Кубинский зал

Твой отец умер, подумал я. Умер, и теперь ты никогда его не увидишь.

– Тот… большой человек? А отчего он умер?

– Мистер Рейни был болен. Проблемы с легкими.

– Его… убили?

– Нет. Я же сказал – он был серьезно болен.

– Он был хорошим человеком?

– С ним случилось большое несчастье, – сказал я. – Это было давно. Но он не был плохим, нет…

– И он не хотел причинить мне вред? Прежде чем ответить, я бросил взгляд на Коулза:

– Нет. Он ни в коем случае не хотел причинить вред тебе, Салли.

Похоже, мои слова подействовали. Что-то – какая-то туго натянутая струнка внутри нее ослабла.

– Вы хотите сказать, что все это было чем-то вроде… ошибки, большой ошибки?

Я кивнул:

– Да, чем-то вроде очень большой ошибки, Салли.

Она слегка пожала плечами.

– Ну тогда… ладно. – Салли посмотрела на отца. – Я пойду проверю свою электронную почту, хорошо, папа?

– Конечно, дорогая, конечно.

– Л ты еще долго?… – спросила она.

– Нет, а что?

– Я подумала, что по дороге домой мы могли бы заехать в спортивный магазин.

– Хорошо, лапа, я понял.

Салли вышла. Коулз закрыл дверь и повернулся ко мне, не в силах сдержать свой гнев.

– Ну, Уайет, какая часть вашей истории – вранье? Девяносто девять процентов? Сто?!

– Чего вы, в конце концов, от меня хотите, Коулз?… – спокойно спросил я.

– Я хочу знать, почему этот Рейни преследовал мою дочь.

– Этого я вам не скажу.

– Что-о?! – Коулз сжал кулаки, и я сразу вспомнил Уилсона Доуна-старшего и то, как однажды он меня почти уничтожил. – Вы что, не понимаете, что я могу обратиться в полицию, и тогда…

– Понимаю. И тогда мне придется рассказать им все. К сожалению.

– К сожалению для кого? Для вас, Уайет?…

Тут я снова вспомнил о своем долге перед Уилсоном Доуном-старшим и его женой, у которых я отнял единственного ребенка; о долге перед своим собственным сыном, которого я предал, когда расстался с ним без борьбы; перед Джеем Рейни, который – не будем забывать об этом! – ни разу не открылся перед дочерью, хотя молчание, несомненно, причиняло ему острую боль. Я вспомнил о своем долге и перед самим Коулзом, и – самое главное – о долге перед Салли. Да, я чувствовал себя обязанным и перед ней просто потому, что она все еще была ребенком, а я был взрослым. И мой долг перед всеми этими людьми и перед самим собой заключался в том, чтобы никогда больше не становиться дикой и неуправляемой силой, которая разлучает родителей и детей. Никогда и ни за что.

– К сожалению для кого, Уайет?… – повторил Коулз, сердито сверкая глазами. – Кому может повредить правда?

Я посмотрел на него, заглянул в него – туда, откуда брало начало его робкое стремление знать истину. Коулз недолго выдерживал мой взгляд. Несколько раз моргнув, он отвел глаза.

– Ну? – глухо спросил он.

– Эта правда может повредить тем, кто очень вас любит, – сказал я наконец. – Тем, кому очень нужен заботливый и любящий отец.

Этого оказалось достаточно. Коулз ничего больше не сказал, хотя я не уверен, что он меня понял. Но я к этому и не стремился. Для меня было достаточно, что он понял главное – что есть вещи, которых ему лучше не знать.

Немного ссутулившись, Дэвид Коулз вздохнул:

– Вы хотите, чтобы я вам верил…

– Я хочу, чтобы вы верили себе, верили тому, что знаете.

Он немного подумал, потом кивнул – скорее своим мыслям, чем мне.

– Ну хорошо… Мне кажется, с Салли все в порядке. Во всяком случае, ей очень помогло, что она смогла задать вам свои вопросы.

– С вашей стороны было очень разумно предложить ей это, – сказал я.

