный застал Менглы-Герая творившим последнюю молитву с двумя земными поклонами; около него находился палач и ждал окончания молитвы, чтоб отрубить ему голову. Менглы-Герай был пощажен, всех же остальных казнили. Вслед за тем благоверный султан приблизил Менглы-Герая к себе, осыпал его почестями и милостями и пожаловал ему великолепный двор невдалеке от своего собственного дворца. Государь не переставал оказывать Менглы-Гераю всякого рода почет и уважение до самой той поры, пока великий эмир Эминек-бей не обратился к высочайшему двору с прошением: «Слышали мы, — говорил он, — что властитель наш находится у вас; умоляем ваше величество прислать его к нам не мешкая, так как за неимением царя все дела наши пришли в расстройство. Пусть весь край будет собственностью султана, а Менглы-хан пусть будет его наместником». Благоверный султан «согласился на просьбу Эминека, пожаловал Менглы-хану царство Дэштьское, даровал ему барабан и знамя и послал его в его землю в сопровождении войска. Когда Менглы-Герай прибыль в Дэшть, Эминек-бей встретил его с дэштьским войском. Хана приняли с восторгом и посадили на престоле в Крыму» [776] .

772

Op.cit,404.

773

Истории о Таврии, 11:214.

774

Ibid., 256.

775

Op. cit., 101—103.

776

В.-Зернов, Loco citato.

Прежде всего тут бросается в глаза отсутствие ясных мотивов быстрой и неожиданной перемены в судьбе Менглы-Герая, то приговоренного к плахе, то вдруг возведенного на властительский трон по какому-то капризу одного и того же человека, султана Мухаммеда II. Правда, что азиатские деспоты не особенно дорожили жизнью человеческой; бывали и с Мухаммедом II случаи беспричинного жестокосердого обращения с своими подданными и с военнопленными; но в истории с Менглы-Гераем существовали особые условия, которых нельзя было игнорировать, и которые необходимо должны были послужить к ограничению деспотического произвола султана Мухаммеда, человека предусмотрительного, и хотя решительного, но не взбалмошного. Пред ним в лице Менгли-Герая находился все-таки не простой райя и не заурядный полоняник, а только пленный мусульманин-суннит, и притом еще царевич по происхождению. Наконец, так как большинство историков говорят о том, что султан Мухаммед все время ласково и благосклонно относился к пленному Менглы-Гераю, то становится необъясним такой внезапный поворот к осуждению его на смерть без всякой с его стороны вины, которая бы могла навлечь на него немилость султана. Одним словом, в повествовании об этом факте у Дженнаби заметна какая-то неточность, некоторая недосказанность, коли не просто ошибочное известие.

Но тот же самый Дженнаби в другом месте своей истории вот что повествует про воцарение Менглы-Герая, и опять-таки в связи с экспедицией Гедюк-Ахмед-паши в Крым.

«В 880 = 1475 году великий султан Мухаммед-хан послал визиря своего, вышеупомянутого Гедюк-Ахмед-пашу с большим войском в море Понтское на завоевание области Кафской… Когда упомянутый Гедюк-Ахмед-паша достиг города Кафы, то высадился и осаждал его, пока не одолел и не покорил его. Затем он покорил еще несколько крепостей и замков. Потом он обратил завоевание на крепость Манкуп. Это большая крепость на вершине высокой и труднодоступной горы. Ею завладели греки и утвердились в ней. И пошел упомянутый Ахмед-паша тем трудным путем, пока не утвердился в крепости и не завладел ею. И захватил он несколько христианских князей в крепости и отослал в султанскую Порту. И был между теми князьями Менглы-Герай-хан, отставной владыка Дэштьский. Его одолели братья его: отняли у него царство и принудили его запереться в крепости Манкупской. Когда же Менглы-Герай-хан прибыл в Высокую Порту, то могущественный султан, блаженный Баязид (sic!) спустя некоторое время послал его в Дэшть в сопровождении большого войска. Отправился Менглы-Герай-хан и овладел Дэштью, и подчинил ее султану румскому. И это была первая область, которой овладели султаны дома Османова в Дэшти» [777] .

777

Рукп. Учеб. Отд. при М-ве Иностр. Дел, № 92, л. 266 (763) recto.

