Куда пропали снегири?

– Жаль, что нет у вас ещё ребёнка.

– Был. Ещё до Христины. Но в роддоме на пятый день умер. Подруга посоветовала: «Ты его оставь в роддоме, без тебя похоронят, тогда и забудешь быстро».

– Господи, как же живёте вы с такой бедой?!

Эти слова вырвались из меня, и я испугалась. А Ва­лентина заплакала. Она плакала устало, обречённо, размазывая по лицу краску. Сильная женщина с изму­ченным саднящим сердцем. Вдруг она стала говорить, поспешно глотая слёзы:

– Скажите, что мне делать, скажите! Я ничего не понимаю, почему всё так? Я хочу нормальной жизни, такой, как раньше, я рвусь, уже коттедж присмотрела, а душа не на месте, Христина в тюрьме. За что мне это? Ведь я никогда ничего чужого...

– Вам на исповедь надо срочно. Душа покаяния тре­бует.

– А как это, исповедь?

Рассказываю. Советую не тянуть, пойти сразу же. И всё поведать. Про Христину, про аварию, про кот­тедж, про клетчатые баулы.

– Не смогу. Я в церковь боюсь заходить, меня отту­да какая-то сила гонит. Хотя очень хочется, если чест­но. Если бы с кем-нибудь...

– Вы бываете в Москве, давайте пойдём вместе.

– Спасибо. Можно я позвоню вам?

Она нервно ищет на столе зажигалку и уходит ку­рить. А я опять смотрю в окно и вижу вдалеке, на не­большом взгорочке красавицу церковь. Купола синие, кресты золотые. Крещусь и успеваю попросить перед мелькнувшим Божьим храмом вразумления заблуд­шей и несчастной душе. Саднит она, ноет нестерпимо, и никакие дорогостоящие пластические операции не исцелят эту боль и не зарубцуют эти раны. Никакая манящая цель не отвлечёт израненное сердце. Не об­радуется и не возликует оно, ликование ведомо толь­ко покаявшемуся сердцу.

Столько лет жить без покаяния! Как больно и как тяжело. А может быть, та авария на полном ходу благополучия и довольства была единственной оста­новкой в пути и Господь управил ради спасения души потерпеть боль физическую? А душа-то не вразумилась, душа помчалась дальше догонять ускользаю­щие горизонты, преследовать желанную цель - вер­нуться в былое. Да разве можно вернуться во вчера? Духовный закон был дерзко нарушен, и как резуль­тат - серьёзный сбой в налаженном пути. Уход мужа, беда с Христиной, запои и поиски сиюминутных ра­достей. Баулы... Ими забиты полки, они и здесь, в ку­пе, занимают не принадлежащие им места, места лю­дей на верхних полках. Смотрю на них и чувствую, как враждебны они, будто чуют, что о них идёт речь. Маленькое тельце, оставленное в больнице ради собственной пощады- так легче забыть. Забыла? Нет, помнит, иначе не плакала бы так горько и так устало. Ведь детская ангельская душа, возлетев в обители неба, плакала и плачет о материнской не­избывной боли. Пощади, Господи, эта боль непере­носима. «За что мне это?» - кричит вопрос. И ответ кричит, да только надо захотеть его услышать. И содрогнуться, и припасть к милосердным коленям и вымаливать себе пощаду. Как всё страшно, как всё непросто и как всё промыслительно.

– Не бросайте меня...

Валентина принесла в купе сигаретный дух на кра­шеных волосах и развесёлой футболке.

– Не бросайте меня...

– Не брошу, - обещаю.

А что ещё я могу сказать своей случайной, неслу­чайной, попутчице? Рассказываю ей о Троице-Сергиевой Лавре, мы договариваемся, что она оставит на вокзале свои баулы, мы поедем к преподобному Сергию исцелять душу и укреплять дух. Пойдёт на исповедь.

– Страшно...

– Страшно. Но другого пути нет.

Дарю Валентине свой маленький дорожный молит­вослов. Со стихами на последней странице. Я писала их гелевой ручкой, убористо, чтобы поместились. Пушкин. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, за­чем ты мне дана...» Унылое сердце не видит выхода, не видит смысла, не видит спасения. Но мудрый совре­менник Пушкина митрополит Филарет спорит с ним: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана...» Два стихотворения. Уныние и вера. Тоска и надежда. Погибель и спасение.

Мне скоро выходить. Через час Верхотурье.

– Не бросайте меня...

И вдруг я понимаю, что через пять дней буду опять ехать в этом поезде, даже в этом вагоне, вот обратный билет, вагон третий, место семнадцатое.

– И я через пять дней обратно в Москву. Этим же поездом. Билета нет, но я найду вас.

Радуемся скорой встрече.

– Я еду в монастырь. Напишите мне имена ваших близких, помолюсь.

Она торопливо ищет листочек, не находит, и на то­варном чеке «сапоги женские» пишет имена о здра­вии. Валентина, Христина... О упокоении...

Боюсь спросить, но всё же спрашиваю:

– А тот маленький, в роддоме, у него было имя?

– Владик, - шепчет она, глотая слёзы и пишет: Вла­дислав.

– Раб Божий, - подсказываю я, - раб Божий...

