Кто закажет реквием

* * *

4 октября 1993 года, понедельник.

Южнороссийск.

— Вот он, русский бунт, — бессмысленный и беспощадный, — сказал Ненашев, наблюдая за тем, как на экране телевизора на фоне белого фронтона возникают черные разрывы. — А еще это называется так: бей своих, чтоб чужие боялись. Хорошо, что это вы в эту заваруху не ввязались, вовремя вернулись.

— Может быть, и хорошо, — со странной интонацией в голосе согласился Бирюков.

Клюев промолчал.

* * *

Из официальных сообщений. «Комсомольская правда» 6 октября 1993 года, среда:

«... Вчера Указом Президента Российской Федерации Валентин Степанков освобожден от должности Генерального прокурора...»

«... Вчера Владимир Бурейко назначен министром печати и информации России...»

И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.

Апокалипсис. Глава 21. Стих 4.

1

У Бирюкова пропала дочь Кристина. Вообще-то Кристина называлась его падчерицей, если придерживаться официально принятой терминологии. Но Бирюков этот термин предпочитал не вспоминать.

С некоторых пор он редко навещал Кристину. Он сам не знал почему, но все же догадывался, что причина укладывается в тривиальную пословицу: «Чего не видит глаз, о том не болит сердце». Сердце болело у Бирюкова при одном только взгляде на дочь — та как две капли воды была похожа на покойную мать, на Вику. И чем старше она становилась, тем сходство все больше усиливалось. Наверное, это объяснялось все же тем, что Кристина входила в тот возраст, в котором он впервые встретил Вику. Память сохранила именно тот, прежний образ жены, а все внешние изменения Бирюков вроде и не замечал.

Pазительное сходство матери и дочери не один раз заставляло Бирюкова вспомнить достаточно старый голливудский фильм «Наваждение», где главного героя шантажировали, пользуясь тем, что дочь была «совершенной копией» матери, которая погибла в самом начале. Главный герой не догадывался, что его дочь осталась жива, что она существует, из-за этого он и попался в ловушку. Бирюков смотрел фильм уже давно, он и не помнил всего содержания, только фабулу в общих чертах. Но по мере взросления Кристины (вот уж имечко придумали либо покойная жена, либо ее первый муж!) он невольно «примерял» ситуацию того триллера на себя.

Кристина носила фамилию Бирюкова, который женился на Виктории, когда девочке было пять лет. Сейчас же девочке было уже двадцать, она училась на четвертом курсе университета и жила у матери Бирюкова под Южнороссийском — полчаса езды на автобусе или пятнадцать минут на электричке. Почему-то так сложилось после гибели жены — мать Бирюкова, раньше не очень-то жаловавшая неродную внучку, теперь сильно привязалась к ней и чем больше старела, тем все больше держалась за «Христину».

С осени девяносто первого года, когда погибла Вика, все и пошло-покатилось: пришла беда — отворяй ворота. Стремительно поползли вверх цены при замершей на одном месте зарплате, почва зашаталась под ногами у большинства. Бирюков тогда ушел из НИИ, где обстановка напоминала ситуацию на тонущем корабле, на котором спасательных шлюпок и жилетов явно не хватало на всех.

Друг Бирюкова, старый прохиндей Тертичный, перетащил его в кооператив, основанный под идею разработки и производства радиотелефонов, но почти сразу скатившийся на «купи-продай». Правда, покупали и продавали электронную технику. Сначала вроде бы пошла «пруха». Бирюков зарабатывал тысяч по двадцать в месяц — деньги по тем временам очень приличные. Он почти все отдавал матери на содержание Кристины — во-первых, растет еще, жрать надо, что крокодиленку, во-вторых, девка, красавица, модница.

К концу девяносто второго года фирма Тертичного с треском лопнула. Бирюков не смог даже получить полностью деньги за октябрь, хотя работал он от звонка до звонка, никак не меньше десяти часов в сутки, постоянно что-то отлаживая, ремонтируя, настраивая. Надо было бы взять сердечного друга Тертичного за душу: по слугам, деньги за выполнение октябрьских заказов на счет фирмы все же поступили. Но Тертичный плакался, что у него гора долгов, из-за которых его могут и пришибить до смерти.