Приведенное место из истории Дженнаби сличено мной во время моего пребывания в Константинополе с кодексом, находящимся в библиотеке Ашира-эфенди под № 608. В нем, на листе 264 verso, находится буквально то же самое, за исключением трех несущественных вариантов. Это место повествования Дженнаби замечательно тем, что там водворение Менглы-Герая в Крыму приписывается преемнику султана Мухаммеда II, Баязиду II (1481—1512). Конечно, Дженнаби мог тут просто-напросто обмолвиться; а можно думать, что эта обмолвка была у него сознательная: причина ее заключалась в таком времени совершения описываемого им факта, которое с точностью не могло быть им указано, так как приблизительно приходилось или в конце царствования султана Мухаммеда, или в начале царствования сына его Баязида. Последнее же наше соображение находит себе оправдание в том свидетельстве Дженнаби, по которому отправка Менглы-Герая в Крым состоялась не тотчас после экспедиции Гедюк-Ахмед-паши, а по истечении более или менее продолжительного времени. Оно согласно и с вышеприведенными известиями некоторых историков о трехлетнем пребывании Менглы-Герая в турецком плену.

Но г. В.-Зернов как-то недоверчиво относится к этим известиям, хотя в то же время не доверяет и турецко-татарским историкам, вовсе отвергающим факт взятия Менглы-Герая в плен турками [778] .

Поводом к такому недоверию его послужили главным образом сказания наших летописей про Менглы-Герая в 1475 году. В Воскресенской летописи читаем: «Того же (6983 = 1475) лета Туркове взяша Кафу… Азигирееву орду, Крым и Перекопь осадиша дань давати, и посадиша у них меншего сына Азигиреева Менлигирея, а два брата его, Азигиреевы же дети, убежаша» [779] . Затем несколько далее в той же летописи говорится: «Того же (6984 = 1476) лета посла царь Ахмат ордынский сына своего с Татары, и взя Крым и всю Азигирееву орду, а сына Азигиреева Менгирея съгна, его же Турки посадиша» [780] . Выходит таким образом, что турки в 1475 году, т.е. во время своего нашествия на Крым, посадили Менглы-Герая на ханство, а в следующем 1476 году он был опять прогнан ханом Большой Орды. Следовательно, ему некогда было сидеть в плену у турок. Но летописное известие, по добросовестным изысканиям самого почтенного ученого, стоит совершенно одиноко. Все, что толкуют турецкие писатели о войне Менглы-Герая с Сейид-Ахмедом, ханом Тахт-Иля, кончившейся покорением Тахт-Иля Менглы-Гераем, уже по этому последнему обстоятельству не может относиться к тому нападению сына Ахмедова на Менглы-Герая, которое по нашим летописям случилось в 1476 году. Зато их повествование так близко сходится с сведениями, сохранившимися в Делах Крымских и в летописях наших о покорении Менглы-Гераем Большой Орды в 1502 году, что невольно, говорит г. В.-Зернов, приходишь к заключению о тождестве описанного в обоих памятниках происшествия [781] . Тождество это еще подтверждается сходством рассказа турецких писателей и наших летописцев о плене Муртазы-султана и вторжении брата его, Сейид-Ахмеда в Крым, которое рассказывается в наших летописях под 1485 годом [782] . Сведение о пленении Муртазы находится даже и у Барбаро, и было, по мнению г. В.-Зернова, занесено им в описание своих путешествий «только понаслышке», ибо он еще в 1479 году вернулся на родину, а в 1487 году составлял описание своих путешествий. «Вывод из этого, — говорит г. В.-Зернов, — очевиден: происшествия, описанные турецкими писателями, обнимают период времени от 1484 до 1502 г., и рассказанное ими успешное вторжение Сейид-Ахмеда в Крым не то, о котором паши летописцы говорят под 1476 г., а совершенно другое нападение золотоордынцев» [783] . Такой вывод его опирается главным образом на то, что турецкие писатели ведут свои повествования «без означения года» и, как «мало знакомые с хронологией, могли слить происшествия нескольких годов в одно целое и придать им такой вид, будто они сменялись одно другим» [784] . С таким соображением можно охотно согласиться, а для большей его прочности присовокупить еще то предположение, что не кроется ли причина ахронизма повествований турецко-татарских писателей в умышленном игнорировании ими факта пребывания в турецком плену Менглы-Герая.

778

Op. cit., ПО.

779

П. С. Р. Л., VIII: 181.

780

Ibid., 183.

781

Op. cit., 115.

782

Ibid., 117—118.

783

Ibid., 118.

784

Ibid., 116.

