Кто идет?
Шрифт:
— Вот молодец, сразу видно, ходок хороший! Гляди, молодежь, он тоже идет в самом яру. А почему? Потому, что и ему красных бакенов не видно — за бережок, друг, держится… поганое место — угол! — И, снова подойдя вплотную к Аленкину, капитан дотронулся до его локтя и мягко посоветовал:
— Иди полевее, а то поцелуешь плечо.
— Вон они, створы! — обрадовался Аленкин.
— Верно. Видишь створы, Ветохин?
— Вижу, товарищ капитан, а как же.
Теперь и рулевому видны были лохматые огни створов. Они, как близнецы, стояли один за спиной у другого. Ветохин с завистью смотрел, как штурман точно ведет на них; он-то хорошо знал, что стоит лишь слегка отклониться
А капитан и штурман, позабыв обо всем на свете, то спорили, то соглашались, то подолгу молчали, понимая друг друга с полуслова. На белесом от мокрого блеска полу рубки густо чернел упавший тулуп капитана.
Вот снова, казалось, разредилась мгла. Капитан подошел к окну и с биноклем у глаз застыл. Аленкин, косясь на его спину, с радостным напряжением ждал команды: «Полный!», но капитан долго не оборачивался. Молчал. Потом нагнулся. Поднял с пола тулуп. Надел его в рукава. По-стариковски зябко запахнулся и, подойдя к сигналу, резким свистком вызвал вахтенного.
Аленкин насторожился.
Не прошло и двух минут, как перед рубкой возникла долговязая фигура вахтенного.
— Готовьте якорь! — скомандовал капитан. — Скажите боцману, чтоб поживее! — С этими словами он открыл дверь на левый мостик.
— Товарищ капитан! — закричал Аленкин. — Товарищ капитан!..
Капитан даже не обернулся.
«Ну что он делает! — с возмущением думал Аленкин. — Вот-вот откроется горизонт, а он — на якорь!»
Огромный теплоход легко и послушно поворачивался вокруг собственной оси. Наконец, описав полный круг, встал носом против течения и замер.
В машинном отделении в последний раз отзвучали колокольцы очень мелодичной и изящной трелью. С угрюмым ожесточением пророкотала якорная цепь, и все окончательно стихло.
— Якорь на воле! — прокричал снизу боцман таким тоном, как будто сообщал что-то хорошее.
Капитан вернулся в рубку. Прошел к скамье. Плотно запахнул полы тулупа и медленно сел. В тусклом свете непогожего утра обычно моложавое лицо капитана выглядело старым и плоским. Воспаленные бессонной ночью глаза смотрели устало и отчужденно. Обиднее всего Аленкину была как раз эта отчужденность.
«Вот уж кому не угодишь, — думал про капитана Аленкин, — как ни старайся — один черт!»
А туман, который начал было редеть, навалился снова. Окна рубки побелели так, словно их снаружи завесили полотном.
Вместе с новой волной тумана навалилось на Аленкина тупое, бездумное уныние. Ему казалось, что судно врезалось в осевшее на воду облако и стало нечем дышать.
— Сигналить надо, вы что, уснули там оба? — послышался раздраженный голос капитана.
Аленкин нажал на рукоять свистка, и весь звук точно вошел в него.
Он посмотрел на часы. Было половина четвертого. Без пяти четыре в рубку поднялся рулевой, которого вчера сменил Ветохин, а следом и первый штурман.
Аленкин подошел к капитану и попросил разрешения остаться в рубке до привала в Дубовке.
— Идите отдыхать!
Аленкин не двинулся с места.
— Почему не выполняете приказания, товарищ Аленкин?
Чувствуя собственный пульс под тугим воротом кителя, Аленкин выбежал из рубки. Его душила обида.
Быстро пройдя по гулкой палубе на корму, он остановился, прислушиваясь… Ветохин оставался в рубке. Ветохину можно! А мне нельзя?!