Страшно вспомнить, что пережил Бирюков тогда — месяца три сам перебивался с хлеба на воду, потом, словно в одночасье вспомнив, что у него приличная квалификация костолома, подался охранником к богатому дяде. Дядя, сволочь, платил по мизеру, накапливая стартовый капитал. Мать Бирюкова, отчим и Кристина существовали, считай, только на две мизерные стариковские пенсии плюс ненамного больший приработок отчима, охранявшего тепличное хозяйство. Иван Петрович, отчим, приворовывал еще рассаду — старой закалки человек, он перед тем, как сойтись с матерью Бирюкова, отсидел три года за экспроприацию госсобственности на складе, которым заведовал. Россиянину вообще приворовывать учиться не надо, это умение у него в генной памяти записано. Полоса лихолетья сменяется полосой относительного благополучия, но все равно надо урывать, ловчить, припасать что-то на черный день.

Кристина не вернулась домой в пятницу пятнадцатого октября. Бирюков как раз поехал к матери, отвез деньги. В последнее время такие наезды он совершал не к определенному сроку, а по мере поступления дензнаков, что стучалось вне какого-либо упорядоченного расписания.

Бирюков прождал Кристину до того времени, когда и последний автобус, и последняя электричка должны были прийти — все безрезультатно. Мать все повторяла, что «Христина», должно быть, поехала на квартиру к Бирюкову, что-то ей понадобилось, а позвонить оттуда нельзя, потому как телефона здесь нету — не подсуетились вовремя, а теперь вообще ничего сделать нельзя, за все надо сумасшедшие деньги выкладывать.

— Да нет же, ма, — возражал Бирюков, — она бы мне позвонила предварительно на службу, насчет этого Кристина очень обязательная. У подруг в общежитии она не могла остаться?

— Еще чего? В этом-то шалмане? Да если бы даже и так, она бы загодя, то есть, с утра меня предупредила. Ты же вот сам говоришь, Валерка, что девка она обязательная, не ветродуйка, как вся молодежь нынешняя. Она всегда даже записывала, когда во сколько вернется. Ты, бабка, говорит, забудешь, а как взглянешь, так и вспомнишь сразу. Задерживалась, конечно, случалось. Я же не проверяла, где она на самом деле была...

— ... Вот этого только и не хватало — твоих проверок, — вставил Бирюков.

— А и неплохо бы, — мать поджала губы. — Время-то сейчас страшное. Вон по телевизору чуть не каждый день фотографии показывают — все молодые ребята и девки, вышел или вышла такого-то числа и с концами. Их, наверное, ребят этих, уже косточки где-то догнивают. Нет, стра-ашное нынче время, после войны и то не так страшно было.

— Ладно, — сказал Бирюков, — я домой поеду.

— А на чем же ты доберешься? — мать решительно замахала руками. — Давай-ка, ночуй здесь, здесь у тебя тоже дом. А завтра в половине шестого первый автобус идет, на нем и покатишь, если так уж к спеху. Только куда спешить, от судьбы не уйдешь. Если уж что случилось, так случилось...

* * *

Утром Бирюков уехал на первом автобусе, почему-то предпочтя его более дешевой и более быстрой электричке. Ехал он почти с комфортом, потому что сидел у окна — правда, прижимаемый к жесткой стенке непомерно широким мужиком, от которого исходил запах подсолнечного масла.

Домой заезжать он не стал, поехал в офис «Инвереска». Несмотря на очень раннее время, да еще субботу, там уже был Ненашев.

— Ну-у, молодожен, — Бирюков настолько поразился, увидев Костю здесь, что даже позабыл на какое-то время о своих неприятностях. — Уж кого-кого, а тебя я здесь ожидал встретить в последнюю очередь. Эй, да ты никак с Анжелой своей уже успел подраться?