Несмотря на все это, «главный вопрос, — заключает г. В.-Зернов, — остается все-таки неразрешенным» [785] . Он и останется таковым навсегда, если и мы тоже останемся при безусловном доверии к хронологической точности наших летописей в вопросе о крымских событиях 1475 и 1476 годов. Но это доверие как-то невольно кажется незаслуженным, если принять в соображение, что о таком крупном происшествии, как вторжение в Крым турок и произведенные ими там завоевания, в наших летописях сказано чересчур уж кратко, и что вообще история Крыма за всю эту эпоху весьма запутана, по словам самого же г. В.-Зернова [786] . Вышеприведенное замечание его относительно турецких авторов, что они, будучи мало знакомы с хронологией, могли слить вместе происшествие нескольких годов, мы думаем, с одинаковой справедливостью может быть применено и к составителям наших летописей: они, по той же самой причине малого знакомства с хронологией быстро чередовавшихся тогда фактов, также могли слить в одно целое события хоть и близкие друг к другу по времени, но все-таки не одновременные; или же, напротив, могли раздробить и развести по разным годам происшествия, которые в действительности не были отдалены одно от другого большим промежутком времени. Пример первого мы видим в отношении утверждения Менглы-Герая на ханстве с помощью турок в 1475 году, т.е. во времени нашествия их на Крым, а доказательство последнего видим в упоминании под 1476 годом о таком нашествии на Крым золотоордынцев, о котором ничего не знают другие историки. В самом деле, если и Барбаро, нарочито интересовавшийся краем, который он посетил и о котором собирал сведения, мог говорить только понаслышке, то ведь и летопись составлялась не все же на основании самых достоверных показаний очевидцев, в особенности когда дело шло о событиях, происходивших в чужой земле. За доказательствами не надо далеко ходить. В числе дел по сношению с Крымом есть наказ послу великого князя Ивана Васильева Тимофею Скрябе, в котором между прочим ему повелевалось держать такую речь к Менглы-Гераю: «Князь велики велел тобе говорити: нынеча пак ко мне весть пришла, что Ахмата царя в животе не стало… А нынеча хто будет на том юрте на Ахматове месте царь, и покочюет к моей земле, и ты бы пожаловал, на него пошел. А язь челом бью» [787] . Вслед затем читаем вот что: «Память Тимофею. Какими делы будет изолгаласята весть, что Ахмата царя в животе нет, а учинится тамо весть, что Ахмат царь покочюет к великого князя земле, ино говоряти царю, чтобы пожаловал, на Ахмата царя пошел. А будет ся то не изолгало, будет полная весть, что Ахмата царя в животе нет, а будет на Ахматове месте иной царь, а какими делы покочюет к великого князя земле, а учинится про то весть Тимофею, ино говорити царю, чтобы пожаловал, на чем слово свое молвил великому князю и ярлыки дал, что ему с великим князем быти заодин на всякого недруга» [788] . Тут уже не летописное повествование, а деловой акт, касающийся весьма важных международных отношений, и тем не менее послу предписывается разговаривать с Менглы-Гераем надвое, будет ли полная или неполная весть о смерти золотоордынского хана Ахмеда. Если в таких важных, составлявших интерес дня, сведениях самими современниками событий допускалась возможность неверности, ошибочности их, то почему бы же эта ошибочность не могла вкрасться и в летописные сказания, которые основывались не на более солидных и достоверных данных.

785

Ibidem.

786

Ibid., 158.

787

Сборн. Ист. Общ., цитов. т., стр. 26.

788

Ibidem.

Следовательно, разногласие наших летописей с другими источниками касательно первоначального водворения в Крыму Менглы-Герая, в качестве турецкого вассала, и изгнания его золотоордынцами может быть устранено, если мы не будем слишком строго держаться летописной хронологии и решимся считать цифры 1475 и 1476 лет приблизительными датами, принимая в соображение важность фактов и при этом чрезмерную краткость летописного сказания о них. Составитель летописи знал, что турки приходили в Крым и учинили там какие-то завоевания; что Менглы-Герай был посажен ими на ханство, и он вкратце, мимоходом упоминает об этом, не гонясь за хронологической достоверностью. Вторично, говоря о вторжении золотоордынского хана в Крым и об изгнании оттуда Менглы-Герая, летописец замечает об этом последнем: «его же Турки посадиша», опять-таки имея в виду вообще совершившийся факт, безотносительно к определенному времени: Ахмед согнал того самого Менглы-Герая, которого турки посадили, а когда посадили — это все равно было для летописца. Его гораздо более интересовали различные небесные знамения, наблюдавшиеся в ту пору в его отечестве, которые он тут же преподробно и описывает, нежели война между татарскими ханами, происходившая где-то в отдаленном и мало известном ему Крыме.

