Кто ищет, тот всегда найдёт

— Нет, — застеснялся я своей убогости.

— Обойдёмся: не впервой, — Лёшка смачно сплюнул в урну. — Пошёл вместо отца на шахту, уголёк добывать. А там тогда — сплошь молодняк! Кто помладше, сам сдуру, как я, припёрся, а 16-17-летних мобилизовали. Поезда один за одним за границу катили, только успевай паровозы кормить. Шахты у нас плёвые, неглубокие, пласты короткие и маломощные, штреки и забои невысокие, на карачках приходится ползать, так что вся механизация — пенсионные лошади с вагонетками да мы, пацаны, с тачками, совковыми лопатами, железными листами и короткими кайлушками. Вечером, после смены, как чертенята из преисподней вылезали. Морды чёрные, в ушах и в носу угольные пробки, руки чёрные, чёрный воротник, одни глаза разные. Отцы-то ушли, а нормы свои нам, детям, оставили. А не сделаешь — продуктовых карточек шиш с маслом получишь.

Лёшка пёр по коридору, как по штреку, ничего не видя, ничего не слыша, так что встречные доходяги еле успевали увёртываться.

— Два с половиной годика отмантулил. Слава богу, в армию в 48-м подчистили. Служил?

— Нет, — отвечаю я привычно на анкетный вопрос.

— Ну и зря, — не одобрил бывший шахтёр. — В армии я точно узнал, что могу, а что не под силу, и где моё место в жизни, т. е., окончательно повзрослел, а главное, поумнел.

На нас, с грохотом утюживших коридор, уже начали сердито оборачиваться.

— Вернулся, осень и зиму пошабашил с друзьями на женьшене, кедровом орехе, рыбе, белке, соболе, а когда весной появился вербач и наплёл с три короба о здешних заработках, я легко согласился, пока не обомшивел. Сестрёнка-шустрёна успела вырасти и выскочить замуж, мать жила с ними, так что ничто не удерживало. С топором обращаться умел с малолетства, в бригаде поднаторел, стал столяром 5-го разряда, всегда везде нарасхват, а надоело. Хочется мир посмотреть, как другие живут, тянет в южные страны с тёплым морем и без зимы, страсть как хочется попить кокосового сока из свежего фрукта прямо с пальмы чтоб, говорят, холодный в жару и сладкий как сироп с газировкой. Неплохо и туземочку полуголую как следует прищемить.

Лёшка радостно засмеялся, как будто уже держал жаркое южное тело в холодных северных лапах.

— Решено бесповоротно, еду в Южноморск, устроюсь на морской фруктовоз…

— А возьмут?

— Столяра-то? Пятого разряда? Чо, им не нужны ящики с дырками? С руками и ногами! Слушай, мотнём на пару?

«А что?» — загорелся я заворожённо. — «Почему бы и нет?» — вспомнив увлекательные гриновские рассказы, в каждом из которых я был героем. И решительно ответил анкетным:

— Нет.

— Что так?

— Качки не выдерживаю.

На втором курсе мне посчастливилось разок сплавать на пароходике времён Екатерины Второй, отважившемся бесшабашно, по-русски, выйти в ветреную Балтику к одному из островков, чтобы дать нам отдышаться от затхлого городского воздуха, поесть ухи из купленной в магазине рыбы, побегать по скалам и поваляться на холодной траве. Пока товарищи пели под гитару и хохотали под аккомпанемент чаек, развлекая лихую команду из четырёх небритых гаврошей, я безотрывно смотрел за борт в зелёную воду на набегавшие волны со светлыми гребнями и кормил прозрачно-светлых медуз: туда — скудным студенческим завтраком, обратно — обильной ухой. С тех пор мне морские круизы разонравились.

— Бывает, — посочувствовал будущий фруктоядный морской волк. — Тогда гребём на свои баркасы.

Несмотря на то, что высшую математику я знаю на общую четвёрку и потому понимаю, как жизнь катится по синусоиде, но угадать, что будет — пик или канава, и изготовиться к ним не умею. Так было и четвёртого дня, по всем приметам катившего в яму. Слегка взбодрённый овсянкой и ободрённый удовлетворением Ангелины от моей быстро заживающей болячки, я принялся от безделья опять за поиски истины в разбегающихся мыслях местных теоретиков, и только-только собрал всю оставшуюся с позавчера желчь, как дверь в наш отлёжник медленно отворилась, и на пороге возникла какая-то чересчур скромная и незаметная деваха.

— Здравствуйте.

Скосив на неё один глаз, а вторым удерживая строчку в талмуде, я, будучи воспитанным интеллигентом, скупо буркнул:

— Здрасте, — и равнодушно присоединил первый зрак ко второму. Многие сомневаются, что разными глазами можно смотреть в разные стороны, но, думаю, им просто не приходилось списывать контрольные в школе.

— Я к … вам, — слышу рядом шёпотное смущённое обращение.

В досаде, что отрывают от захватывающего чтива, строго наставляю на нахалку оба зрачка — жалко, что нет пенсне, поверх него было бы эффектнее — и … как заору:

— Марья!!! — а потом совсем некстати: — Ты зачем здесь?

Без энцефалитного балахона она оказалась крепкой, пропорционально сложенной и стройной девушкой с тонкой талией в строгом тёмно-синем платье с белым школьным воротничком и белыми кружевными манжетами. Устойчивые крупные ступни надёжно покоились в белых тупоносых туфлях на низком каблуке, а лицо… Я почему-то не смел долго задерживаться на нём взглядом. Видел только русую косу, перекинутую на высокую грудь. А когда решился и быстро взглянул в знакомые глаза, то поразился их преображению. Всегда затуманенные, глядящие внутрь души, сейчас они были распахнуты и сверкали радостью, смущением и, как поманилось, доверием. Я даже растерялся, узрев превращение Золушки не в сказке, а наяву.

— Какая ты красивая! — не удержался от восхищения и вогнал нас обоих в краску.

Кое-как поборов смущение, она, улыбаясь, сообщила как о приятном:

— А меня уволили, — и объяснила причину, — по окончанию полевого сезона.

— Как уволили? — взвился я от возмущения. — Кто… — и осёкся, вспомнив о безрогой бодливой корове.

Марья, уловив моё замешательство от постыдного бессилия и продолжая светло и открыто улыбаться, закрыла неприятную тему:

— Вот пирожки вам, — протянула мне объёмистый газетный кулёк.

Она почему-то стала называть меня на «вы», наверное, стеснялась на людях по-другому, а может, не доверяла возникшим на скале товарищеским отношениям. Глазами манила и приближала, а голосом сдерживала и отдаляла. И эта двойственность её поведения, которую оба чувствовали, сбивала с толку, и я никак не мог настроиться на верный тон.

— А ну, покажи! — встрял Алёшка, молча наблюдавший до сих пор за нашими неуклюжими притираниями. — Надо проверить, что ты там притаранила, не вредно ли больному.

Марья лёгкой скользящей походкой подошла к попрошайке и безропотно отдала мои пирожки.

— С чем? — допрашивал ревизор.

— С горбушей, грибами и брусникой, — ответила Красная Шапочка морскому волку. А у меня потекли слюнки.

— Ты садись, — предложил захватчик, — от тюленя предложения присесть не дождёшься.

Я почувствовал, как вспыхнула моя бестактная, бессовестная рожа, хоть спички поджигай.

— Да, да, — спохватился, — будь, как дома. — Ничего себе, ляпнул: в больничной палате, как дома?