Дэвид Коулз пробурчал что-то неразборчивое.

– Как бы там ни было, я решил разорвать договор аренды, – сказал он. – Мы вернемся в Лондон.

– Как вам будет угодно.

– Вы являетесь официальным душеприказчиком Рейни?

– Пожалуй, да, – кивнул я. – Поскольку никого другого все равно нет…

– Я хотел бы знать, станете вы настаивать на продлении договора или штрафных санкциях?

– Можете быть спокойны, ни на чем таком я настаивать не буду.

– Вы оставите мне ваши координаты на случай, если у меня возникнут какие-то вопросы?

– Разумеется.

– Я хотел бы еще спросить…

– Спрашивайте.

– Сколько времени вы работали на мистера Рейни? Долго?

– Всего несколько недель.

– Значит, вы его почти не знали?

– Да, почти не знал.

– Он был женат?

– Нет.

– А семья у него была?

– Нет, – ответил я. – У него не было абсолютно никого.

Коулз задумался, но врожденная порядочность в конце концов возобладала.

– Это довольно грустно, правда?

– Пожалуй.

Коулз поднялся и протянул мне руку:

– Надеюсь, вы меня простите?… Как отец, я не мог поступить иначе. Ведь когда дело касается твоего ребенка, поневоле становишься…

– Вам не за что извиняться.

Мы вместе вышли в большой зал. Салли сидела за одним из компьютеров и что-то печатала. Заметив, что мы уходим, она встала. У нее были такие же, как у Джея, широкие плечи, темные глаза и длинные ноги, но Коулз, к счастью, этого не заметил.

– До свидания, – вежливо сказала она.

– До свиданья.

Потом дверь офиса закрылась за мной, и я никогда больше не видел ни Дэвида, ни Салли. Но я их слышал, потому что задержался на пороге и прислушался.

– Папа!…

– Что?

– Мне скучно.

– Хочешь, поедем домой?

– Ты обещал купить мне новую клюшку для хоккея!

– Хорошо, лапа, купим. Дай мне только убрать на место бумаги. Это недолго.

– Ах, папа! – капризно воскликнула Салли. – Мне та-ак скучно!…

Это было именно то, что я надеялся услышать, поэтому я не стал больше задерживаться. Спустившись вниз, я покинул здание. Погода была теплой, и я почти час бродил по улицам, чувствуя странную пустоту внутри. Джей, говорил я себе снова и снова, я сделал это, чтобы защитить ее. Салли незачем знать, кто был ее родной отец, потому что это может разрушить ее отношения с человеком, которого она считает отцом, к тому же настоящий отец теперь все равно для нее потерян. Была ли это истина в обертке из лжи, или наоборот, – этого я не знал, и все же мне казалось, что я поступил правильно. Во всяком случае, эта проблема перестала меня тяготить. Пусть я солгал, но солгал во имя добра, и хотя моя ложь не могла вернуть Уилсона Доуна-младшего, мне казалось, что я хотя бы частично искупил свой грех.

Неожиданно я обнаружил, что иду по Тридцать третьей улице мимо стейкхауса, но внутрь заходить я не стал. Разбитый керамический горшок с декоративной туей был заменен новым, но он не совсем подходил по цвету и к тому же выглядел вызывающе новым. И все же однажды, когда вечера стали совсем теплыми, я толкнул тяжелую дверь с золотыми буквами на стекле и вошел в ресторан. Здесь все было по-прежнему: панели красного дерева, цветные олеографии на стенах. Все как всегда, словно ничего не случилось. До начала вечернего наплыва посетителей оставался примерно час, и в дальнем углу главного зала орудовал пылесосом уборщик, а метрдотель проверял список зарегистрированных на сегодня столиков. Я сразу заметил, что дверь к Кубинский зал была открыта настежь, и, прежде чем кто-то успел меня остановить, я шагнул к ней и спустился вниз по крутой мраморной лестнице, ожидая снова увидеть обнаженную красотку над баром, пыльные книжные полки, древнего бармена, протирающего тряпкой стойку, и тусклые светильники на стенах.