Кто услышит коноплянку?

– Догадываюсь.

– Вряд ли. В отличие от тебя, говорит, у него не только язык работает. Ну я и вмочил ей... Она повернулась и ушла.

– К сыну Казимира?

– К кому? Нет, к своей матери. Ну, давай, говори, что я свинья, что сам спровоцировал женщину. Давай. Ты же всегда любил на темы морали писать... А с другой стороны, - почти уже кричал Никонов, - она своим ответом фактически во всем призналась.

– Кто ты - решать тебе самому. А я тебе лучше стихи почитаю.

– Стихи?!

– Я, когда стихи читаю, всегда успокаиваюсь.

– Валяй, если это не очень длинно, - сказал озадаченный Никонов. "Простить, это значит - забыть"

Я слышал такое однажды. Забыть... Будто гвоздик забить

Так просто, так сложно, так важно. "Прощаю", - скажу не солгу,

Лишь душу сомненьем наполню: Простил - то есть я не напомню,

А вот позабыть не смогу.

– Здорово. В самую точку. Ты сочинил?

– Смеешься?

– Евтушенко?

– Игорь Козлов.

– Не слыхал такого.

– Хороший поэт. Водит в море корабли и пишет стихи. Они помолчали.

– И что ты будешь делать дальше?
– спросил наконец Михаил друга.

– Понятия не имею. Но к ней на поклон не пойду. Я человек тоже гордый. Я не прав?

– Откуда я знаю? Тебе ответишь - опять оппортунистом назовешь. Или гнидой. У тебя, Никон, не заржавеет.

– А мне, представь себе, не смешно. Козлов, в отличие от тебя, правильно все говорит: не могу забыть - и все тут. Какие могут быть здесь советы?

– Слава, - думая о чем-то своем, спросил Киреев, - детей, кажется, у вас не было?

– Не дал Господь, слава Богу.

– Не говори так... И все-таки, можно я дам тебе совет?

– Валяй. Заранее знаю, что скажешь: иди - мирись. А шиш ей с маслом, пусть сама придет.

– Не ходи.

– Ты это серьезно?

– Вполне.

– Интересно. Что же ты посоветуешь?

– Уже.

– Что?

– Посоветовал. И пока сидишь дома, представь, что все твои фантазии - верны. Ленка тебе изменила. И не раз, не два, а все дни, пока ты в Туле находился. Представил?

– То есть как это все дни?

– А вот так. Все мы люди, все мы слабы. Ардальон Казимирович, видно, опытный сердцеед. Ты в последнее время много жене внимания уделял? То посевная, то уборка, то опять посевная.

– Постой-постой. Зачем ты все это мне говоришь? Ты что, оправдываешь ее?

– Нет, я просто ее не сужу.

– Но она же не имела права... пока я там... вот здесь, в моем доме.

– А где ей это делать? Ей же не семнадцать лет.

– Слушай, Кира, ты... ты...

– Говори, не бойся.

– Нельзя же таким циником быть. Ты меня поражаешь. "Все мы люди, все мы слабы". А долг? А верность? Просто слова?

– Славик, только без патетики. Мы же не на обсуждении устава СССР. А когда ты пять лет назад ко мне в Москве со "старой знакомой" пришел и попросил меня на пару часиков комнату вам предоставить - это как? Или что положено Юпитеру, то не положено быку?

– Ой-ой-ой, вспомнил. Скажешь, ты перед своей Галиной чист?

– Не скажу. Просто очень хочу, чтобы ты понял: за все в жизни надо платить. Я заплатил. Галя теперь жена другого человека.

– Да ты что?!
– не поверил своим ушам Никонов.

– Увы. Правда, если Галя будет с ним счастлива, тогда я только пожалею, что она не ушла от меня раньше...

– Кир, послушай, а может, у Ленки с этим... сыном Казимира ничего не было?

– Думаю, ничего.

– Тогда я есть последняя скотина? Только, знаешь, гордость - страшная вещь. Я ведь первым шаг не сделаю.

– Это ты точно сказал: страшная вещь. Скажи, где мой рюкзак?

– Я его в прихожей оставил. А зачем он тебе?

– Меня Мирей Петровна пригласила в гости. Сказала, что ее мама очень любит интересных людей. Ведь я - интересный человек?

– Да, интересный, - растерянно произнес Никонов.

– А еще она сказала, что у них осталось вишневое варенье без косточек. Это - моя слабость. А ты позвони ей, пожалуйста, скажи, что я уже иду.

– Но почему? Тебе разве у меня плохо?

– И еще одна просьба, - будто не слыша друга, продолжал Михаил.
– Дай мне адрес матери Лены... ...Через десять минут он стучал в двери одноэтажного дома по улице Урицкого. Киреев не знал, что он скажет Лене. Почему-то в этот момент его занимала мысль: отчего в каждом русском городе есть улица Урицкого? Дверь открыла Лена.

– Простите, вам кого?

– Вас, Елена Станиславовна.

– Миша, ты?! Проходи. Вот встреча!

– Не могу. Спешу. Увидимся и поговорим завтра.

– Хоть на минутку зайти - я тебя целый век не видела. Куда спешишь?

– В дом, где меня ждет вишневое варенье без косточек. К сожалению, твой благоверный смог предложить мне только сало, елецкую колбасу и много водки. Бр-р, это ужасно.

– Мой благоверный? Да пошел он...

– Зачем же так, Елена Станиславовна? У меня, кстати, просьба к тебе.

– Какая? Что это я? Говори, конечно. Если в моих силах будет...

– В твоих. За несколько последних лет я не сделал ни одного доброго дела. Представляешь? Неужели ты не дашь мне шанса?

– Какого шанса, Миша?
– Лена ничего не понимала.

– Помнишь фильм "Морозко"? Мужик с медвежьей мордой ходил и кричал: "Кому сделать доброе дело?" Это про меня...
– И потом, на секунду замолчав, Киреев, посмотрев прямо в глаза Лене, сказал тихо, но очень твердо: - Возвращайся к Никонову.

– Когда?
– только и нашлась что спросить Лена.

– Прямо сейчас. Слава, конечно, порядочная скотина - это его слова, но ты ему нужна. А он - тебе. И, не дождавшись ответа, Киреев повернулся и шагнул в темноту. Спустя несколько секунд уже из-за калитки до Лены донеслось:

– А Казимирычу не верь. Это я как старый бабник тебе говорю.

– Почему не верить, Миша? Он честный и...

– Одинокий? Поэтому-то и не верь. Если мужик хочет, чтобы его пожалели, - он хочет этого не бескорыстно.