Кто хочет стать президентом?

– Скажи, Кирилл, скажи ей! Профессия у меня такая, Нина, профессия – заниматься грязным делом, чтобы сделать его чище. Как если бы я был ассенизатор. Ведь если ассенизатор не берет дочь к себе на рабочее место, боясь, что она извозится в дерьме, это не значит, что он двуличный человек. Как раз наоборот.

– Дерьмовый прием, – сказала Нина.

– Кирилл, скажи ей!

– Нина, я служил когда-то в армии. Срочную службу. Два года. Под конец был сержантом, замкомвзвода.

Дочь кандидата громко хмыкнула:

– Красивое слово. Капустин не обиделся.

– Мне тоже нравилось. Знаешь, именно там я познал, что такое власть. Абсолютная, без всяких примесей. Ведешь, бывало, роту в столовую – и вдруг тебе кто-то или что-то не понравилось. Все, можно остановить эту сотню рыл у самого входа: «Нога поднимается на семьдесят—девяносто сантиметров» – и так заставить стоять минут пять, и никто не пикнет. Я мог, всего лишь применяя в полной мере требования устава общевойсковой службы, довести любого бойца до самоубийства. Я убежден, что никогда в будущем у меня не будет такой власти.

Нина смотрела на него все больше прищуриваясь.

– Зачем ты мне втюхиваешь эту муру? Капустин опять не обиделся:

– А затем, что в моем взводе был боец Заев. У нас каждую неделю меняли белье. А Заев не менял. Неделю, две, три… Я у него как-то спросил: товарищ солдат, почему вы не меняете белье, почему вы спите на грязном? Знаешь, что он мне ответил?

– Не знаю, – рявкнула Нина.

– А он мне ответил: кто-то должен и на грязном. Понимаешь?

– Ничего не понимаю. Бред!

– Не бред. Это нечто иррациональное – вот что я хочу сказать. Тяга к политике – она такая же, как тяга к грязному белью для себя, чтобы дать другим людям возможность спать на чистом.

Нина думала несколько секунд:

– Чушь!

Андрей Андреевич тихо кашлянул. Он не был уверен, что эти речи начальника службы безопасности ему так уж на пользу.

– И если на то пошло, – продолжала Нина, – то тут и дискриминация по половому признаку. Почему твоему солдату можно спать на грязном, а мне, Нине Андреевне Голодиной, нельзя?

Какое-то время стояло тягостное темное молчание. Переговорщики дошли до крайности, до ручки, и всем было ясно, что дальнейшее сотрясение воздуха лишено всякого смысла.

– Хорошо. А как тебе мыслится твое присутствие в штабе? – кислым-кислым голосом спросил Андрей Андреевич.

Нина сделал движение рукой, которым обычно сопровождается возглас «йес»!

– Рано празднуешь, я ведь с тебя потребую настоящей работы. То, что ты моя дочь…

– Это само собой. Я уже кое-что придумала.

– Уже? Ты меня немного пугаешь, дочка.

– Я посмотрела твои последние вылазки в телевизор.

– И конечно, скажешь, что это было ужасно и все надо было делать по-другому.

– Все как бы правильно, но недостаточно.

– Чего недостаточно? Кирилл, чего ей недостаточно? Патриотизма? Может, мне свастику нацепить на лацкан и потребовать немедленного присоединения Крыма?

Нина в этот момент была не в состоянии реагировать на юмор.

– Нет, с Крымом возможно только одно – если Украина подарит его нам, мы его, конечно, возьмем… да Бог с ним пока, с Крымом, я про реальное. Итак, все вы говорите правильно…

Андрей Андреевич закрыл лицо ладонью:

– Ну спасибо, одобрила. Голос Нины вдруг резко вырос:

– Но только говорите!

– А это непонятно, дочка. Кирилл, ты понимаешь, что она хочет сказать? Ты же изо всех сил навязывал мне в штаб Нину Андреевну Голодину, так вот изволь теперь истолковывать ее речи.

Нина посмотрела в сторону одного почти невидимого собеседника, потом в сторону другого.

– Как «навязывал»? В смысле, когда рассказывал про грязного солдата?

Андрей Андреевич всплеснул большими тяжелыми руками:

– Нет. Это я велел ему тебя отговаривать, вот он и отговаривал так глупо, потому что на самом деле хотел, чтобы ты работала с нами.

– Спасибо, Кирюша, спасибо, я знала, что ты настоящий друг. Признаться, я очень удивилась, когда ты начал тут было…

– Ты собиралась нам сообщить какой-то свой план, – сказал Капустин глухо.

– Да, да. Итак, сообщаю. Слова вы говорите, в целом, правильные, даже бывает иногда любопытно слушать.

– Уже два с половиной процента по опросам, – гордо сообщил Андрей Андреевич.

– Твердое пятое место, – добавил Капустин, и лица его не было видно в этот момент.

– Знаю, знаю, я все прекрасно знаю. Сделан мощный рывок из подвала на первый этаж небоскреба.

– Так уж и небоскреб. У них и по двадцать процентов не набирается. Ни у Нестерова, ни у Лаптева. И это при всех кремлевских педалях. Ну ладно, говори наконец, что ты придумала.

– Так вот…

Глава тридцать первая Капитан меняет курс

Следственный изолятор УВД г. Калинова

Сначала Захарову хотелось этого хорохористого парня, назвавшегося майором, как следует «отпрессовать на хате» и только потом пригласить для предметного разговора. Но быстро выяснилось, что праздника не получится. Сразу по нескольким причинам. Во-первых, в закромах изолятора не оказалось достаточного количества кадров для формирования хорошей спецбригады. Хоть Захаров и не поверил до конца, что человек в камуфляже настолько крут, насколько намекает, но все же видел валявшихся на снегу Босого и Маленького, а эта работа наводила на определенные мысли. Трем-четырем алкашам, навербованным из обезьянника, ни за что с этим «майором» не справиться. Во-вторых, Захарова гораздо больше, чем мстительные помыслы, занимали опасливые размышления о происходящих за его спиной и над его головой событиях в сфере высшей районной политики.

Капитан послал наряд на квартиру Дерябкиной, уверенный, что старуха знает, где можно найти американок, и, пока ждал результата, решил поговорить с пленником по-хорошему.

– Садитесь. Курите? Я тоже думаю бросать. У меня к вам будет несколько вопросов.

Елагин смотрел на него с нескрываемым презрением.

– А у меня к вам всего лишь один вопрос. Захарову не понравился тон задержанного, но он решил стерпеть. Пока. Пусть покуражится.

– Что за вопрос?

– Когда вы меня отсюда выпустите? Видите ли, у меня еще на сегодня намечено как минимум одно важное дело.