Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Перевод субъекта культуры из злого кысь-потустороннего в земное-полугрешное-полустремящееся к новому знанию, в полубоящееся всего на свете и в конце концов рвущее свои культурные кысь-корни человеческое существо — это ответ Татьяны Толстой на лермонтовский вопрос о том, виновен ли русский Бог в бедах русского человека. В мышлении Толстой содержится реальная новизна. Писатель отрицает смысл народа как альтернативу. Смысл Бога как альтернативу. Смысл единой и неделимой земли, империи как альтернативу. Идею патриотизма и национальных интересов как альтернативу. Методологически ясный разрыв с исторически сложившейся на территории России палеокультурой — суть романа.

В анализе Толстой есть и еще одно достижение. Она отрицает абсолютизацию смысла независимой личности, оторванной от архаичной почвы, как альтернативу этой почве. Когда победившие в схватке с хозяином Кремля либералы, стремясь к свободе, поднимаются в воздух, удаляясь от земли и «обтряхивая с ног золу — ступня об ступню» [142] , Бенедикт, пытающийся осознать себя через идею личной свободы, остается на земле со своим народом. Остается в России, в каменном веке. Ему не нужна свобода от своего народа — пусть дикого, пусть фашиствующего. Он будет через новое знание, через изменение себя и самоизменение своего народа, через переход русских людей-палеатов из палеолитической культуры каменного века в современность строить в России новое общество. Строить в диалоге с теми, кто выходит сегодня на Манежную и другие площади. Диалоге на основе смысла личности.

142

Там же. С. 317.

В романе произошла смена субъекта. Состоялся переход субъектности от Бога (Кыси) и божественного вождя (кремлевского правителя) к личности (Бенедикту). В альтернативе Татьяны Толстой впервые в русской литературе появилась личность, суть которой в ее беспощадной самокритике с позиции ее способности быть личностью. Это конец блистательной изоляции личности от народа. Рождается принцип, провозглашающий независимость личности от всех социальных ролей и смыслов, но не отвергающий народ, а переосмысливающий расстояние до него.

В способности литературного героя XXI века к самокритике и самоизменению — залог того, что культурная революция, начавшаяся в русской литературе с Пушкина и Лермонтова, будет продолжаться.

Культурная революция в России должна продолжаться

В своем докладе я пытался убедить вас, коллеги, в том, что культурная революция в России продолжается. Она, действительно, продолжается. Я верю в это. И в то, что она, формируя в русском человеке личность, несет в себе альтернативное качество культуры, я тоже верю. Но хватит ли ее реформаторского потенциала на то, чтобы на месте разваливающегося здания «Русской системы» создать новое здание русской культуры? На этот вопрос я ответа не знаю.

Я искал крупицы новой культуры в той «мути», которая поднята двумя процессами — неостановимой гибелью «Русской системы», о чем все мы так или иначе говорили на семинаре, и бессмысленной попыткой власти ее модернизировать. Мне показалось, что я нашел их в проявлениях гражданского чувства у нашей молодежи, которая несет в себе одновременно мощный потенциал вандализма. В сексуальной революции, которая разворачивается в нашем обществе и которой еще предстоит принять цивилизованные формы. В тонком ручейке писательской мысли, которая хочет продолжать ту линию в художественной литературе, которую я назвал пушкинско-лермонтовской и иногда называю пушкинско-чеховской.

Мало? Катастрофически мало.

Культурная революция в России пока выступает в бою против Голиафа русской культуры в весе комара. Ей надо набрать мощь. Но не для того, чтобы победить «Русскую систему»: еще несколько десятков лет, и от системы этой останутся одни воспоминания. А для того, чтобы сформировать на месте уходящей соборно-авторитарной культуры новую — культуру личности. Боюсь, что для этого гражданского потенциала, собранного русским человеком на пути от Пушкина до современных писателей, не хватит.

