Кто на свете всех смешнее?

 – Обормотище! – тянет дед. – Бывало, и на гулянку придешь – первым делом за историю.

 – А как же! – отводит глаза бабушка. – За что же еще? За историю сразу.

 – Слушай, бестолковище, – говорит дед, – я тебе аккуратно всё обскажу. В одна тысяча девятьсот семнадцатом году, уж это, считай, прошло... почти сто пятьдесят лет, объявился Ленин. Работал он у Всесоюзного старосты Дзержинского Якова Михайловича.

 – Иосифа Виссарионовича, – поправляет бабушка.

 – Работал по найму. У Дзержинского, запомни, на Лубянке была своя контора.

 – Дзержинский – конторщик?! – удивляется бабушка. – Он был рыцарь. Прозвище ему – Чистые Руки. Очень руки любил мыть. А остальные не мыли вовсе, а он по сто раз на дню мыл. Махнет, бывало, рукой – дескать, расстреливайте без меня, а сам все равно бежит руки мыть.

 – Не даст сказать, – раздражается дед. – Прозвище ему было Горячее Сердце Холодный Лоб... Нет! Наоборот – Холодное Сердце, а сам все время в горячке был.

Бабушка крестится:

 – Что несет! Тоже родной истории не знает. С температурой-то кто был?.. Троцкий – буревестник.

Дед растерянно моргает:

 – А проститутка кто же?

 – Все, – уверенно и спокойно говорит бабушка. – Проститутки все они были. А главный – Сталин. Настоящая ему фамилия Брежнев Никита Сергеевич. Из цыган. Плясал всё.

 – Нет, не слухай ее, – предупреждает дед, – пожалуй что брешет она. Ленин был. При нем были ленинцы, настоящие большевики, мечтатели-правдолюбы: Ежов, Ягода, Берия. Их всех победил Горбачев Красное Солнышко. Ласковый очень был, как солнышко, всем всё обещал.

 – Господи! – всплескивает руками бабушка. – Как же так можно с родной историей?! Взял и переврал всё на свете. Обещал всё кто? Ельцин.

 – Нет! – торжествует дед. – Тут погодь. Ельцин обещал трудности, голод, цены большие. И энтот сдержал свое слово! Но он промахнулся. Он водочку запретил пить.

 – Запутает ребенка вконец, – пугается не на шутку бабушка. – Кто кому запретил-то?.. Ему самому запретили. Кашпировский Чума Алтыныч. Сказал: тебе с утра не надо... Да там уж пей не пей – ГКЧП пришла.

 – Да, – подтверждает и дед, – это вот которые после Чернобыля уроды, они объединились.

 – Герои они были, – застывает торжественно бабушка, – почитай-ка Вторую окончательную историю России.

 – Враги были, – твердо говорит дед. – Пьянь последняя. Пропечатано в Третьей неподдельной истории Руси.

 – А потом-то? – светится бабушка. – Когда историю переписывали окончательно, нашли, что герои они, оклеветанные ни за что ни про что. Всем памятники им поставили мраморные да гранитные.

Дед машет рукой:

 – Когда после Окончательной была Великая перепись истории, памятники посносили – докопались в архивах, что змеи они. Всплыло, что Горбачев-то – шпион английский. Звали Маргарет Тэтчер.

 – Белены ты объелся, – говорит бабушка, – не иначе. Почитай-ка Четвертую правдивейшую историю России. Что там сказано?

Они спорят, какая история России вернее – Бесповоротная пятая или Неподдельная Окончательная шестая, а я под их спор засыпаю.

В дреме мне весело, потому что двойку я получил за прогул, а урок я выучил назубок по учебнику «Четырнадцатая Разумная Наиправдивейшая история России».

Ленин – это который у Белого дома носил бесплатно бревно и тем бревном нечаянно придавил Гайдара. С этого и рынок пошел.

А потом во сне я скакал на белом коне с черной гривой по Красной площади, а навстречу мне, улыбаясь, шел друг всех детей Лаврентий Павлович Ульянов.

Этюды

Диалоги у прилавка

 – Простите, это мне померещилось или это у вас написано?

 – Где?

 – На ценнике.

 – А что там написано?

 – «Сто рублей» написано!

 – Вам померещилось.

 – Спасибо. А то я уже холодным потом покрылся. Думаю: было три рубля – стало сто!

 – Это не сто, это вам померещилось.

 – Спасибо. А что там написано?

 – Там написано «семьсот».

 – Не «сто»?

 – Нет, написано «семьсот».

 – Семьсот за кило?!

 – За пол. За кило – две тысячи.

 – То есть как? Кило только в два раза больше, чем полкило.

 – Это вес, а у цены же меры нет.

 – Мне сорок граммов, пожалуйста.

 – Мы сейчас не отпускаем.

 – Почему?

 – Меняем цены.

 – И сколько же будет?

 – Сто рублей.

 – Полкило?

 – Сорок граммов.

 – А револьвера застрелиться у вас нет?

 – Есть. Десять тысяч.

 – А один раз выстрелить?

 – Двести рублей, если со своим патроном.

 – А с вашим?

 – Шестьсот.

 – У меня не хватает.

 – Значит, вам не повезло – вам придется жить при этих ценах.

 – Скажите, пожалуйста, вот эта лампа сколько стоит?

 – Это люстра.

 – Это люстра?!

 – Да.

 – С одним патроном всегда была лампа.

 – А это люстра. Семь тысяч.

 – Такая поганенькая – семь тысяч?!

 – Ручная работа.

 – А почему штамп заводской?

 – Это деталь с завода.

 – Так вы что, из ворованного собираете?

 – Это коммерческая тайна.

 – Такая поганенькая... Она небось и не светит.

 – Светит. Светит – ослепнуть можно!

 – Ну, включите... Ну, включите!

 – Она включена.

 – Тогда выключите... Ну и что – никакой разницы. Я же говорю: лампа и лампа.

 – Это люстра! Единственный экземпляр.

 – Ну, пусть люстра. За семь тысяч никто не купит.

 – Да иди ты! «Не купит». Уже тридцать ламп продали.

 – А вот за десять рублей – это что?

 – Это?

 – Да. Что это такое?

 – Не знаю, вчера завезли.

 – Кочерга, что ли?

 – Не знаю. Может быть.

 – Вряд ли. Наверное, ветки обрезать.

 – Не знаю, может быть.

 – Или кочерга?

 – Не знаю. А вам что нужно?

 – Я сам не знаю. Мне всё нужно, но всё дорого, а тут смотрю – божеская цена. Может, это грабли... с одним зубом?