Кто твой враг

— Оставь меня в покое. Откуда мне знать почему? Не могу — и все тут. Норман — мой первый друг за всю жизнь. Он… да не выставляй ты меня дураком!

— Ты должен убежать — у тебя есть обязательства передо мной.

— Нет.

Ненавижу тебя, — крикнула она. — До чего ж я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, и Европу, и Карпа. Вы, я так считаю, низкие. Зачем только я тебя встретила. — Салли залилась слезами. Он подошел к ней, она обхватила его крепко-крепко. — Давай убежим, — попросила она. — Пожалуйста, ну пожалуйста, давай убежим. Не хочу, чтобы тебя убили. Я тебя люблю.

— Не могу, — сказал он. — Они… они все думают, что я подлец. Что мне нужен твой паспорт, что я нацист или… Будь я на месте Нормана или Ландиса, я мог бы убежать. И меня бы поняли. Но я Эрнст Хаупт — и поэтому убежать не могу. — Он горько рассмеялся. — Я в таком же… Почти в таком же положении, как если бы я был евреем: мне тоже нельзя оплошать. Я… Я не могу убежать. Я в западне.

V

В Ватерлоо Норман сразу увидел шарик. Он чуть переместился вправо, но в остальном ничего не изменилось. Норман подсел к упитанному крепышу, явно американцу, читавшему «Лук» [126] , и рассказал, что приключилось с шариком.

126

«Лук» — американский иллюстрированный журнал, пользовавшийся большой популярностью в 1940-1950-х гг.

— Досадно, — сказал американец, разглядывая повисший в углу шарик.

— Как вы думаете, его достанут?

— С лестницы — запросто.

— А что, если, — сказал Норман, — его так и оставят там?

Крепыш снова взялся за колонку Винсента Пила [127] .

— Вам это неинтересно?

— Ну что вы.

— А вы заметили шарик до того, как я вам о нем рассказал?

— Нет.

— Как, по-вашему, что им следует предпринять?

127

Норман Винсент Пил (1898–1994) — один из первых религиозных консервативных проповедников. Автор ряда книг, в том числе бестселлера «Сила позитивного мышления».

— Не сочтите за невежливость, приятель, но, откровенно говоря, у меня есть заботы поважнее.

— Не в этом суть.

— Послушайте, — сказал американец, — будьте так добры, не мешайте мне читать.

Норман встал и покинул аэровокзал.

VI

После стольких лет ожидания, туманных, никогда не выполнявшихся обещаний — завтра, возможно, — почти что проданных сценариев, знакомств с людьми, у которых есть нужные знакомства, Чарли почувствовал, что двери перед ним, пусть со скрипом, но открываются.

Чарли светило получить работу.

Чарли знал, знал точно: телефон зазвонит. В утренней почте ничего не оказалось — ни счетов, ни писем с отказами, это был добрый знак. Несомненно, добрый. Ему, Чарли знал точно, утром позвонят, у него купят сценарий.

Черный телефон на приоконном столике в гостиной безмолствовал. За окном один за другим проезжали автобусы. Часы над мастерской электрика через дорогу показывали три часа двенадцать минут. Стоя у окна, Чарли держал пари сам с собой: если телефон зазвонит, прежде чем пройдут еще три 31-х автобуса, ему причитается двойное виски.

Я не говорил, ни разу не сказал, что Норман — осведомитель, думал он. Не говорил я, и что он умственно нестабилен. Я передал слова Карпа, только и всего.

Уходя в туалет, Чарли, как правило, снимал телефонную трубку, но, если Суперстервоза вернется и увидит, что трубка не на рычаге, а он в туалете, ему влетит по первое число. Вот и пятый 31-й прошел. А что, если, подумал он, рискнуть и сбегать в туалет. Да нет. Лучше подождать.

Когда Чарли, окончив колледж, сказал отцу, что семейным делом заниматься не станет, отец огорчился, тем не менее сказал:

— Что ж, это твоя жизнь. Живи, как знаешь

Тогда Чарли заявил, что хочет стать писателем, и старик — он почитывал для развлечения Диккенса и Бальзака — попросил сына показать, что он уже написал. А прочтя, сказал:

— Чарли, ты не так уж хорошо пишешь. Тебе бы заняться, чем полегче.

Отец сидел в первом ряду, когда в 48-м, правда не на Бродвее, поставили пьесу Чарли «Фабрика». А наведавшись к нему на следующее утро, сказал:

— Чарли, тебе никогда не прославиться.

— Все дело в моих передовых взглядах. Вот почему критики меня разносят.

— Чарли, ты уже не мальчик. Чего не дано, того не дано. Не губи себя.

— Ты отождествляешь себя с капиталистом из «Фабрики»?

— Такой олух, как тот тип в твоей пьесе, никогда не смог бы управлять фабрикой. А я могу. Я ответил на твой вопрос?

— Кое-какие сцены мне пришлось изменить: режиссер требовал, я…

— Чарли, я старик. И хотел бы еще увидеть внуков.

— Ты всякий раз, как приходишь, твердишь одно и то же: мне никогда не прославиться и ты хочешь внуков. У нее не может быть детей.

Чарли потрещал костяшками. Телефон, чернеющий на столе, молчал. Ему хотелось позвонить Ландису или там Джереми, а нет, так Плотнику да кому угодно — поговорить: он хотел сказать, что ничего плохого за Норманом не числится, но боялся занимать телефон.

«Фабрика» продержалась на сцене две недели. И две недели Чарли каждый вечер сидел на балконе в промозглом, почти пустом зале, смотрел, как актеры, перевирая текст, через пень колоду играют его пьесу. В первый вечер пришло тридцать пять зрителей, во второй двадцать два. Восемнадцать, сорок три, тридцать семь. Что ни вечер две недели кряду Чарли приходил смотреть свою пьесу. И мало-помалу всё, что только в нем было — чуткость, жизнерадостность, стойкость, великодушие, — отвердело и треснуло, как глина, когда чересчур быстро нагревают печь.

Как только часы напротив показали пять минут пятого, Чарли снял трубку и рванул через три пролета вниз — посмотреть, не пришла ли почта. Почту еще не приносили. Чарли, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся к себе, положил трубку на рычаг — рухнул в кресло и перевел дух. Можно было бы четыре раза сходить в уборную, думал он. И все равно он был уверен: телефон зазвонит и у него купят сценарий.

Дверь открылась. Пришла Джои.

— Слышал про Нормана? — спросила она.

— Минутку, — сказал он. — Мне нужно в… Я мигом.

Джои его ждала.

— Норман пропал, — сказала она. — По-видимому, у него приступ амнезии.

— Нет, нет, — сказал Чарли. — Это было бы ужасно.

— Ты же знаешь, с ним и раньше такое случалось. Он…

— Нет, нет. Подумать только, что я…

— Чарли, почему ты себя винишь — на мой взгляд, для этого нет никаких оснований.

— Но я же его друг. Когда он уходил от нас, ему, похоже, было худо. Следовало уговорить его остаться.