Кто нашел, берет себе

Он протягивает ей пакет. Она достает красную футболку, разворачивает. На груди кричат черные буквы:

ДЕРЬМО НИ ХРЕНА НЕ ЗНАЧИТ

Джимми Голд

— Их продают в книжном магазине Городского колледжа. Я взял размер побольше, если ты захочешь использовать ее вместо ночнушки. — Он всматривается в ее лицо, а она изучает слова, написанные на футболке. — Конечно, ты можешь обменять ее на что-то другое, если тебе не нравится.

— Очень даже нравится, — отвечает Холли, и ее лицо расплывается в улыбке, той самой, которая так нравится Ходжесу, той самой, что превращает ее в красавицу. — И я надену ее, когда приеду к маме. Просто чтобы позлить ее.

Джером так удивлен, что Холли смеется.

— Тебе никогда не хочется позлить свою мать?

— Время от времени. И, Холли… Я тоже тебя люблю. Ты ведь это знаешь, да?

— Да, — кивает она, прикладывает футболку к груди. — И я рада. Это дерьмо многое значит.

Сундук

Ходжес идет по тропе через пустошь со стороны Берч-стрит. Пит сидит на берегу речки, подтянув колени к груди. Рядом дерево склоняется над водой, уровень которой заметно упал после долгого жаркого лета. Под деревом вновь зияет дыра, в которой в свое время скрывался сундук. Сам сундук лежит на берегу, старый, ободранный, весьма зловещий, путешественник во времени, прибывший из эры расцвета диско. Рядом стоит тренога для фотоаппарата. И пара сумок, в каких профессиональные фотографы возят свои игрушки.

— Знаменитый сундук, — говорит Ходжес, присаживаясь рядом с Питом.

Тот кивает:

— Да. Знаменитый сундук. Фотограф и его помощник ушли на ленч, но, думаю, скоро вернутся. Местные рестораны восторга у них не вызывают. Они из Нью-Йорка. — Он пожимает плечами, словно это все объясняет. — Сначала этот парень хотел, чтобы я сел на сундук, положив подбородок на кулак. Знаете, как та знаменитая статуя. Я его отговорил, но с таким трудом.

— Это для местной газеты?

Пит качает головой, улыбается.

— Это и есть мои хорошие новости, мистер Ходжес. Для «Нью-йоркера». Они хотят статью о том, что произошло. И не маленькую заметку. Им нужна статья на центральные полосы, в середину журнала. Действительно большая статья, может, самая большая из всех, что когда-либо печатались.

— Так это здорово!

— Будет, если я не напортачу.

Ходжес смотрит на него.

— Подожди. Ты собираешься написать ее сам?

— Да. Поначалу они хотели прислать кого-то из журналистов — Джорджа Паркера, к примеру, он действительно мастер, — чтобы взять у меня интервью и написать историю. Им это нужно, потому что в свое время Джон Ротстайн печатался у них постоянно, вместе с другими звездами — Джоном Апдайком, Ширли Джексон… вы знаете, о ком я.

Ходжес не знает, но кивает.

— Ротстайн был из тех, кто выражал недовольство молодежи и недовольство среднего класса. Как Джон Чивер. Я как раз читаю Чивера. Вы читали его рассказ «Пловец»?

Ходжес качает головой.

— А надо. Он потрясающий. Короче, им нужна история записных книжек. Полностью, от начала и до конца. Понадобилась после того, как они провели три или четыре почерковедческих экспертизы сделанных мной фотокопий и фрагментов.

О фрагментах Ходжес знает. В сгоревшем подвале осталось немало обрывков, подтверждающих заявление Пита, что эти записные книжки принадлежали Ротстайну. Полиция проследила путь Морриса Беллами и также подтвердила версию Пита. Впрочем, Ходжес с самого начала не сомневался в его словах.

— Как я понимаю, ты Паркеру отказал.

— Я отказал всем. Если они хотят такую статью, то написать ее могу только я. Не потому, что я нашел сундук. Просто чтение рукописей Ротстайна изменило мою… — Он замолкает и качает головой. — Нет, не буду говорить, что чтение его рукописей изменило мою жизнь, потому что это неправильно. Я не думаю, что жизнь подростка может сильно поменяться. В прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать. Наверное, лучше сказать, что его рукописи изменили мое сердце.

Ходжес улыбается.

— Это я понимаю.

— Ответственный редактор сказал, что я слишком молод — это лучше, чем сказать, что у меня нет таланта, правда? — поэтому я послал ему несколько моих сочинений. Это помогло. Опять же, я стоял на своем. Это было несложно. Редактор нью-йоркского журнала — это вам не Моррис Беллами. В тех переговорах ставки были куда выше. — Пит пожимает плечами. — Конечно, они отредактируют мой текст как захотят. Я прочитал достаточно много, чтобы знать, как это делается, и возражений у меня нет. Но если они захотят опубликовать статью, она выйдет под моим именем.

— Жесткая позиция, Пит.

Он смотрит на сундук и в этот момент выглядит старше своих лет.

— Таков наш мир. Слабаков не терпит. Я это понял после того, как моего отца изувечили у Городского центра. — Ответить нечего, поэтому Ходжес молчит. — А знаете, что больше всего хотели получить в «Нью-йоркере»?

Ходжес не зря проработал тридцать лет детективом.

— Полагаю, краткое содержание двух последних романов о Джимми Голде, его сестре и друзьях. Кто, что, где, как и когда сделал и чем это закончилось.

— Да. И я — единственный, кому это известно. А теперь я подхожу к извинениям. — И он очень серьезно смотрит на Ходжеса.

— Пит, тебе незачем извиняться. Официальных обвинений против тебя не выдвинуто, а я тем более не держу на тебя зла. Холли и Джером — тоже. Мы просто рады, что твои мать и сестра живы и здоровы.

— Но все могло пойти по-другому. Только потому, что в тот день я ничего не сказал вам в автомобиле, а потом еще и удрал от вас через аптеку. Готов спорить, если бы не это, Беллами никогда бы не пришел в наш дом. У Тины до сих пор кошмары.

— Она винит в этом тебя?

— Ну… нет.

— Вот видишь, — говорит Ходжес. — Тебя держали на мушке, в прямом и переносном смысле. Холлидей чертовски тебя напугал, и ты не мог знать, что он мертв, собираясь в тот день в его магазин. Что касается Беллами, ты понятия не имел, что он жив, не говоря о том, что он вышел из тюрьмы.

— Это правда, но я не пожелал говорить с вами не только из-за угроз Холлидея. Я по-прежнему думал, что у меня есть шанс оставить записные книжки у себя, понимаете? Именно поэтому я не стал говорить. Поэтому сбежал. Я хотел оставить их у себя. Не могу сказать, что в первую очередь думал об этом, но постоянно помнил. Эти записные книжки… ну… и я должен упомянуть об этом в статье, которую пишу для «Нью-йоркера»… они заколдовали меня. И я должен извиниться, потому что на самом деле не слишком отличался от Морриса Беллами.