Выхожу в стылую ночь Верхотурья. Игумен Фи­липп подхватил мои сумки, повёл к машине. Успеваю оглянуться и вижу сквозь вагонное стекло яркую фут­болку. Валентина машет рукой. Через пять дней мы увидимся...

Её не оказалось в обратном поезде. Передумала, приболела, изменились планы? Не знаю. «Не бросайте меня...» Ничего не знаю о ней, кроме того, что знаю очень много. У меня не осталось ни телефона, ни адре­са, а только маленький клочок бумаги, товарный чек с именами близких ей людей. Я не теряю надежды, я жду. Благослови, Господи, дождаться.

ТЕПЛО ХОЛОДНОГО ИСТОЧНИКА

Как всё-таки удивительно соединяет Господь человеческие судьбы. Что мы знаем об Иоанне Богослове? Прежде всего то, что был он люби­мым учеником Христа, апостолом, автором четвёрто­го Евангелия и книги Откровения. На рубеже первого и второго веков почил сном праведника в городе Эфе­се в Малой Азии. А спустя несколько веков, на рязан­ской земле основывают монастырь во имя святого Иоанна Богослова. Кем устроен, какими были его первые насельники - остаётся неизвестным. Но изве­стно другое: святой апостол Иоанн давно и верно покровительствует этой обители. Есть предание, по которому особое расположение любимого Христова ученика объясняется древнейшим событием, проис­шедшим в Византии. Один мальчик очень хотел овла­деть искусством иконописи. Но ему приходилось пас­ти гусей и единственное, что он мог себе позволить, это подолгу смотреть на чудный образ святого Иоан­на над городскими вратами. Мальчик молился и про­сил Господа о даровании ему художественных спо­собностей. Чистая детская молитва была услышана. Сам Иоанн Богослов явился мальчику-гусарю и водил его рукой, когда писался образ. Прошло немало вре­мени, икона попадает в Иерусалим, и уже оттуда Иерусалимский Патриарх посылает её в дар рязан­скому князю. Он-то и основывает Иоанно-Богословский монастырь, а насельники его истово молятся своему небесному покровителю. Он слышит их мо­литвы. Зимой 1237 года по Рязанщине прошли полчи­ща Батыя, испепеляя на своём пути всё. «Токмо дым, и земля, и пепел» оставался после них. Но чудесным образом обитель уцелела. Монашеская братия в сер­дечном благодарении отслужила своему заступнику молебен. Дальнейшая история Иоанно-Богословской обители только подтверждала покровительство Христова апостола Иоанна. По его молитвам в окрестных сёлах была прекращена холера, да не один раз, а два. Первый - в 1848 году, второй через четыре года. В селе Пощупово, что рядом с монасты­рём, был остановлен пожар. А в селе Окаемово - на­пасть зелёного червя на огороды. Всё сжирал червь, ничем не брезговал - капусту, огурцы, репу. Пришли крестьяне в монастырь, упали в ноги к настоятелю: «Помоги, святой отец». Вынесли чудотворный образ, отслужили молебен. Прямо на глазах произошло чу­до: зелёные черви превращались в бабочек и тучами улетали в сторону реки, где и погибали.

Всё это обязательно рассказывают в монастыре приезжающим сюда паломникам. А мне рассказывали уже паломники и советовали: «Поезжай, не пожале­ешь». Но всё как-то не складывалась дорога в сторону Рязанского края. Да вот и сложилась.

В небольшом овраге, под горочкой, совсем рядом с обителью, чистым серебром звенит святой ручей. Пока ходила я по монастырскому двору, заметила де­сятилетнего паломника с пятилитровой, пока пустой, бутылью в руках.

– Ты на источник?
– спрашиваю.

– Да, мои родители уже там, а я иконку покупал.

– Проводишь? Я тоже на источник.

Имя паломнику Владик. Он закружил челноком по монастырскому двору. Я за ним. Нырнул в какой-то едва заметный лаз, я за ним. И побежал, только пятки засверкали, под крутую горочку. Уж куда мне за ним... А он, взметнувшись по тропинке вверх, уже машет мне пустой бутылью:

– Догоняйте!

Нет, Владик, нет. Я тихонечко. Я не спеша. И не толь­ко потому, что скакание по горам будням моим уже не угрожает, но ещё и потому, что красота места сего за­ставляет остановиться и низко поклониться Создате­лю. Изумрудный ковёр из разнотравья у моих ног. Из мелких, некичливых цветочков, весёлых, упругих лис­тиков соткан его узор. Хочется вглядеться в каждую травинку, насладиться радостной гармонией Господне­го лета и отпустить истомившуюся душу на весёлый пир весёлого бытия. Как мало в моей жизни таких минут, когда радость - в радость. Всё больше наспех, всё боль­ше вприглядку с повинным за суету сердцем, с опущен­ной долу головой. А тут небо хлещет синим водопадом в глаза, зажмуриваюсь, а оно не даёт спуску, хлещет... А тут птицы славословят Божий мир, громко, совсем не винясь перед чьей-то дрёмой. А тут - золотая ниточка тропинки в зелени пышного ковра. Можно долго любо­ваться ею, а можно и поспешить.