Я вижу семена альтернативной культуры, но я не вижу тех катализаторов создания условий, в которых эти семена могли бы на могиле покойницы прорасти и создать прекрасный сад «ста цветов». По-видимому, прав Эмиль Паин, написавший в одной из статей, что только если лишить Россию ее безумно огромной территории, отсечь от нее земли, которые она присоединила к себе как колонии, в ней смогут начать заметно развиваться альтернативные цивилизационные процессы.

Заканчивая доклад, я должен вернуться к основному вопросу, который я пытался ставить в разных ракурсах, — к судьбе российской молодежи в условиях нынешней динамики русской культуры. У персонажей фильма «Кислород» нет Бога, нет авторитетов, нет морали, нет родины, нет чувства прекрасного, нет любви, нет дружбы. Они равнодушны и к Другому, и к себе, и к жизни вообще. Закрываются от мира и воспринимают себя мертвецами. В их душах интонация Раскольникова и лермонтовской «Думы». Шанс на выживание дает только наркотик. Почему? Потому что вокруг себя они видят лишь Ложь. Если до них символом жизни в России были Икона и Топор, то сегодня — только Топор… Для них главное — совесть. Их рефлексия, бунтующая против исторически сложившейся культуры, остро реагирует на это слово. Но что такое их «совесть», они не знают. По-видимому, не знаю и я. Хотя в ней, «мутной», мне чудятся крупицы будущей русской культуры.

Фильм «Кислород» заканчивается фразой о современной российской молодежи: «Это поколение, на головы которого где-то в холодном космосе со стремительной скоростью летит огромный метеорит». Метеорит, господа, летит в наши головы.

Что же делать?

Культурная революция в России должна продолжаться.

Игорь Клямкин: Вопросы есть к докладчику?

Андрей Пелипенко: Как вам видится перспектива описанных вами процессов, к чему они могут привести? Каковы возможные варианты, и какой из них представляется вам наиболее вероятным?

Алексей Давыдов:

Я выразил в докладе согласие c Эмилем Паиным относительно того, что если Россия сбросит территории, которые она присоединила к себе как колонии, то на оставшемся пространстве возможны какие-то цивилизационные альтернативы. Однако утверждать, что это фатальный выбор, я тем не менее не возьмусь. Можно удержать нынешнюю территорию, но тогда власть должна научиться по-другому, чем сейчас и всегда, разговаривать с людьми. Как бы то ни было, нам нужен субъект развития, субъект культурной революции, которого пока нет.

Такой субъект рождается в процессе расчленения системы власти-собственности, системы этакратического правления. По мере ее расчленения будет формироваться и субъект-собственник, субъект-предприниматель, и субъект-трудящийся. Так видится мне стратегическая перспектива. Я ответил на ваш вопрос?

Андрей Пелипенко: Скорее нет, чем да. Если субъекта развития нет, то тем более интересно, к чему ведут описанные вами процессы, и почему вы связываете с ними свои ожидания.

Алексей Давыдов: Культурным основанием развития и, соответственно, его субъектом является автономная личность. От чего она автономная? Она автономная от тех стереотипов культуры, которые все еще господствуют в нашем сознании и которые я называю соборно-авторитарными. Именно они являются основанием нашей экономической, социальной и политической динамики. Развитием эту динамику назвать нельзя. Это скорее топтание на месте. Чтобы было развитие, должна произойти смена культурных оснований. Должна появиться массовая потребность в свободе, потребность стать личностью, что равнозначно культурной революции. Ее симптомы я и пытался найти в жизни и в искусстве, этому и посвящен мой доклад.

Андрей Пелипенко: А как с этим соотносится идея сброса территорий? Она же находится в другой плоскости, со сменой стереотипов она не связана. По крайней мере напрямую.

Алексей Давыдов: Напрямую, по-видимому, нет, только косвенно. Но это не мой предмет. Вопрос лучше адресовать Игорю Яковенко, который этой темой занимается профессионально.

Игорь Яковенко: Связь безусловно существует. Сбрасывание территорий — это сбрасывание инокультурных анклавов. Культурная модернизация в русских регионах и, скажем, в кадыровской Чечне — совершенно разные вещи.