Памятники дипломатических сношений Москвы с татарщиной показывают, что в 1477 году эти сношения велись с Крымским ханом Джаны-беком. Незадолго же пред тем, в 1775 году, Менглы-Герай через посла своего Девлетек-мурзу просил великого князя московского взять к себе на службу Джаны-бека, о чем раньше тщетно хлопотал и сам Джаныбек. Но великий князь Иван Васильевич изъявил потом согласие на принятие его только в угоду приятелю своему Менглы-Гераю [789] . Откуда же и по чьей милости Джаны-бек попал в Крымские ханы в пору временного исчезновения Менглы-Герая, в точности не известно.

789

Сборн. Ист. Общ., XXI: 9, № 2.

Можно, впрочем, предполагать, что Джаны-бек был из числа тех ханских царевичей, которые вели жизнь бесприютных скитальцев, властительское положение которых было делом чистой случайности, не опираясь ни на доблестные качества, ни на влияние и популярность среди местного татарского населения. На это указывает между прочим эпитет «казака», которым наделяет Джаны-бека великий князь Иван Васильевич в конфиденциальном поручении посланцу Темешу, велев сказать ему: «Ино язь и первие того твоего добра сматривал, коли еси был казаком».Он-то, вероятно, и сидел в заточении в Суданской крепости в первое ханствование Менглы-Герая, с другим братом его, Нур-Даулетом. Последний некоторое время вторично числился ханом Крымским в 1778 году, ибо, по сказаниям польских историков, от него в этом году приходило в Польшу посольство одновременно с послом турецкого султана Мухаммеда к королю Казимиру [791] . Мало того: даже имеются монеты с именем Нур-Даулета, только неразборчивая дата на них, принимаемая Френом за 878 = 1473—4 г., не совсем-то согласуется с вышеприведенными известиями о времени его ханствования [792] и, следовательно, подлежит сильному сомнению.

791

В.-Зернов. Op. cit., I: 131—125.

792

Fraehn, Die Munzen etc., стр. 40 и табл. IX и XII.

В конце концов и другие соперники Менглы-Герая, оба брата его — Hyp-Дау лет и Хайдэр, бежавшие около 1478 же года в Литву, также обрели свой опочив в Москве [793] . Г. В.-Зернов говорит, что будто бы «с 1487 года о Нур-Даулете нигде но упоминается» [794] ; что «Hyp-Дау лет умер, кажется, около 1491 года, и что сведений об его смерти не имеется никаких» [795] . Теперь нам с точностью известно, что в посольских наказах и грамотах встречается целый ряд упоминаний о Нур-Даулете: еще в 1498 году Менглы-Герай в ярлыке своем к в. кн. Ивану пишет: «Царю брату моему болшому, Нурдовлату царю, поминок и поклон послал есми» [796] ; но в сентябре 1503 года в наказе боярину Ощерину велено было сказать Менглы-Гераю, в случае если бы он стал справляться о племяннике своем Сатылгане, сыне Нур-Даулета: «А брата,господине, твоего не стало,и язь, господине, слышал, что князь великий хочет его (т.е. Саталгана) жаловати, дати ему то место, где отец его был» [797] . Дальнейшим подтверждением факта смерти Нур-Даулета служит то, что Менглы-Герай просит прислать ему из России «Нурдоулата царя брата старшого кость»,на что велики князь московский изъявил согласие, извещая в грамоте своей: «Да и царица брата твоего жена царева Нурду-олетова Юмадыкова дочь, да и с костию брата твоего с Нурдоулатовою в Путивле будут» [799] .

793

В.-Зернов, Op. cit., I: 128—129.

794

Ibid., 148.

795

Ibidem, 144.

796

Сборник Истор. Общ., XLI: 278.

797

Ibid., 491.

799

Ibid., 553.

Насчет же царевича Хайдэра еще в октябре 1487 года в. кн. Иван Васильевич наказал послу своему передать Менглы-Гераю, что «король (угорский) хочет послати выкрадывати его» из русской земли [800] . Блюдя интересы друга своего Менглы-Герая, в. князь Иван держал Хайдэра, по его выражению, «в крепости»; а для большей, вероятно, надежности при первом удобном случае сослал его в заточение в Вологду [801] . Г. В.-Зернов говорит, что Хайдэр был за что-то сослан,но тут же приводит рассказ о кровавой саморасправе Хайдэра с одним своим татарином, убившим его сына Бир-Дау лета. Чего же проще было воспользоваться этой кровопролитной историей как предлогом к заточению почетного пленника в Вологду?

800

Ibidem., 64.

801

В.-Зернов, Op. cit., I: 131.