Гнев горячей волной обдал и сразу схлынул.
Одурело уставившись в белесую пустоту перед собой, он не испытывал больше ни обиды, ни тревоги.
На палубе хлопнула дверь. Аленкин покосился —
к нему шел пассажир с заспанным лицом, в одной пижаме, в туфлях на босу ногу. Аленкин приготовился к дурацкому вопросу: «Почему стоим?» — и с раздражением подумал, отчего это люди, даже самые умные, становясь пассажирами, глупеют. Он вспомнил вдруг директора одной из горьковскнх школ, который несколько лет назад проводил свой отпуск на теплоходе и совершенно никуда не спешил, но на протяжении всего пути этот солидный, пожилой человек не выпускал из рук расписания и на каждой стоянке приставал к штурманам и проводницам с неизменными дурацкими вопросами: «Почему стоим?», «Почему опаздываем?», «Когда кончится это безобразие?»К счастью, человек в пижаме на полпути остановился, сунул глубоко руки в карманы, зябко поднял плечи и повернул назад, волоча за собой незавязанные шнурки.
У Аленкина очень болели глаза, но он настороженно и зорко вглядывался в неподвижный воздух, надеясь найти в нем хоть какое-нибудь изменение. Туман по-прежнему лежал у самых бортов — плотный и теплый. Под ним еле видна была мертвая вода, похожая на запотевшее стекло.
В какой-то момент по правому борту в глухой стене тумана образовалась дыра, и Аленкин увидел каемку далекого берега с темными стволами ветел. Но скоро дыру замуровало снова. Однако с каждой минутой становилось все светлей и светлей. На белую палубу, точно полоска грязи, легла вялая тень от колонки. Где-то там, за туманом, уже поднималось солнце. Но прошло еще немало времени, прежде чем оно смогло пробиться, и тогда от бортов теплохода стали отваливаться летучие клубы, обнажая гладкую, желтую и тяжелую, как мед, воду.
Впереди, там, где Волга была еще тускла и бесцветна, чернело что-то похожее на плавающую корягу или конец полузатонувшего бревна.
«Топляк, — подумал Аленкин, — обойти его надо».
Прогреваемый солнцем, туман быстро распадался. Правый берег уже выступил весь. Освещенный восходящим солнцем, он представлялся кадром из цветного фильма, так неестественно зелены были ветлы и желт песок. Но на реке еще держалась мгла. Черную корягу то заволакивало сплошь, то открывало.
Аленкин покусывал обветренные губы и бормотал:
— Вот бы приверх был виден… здесь недалеко, кажется, остров Писковатский, как увидим — можно будет идти…
Он никак не мог определиться точно. Заметив наконец по левому борту вылезающий из тумана ржавый остов затонувшей во время войны баржи, он в мгновение сориентировался.
— Вот старый черт! — вырвалось у него, и он почувствовал и зависть, и уважение к своему капитану, и стыд при мысли, как глупо вел себя, считая, что идти еще можно. Здесь, за поворотом, Аленкин это отлично знал, тянулась под водой каменная гряда. И не только тогда, сейчас еще нельзя двинуться с места, пока не рассеется впереди скрывающий бакены полог. Но ждать теперь уже недолго!
Острое желание действовать, двигаться, говорить подтолкнуло Аленкина, и он пошел наверх смело, готовый к тому, что его могут снова прогнать.
В рубку Аленкин не вошел. Он встал снаружи у открытого окна, по другую сторону которого с биноклем у глаз стоял капитан.
Капитан сделал вид, что не заметил прихода штурмана.
Аленкин назвал место, где они стоят, желая этим показать капитану, что он понял свою ошибку и извиняется за вчерашнее, но Лев Дмитриевич не проронил ни слова.
Ветохин посмотрел на Аленкина и подумал: «Глаза красные, как у кролика, а сам торчит — не поймешь, чего ему надо; отвахтил и иди себе спи. И капитан тоже — сначала прогнал, а теперь молчит».