Кто не верил в дурные пророчества

– Нет. Я беспокоюсь об интересах своей страны. Если хотя бы на минуту допустить – а я допускаю, – что Завадский владеет технологией перемещения во времени, эта технология должна достаться нашей стране. Как это сделать, если он, как вы выразились, съедет с катушек, – я не представляю. Потому и буду возражать.

– Ну и ладушки, – неожиданно покладисто сказал полковник. – Не будем им ничего колоть… Я тут прозондировал кое-какие возможности – скорее всего, нам дадут воздушное пространство для эксперимента.

Полковник замолчал, потом сказал негромко, как будто сам себе:

– Он думает, что у Конторы не осталось влияния, – а вот тебе, накося!

Пальцы полковника шевельнулись, как будто он хотел сложить кукиш; но показывать его было некому, разве что майору.

– Как они там? – неожиданно спросил Лисицын.

Шевченко пожал плечами:

– Живут. Читают. Телевизор смотрят. Сейчас их поселили вместе, в одном из коттеджей.

– Разговоры прослушивают?

Шевченко поморщился. Заниматься прослушиванием разговоров, даже говорить на эту тему ему было противно. В студенческие годы он относился к Конторе со смесью не очень сильной нелюбви и очень сильной брезгливости. И в связанный с ней НИИ пошел потому лишь, что его соблазнили работой по созданию технических средств, предназначенных как раз для противодействия подслушиванию и подглядыванию. Потом его, конечно, привлекли и к разработке технических средств противоположного назначения, несмотря даже на сильное сопротивление; ну, Контора и не таких уламывала.

– Ничего интересного, так, все о текущих делах – ответил Шевченко.

– Учти, Завадский – тот, а не этот – с помощью довольно простого аппарата нейтрализовал прослушивающую аппаратуру у себя в квартире.

– Этот нейтрализует без всякого аппарата – они просто выходят на улицу.

– Ну, это уже не важно… Значит, так, – подытожил полковник. – В течение двух ближайших дней я окончательно утрясу вопрос с экспериментом. Потом берем машину, едем в Новокаменск, обрадуем этих. И я хочу, Валентин, чтобы ты съездил со мной. Посмотрим вместе на их реакцию.

7

Когда кассета кончилась и на экране появилась надпись, сообщающая, что фильм снят на пленке Шосткинского объединения "Свема", Марков нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и телевизор переключился на какой-то сериал.

– Ну, и как вам это все, Алексей Иванович? – спросил пилот.

Завадский молча показал пальцем на дверь. Они вышли на крыльцо, Марков достал пачку "Беломора", Завадский – "Явы". Марков щелкнул зажигалкой, они закурили.

Дом, на крыльце которого они стояли, одноэтажный, на две квартиры, был построен в начале семидесятых годов в числе целой улицы таких же, и коттеджами их назвали по незнанию: никто тогда толком не представлял, что такое настоящий коттедж. Вода в них была только холодная, горячая – из газовой водогрейной колонки, душ – через два квартала в городской бане, остальные удобства – в глубине двора.

– Черт, никак не могу привыкнуть к куреву с фильтром. И "Беломор" у них какой-то не такой.

– "Как вам" – вы что имеете в виду, Володя? – спросил Завадский. – Этот фильм?

– Ну, и фильм, и вообще…

– Вообще – интересная эпоха. Кое-какие вещи я даже не мог себе представить… Что интереснее всего – так это названия, которые они дают таким небольшим музыкальным коллективам; они еще их называют группами. Взять хотя бы вот это: "Запрещенные барабанщики".

– А что такого?

– Ну, во-первых, там не только барабанщики. А во-вторых, какие же они запрещенные, если все их совершенно свободно слушают?

– Выпендриваются ребята…

– Или вот еще: "Мумий Тролль". Как вам?

– Тролль – это, кажется из сказок. То ли датских, то ли норвежских.

– А мумий – что такое? Мумия мужского пола?

– Алексей Иванович, я вообще-то имел в виду серьезные вещи!

– Вы знаете, Володя, если судить по передачам радио и телевидения, то это как раз наиболее значимое, что есть в этом обществе. Если же о том, что имели в виду вы… Лисицын нам не верит.

– Не верит, – подтвердил Марков. – А Шевченко, похоже, верит.

– К сожалению, Шевченко майор, а Лисицын – полковник. Наверное, зря я тогда не принял вашего предложения – махнуть на сто лет. В конце концов, бензина в баках осталась еще чертова уйма.

Профессор замолчал. Молчал и пилот, потом неожиданно спросил:

– Алексей Иванович, а вам не кажется, что вообще все это зря?

Профессор внимательно посмотрел на него и сказал:

– Я, похоже, понял, для чего майор дал нам посмотреть именно этот фильм – "Бегство мистера Мак-Кинли".

– Для чего?

– Чтобы внушить нам мысль, что не нужно было бегать в будущее, а надо было честно выполнять в своем времени предназначенную нам роль: унавоживать почву для исторического процесса.

– Ну, не надо так грубо, Алексей Иванович…

– Надо, Володя. Надо! Я, знаете, вижу свою роль несколько иначе, уж извините за нахальство. А удобрением быть я не хочу.

– Алексей Иванович, пока мы там проскакивали год за минуту, здесь люди в космос летали! Вы меня тоже простите за нахальство, но и я, наверное, смог бы.

– Вот о космосе забудьте. Его вы не увидели бы ни при каких обстоятельствах.

– Почему?!

– Во-первых, возраст. Вспомните, сколько лет было тому же Гагарину или Титову в шестьдесят первом. И сколько было бы вам.

– Береговой летал аж в шестьдесят девятом. А он фронтовик, как и я.

– Во-вторых, нас бы посадили на следующий день после полета. Не сомневайтесь, сведения самые точные. Даже если бы вас выпустили году в пятьдесят четвертом – четыре года лагерей здоровья не прибавляют. А отбор по здоровью очень жесткий… Я уже не говорю о том, что такой эпизод не украшает биографию будущего космонавта, на которого смотрит весь мир… Но дело даже не в этом.

– А в чем?

– А в том, что вас бы не реабилитировали в ни в пятьдесят четвертом, ни в пятьдесят пятом, ни позже. Вас бы вообще не реабилитировали. Вы же собирались отстреливаться. Вспомните – револьвер под подушкой. Если бы вы стали сопротивляться аресту, то мотали бы свои двадцать пять лет без всякой реабилитации. И вышли бы на свободу в семьдесят пятом, уже после совместного полета с американцами…

Марков обескураженно молчал. О револьвере он забыл, "кольт" остался в далеком прошлом. А Завадский продолжал, как гвозди вколачивал: