Кудеяр
Шрифт:
Михаил Васильевич бесшумно вошёл в покои государя. Иван сидел за столом, заваленным рукописями, но мысли его были далеко от книжной премудрости — рн думал о помолвке, происшедшей вчера. По совету митрополита Макария дружкой на время свадьбы великого князя был назначен Василий Михайлович Тучков. И тот прекрасно уладил все дела.
— О чём задумался, государь? — вкрадчиво спросил Глинский.
Иван, вздрогнув, с неудовольствием глянул на дядю- он не любил, когда пугали его.
— Думаю я о скорой свадьбе.
— Хороша невестушка, ой как хороша, вчера глаз с неё не мог свести.
— Спасибо
— Фёдор Овчина весь в покойного батюшку — знает толк в бабах. Но ты, государь, не очень-то его превозноси, потому как языки у них с Ванькой Дорогобужским длинноваты, болтают всякую непотребщину.
Иван насторожился.
— Что же они болтают?
— Лучше бы мне не слышать их гнусных речей!
— Говори, Михаил Васильевич, не томи меня!
— Федька Овчина сказывал, будто бы твой отец — не великий князь Василий Иванович, а Иван Овчина. Потому, говорит, мы с государем — кровные братья.
— Что? Я родной брат этой ехидны, ядом рыкающей? Кому сказывал он эту гнусность? Всех велю казнить лютой казнью!
— Успокойся, государь, слышал эти вредные речи только Ванька Дорогобужский. И не только слышал, но и добавлял от себя кое-что.
— Ах они, собаки! Немедля прикажу кату пытать злоязыких!
— К чему пытать, государь? Их гнусные речи станут ведомы кату, писцу, а от них вся Москва заговорит о том, будто твой отец вовсе не великий князь Василий Иванович, а любовник матери. Вели мне схватить обоих, и тогда ни один человек не проведает о том, что они сказывали. — А ты?
— Что — я? — не понял Михаил Васильевич и вдруг почувствовал в душе могильный холод, уловив во взгляде племянника нечто дикое, змеиное. — Не в моих, государь, интересах распространять гнусные речи молокососов. Мы с Юрием всегда ненавидели Ивана Овчину за его преступную связь с нашей сестрой, а твоей матерью, поэтому сразу же после смерти Елены казнили его.
— Хорошо, будь по-твоему, Михаил Васильевич, приказываю тебе изловить Федьку Овчину с Ванькой Дорогобужским и казнить их лютой казнью.
Василий Михайлович Тучков верхом на лошади возвращался из великокняжеского села Коломенского, где по просьбе митрополита Макария осматривал церковь Вознесения, построенную пятнадцать лет назад по приказу великого князя Василия Ивановича, до сих пор вызывающую яростные споры среди церковных мужей своей необычной внешностью. Церковь поставлена на фоне безбрежной дали на высоком холме, взметнувшемся над Москвой-рекой, и словно вырастала из поддерживающего её холма, с которым была связана раскидистыми открытыми лестницами [129] . Легко стремящийся в небесную синь восьмигранный шатёр был исключительно красив. Василию Михайловичу очень нравилась церковь Вознесения, однако многие церковные мужи увидели в ней нарушение установленного с давних времён облика храмов.
129
Существующие ныне кровли, как считают исследователи, возникли позднее.
Дорога, резво убегавшая назад, напомнила о многом. Разве не по ней годом раньше завершения постройки церкви Вознесения он вместе с другом Иваном Овчиной мчался сломя голову
в село Ясенево? Сколько лет прошло, а воспоминания об этой поездке живы в его душе. Вот и сейчас, несмотря на мороз, щёки обдало огнём. Прости, Господи, прегрешения молодости!Впереди, за заснеженной Москвой-рекой, показались стены Кремля. Василий Михайлович остановил коня, усердна помолился в сторону величественных московских храмов, купола которых, словно золотые шеломы древних воинов-богатырей, возвышаются над кремлёвской стеной. Вот она, его родина, которую не сменяет он ни на какую иную землю, хоть много в ней неустройства, невежества, жестокости, зависти и бедности!
Внимание Василия Михайловича привлекла толпа людей на Москве-реке. Среди крошечных фигурок видны были две со связанными руками. Сердце Тучкова дрогнуло.
«Неужто опять казнить собираются кого-то? Когда же наконец упокоится топор ката?»
Вот одного со связанными руками повалили на лёд. Взмахнула секира, и голова казнённого покатилась в сторону. Хлынувшая кровь быстро впиталась в снег.
«Господи, да ведь это, никак, Ваню Дорогобужского обезглавили! А рядом с ним — Фёдор Овчина, сый моего друга Ивана!»
Василий Михайлович ударил плетью коня.
— Михаил Васильевич, по какому праву совершается эта казнь?
— По велению великого князя.
— За что приказано казнить их?
— За прелюбодейство и распутство.
— Не может этого быть, Михаил Васильевич! Не виновны они.
— Ступай прочь, Василий Михайлович, не то и тебе не поздоровится!
— Прошу тебя, повремени казнить Фёдора, великий князь одумается, велит помиловать его!
— Не проси напрасно, Василий Михайлович, не твоё это дело.
— Остановись, Михаил Васильевич, не миновать тебе лютой смерти за злодеяния свои!
Но никто уже не слушал Тучкова. Фёдора Овчину, толкая в спину, погнали дальше, к противоположному берегу реки.
— Куда же вы его ведёте?
Кто-то из толпы громко выкрикнул:
— Кобелю — кобелья смерть, давно уж кол по нему соскучился!
Василий Михайлович глянул на Фёдора. Красивое лицо его дрожало, несмотря на все усилия осуждённого казаться спокойным. Под левым глазом чернел синяк. Большие серо-голубые глаза смотрели по-детски удивлённо, беспомощно.
«Надо немедленно поговорить с великим князем, не может быть, чтобы по его приказу совершалась эта неправедная казнь, он велит палачам остановиться!»
Тучков пришпорил коня и сломя голову понёсся в сторону Фроловской башни.
«Только бы успеть, только бы застать государя! Я умолю его пощадить Фёдора. Государь милостив ко мне — на свою свадьбу дружкой позвал».
Вновь перед глазами предстало лицо Фёдора Овчины широко распахнутые, по-детски удивлённые глаза, дрожащий подбородок.
«Отца его Шуйские уморили в темнице голодем, жестокая участь ждёт и Фёдора, но в чём их вина? Ужели в том, что они больше других любили жизнь?»
Припомнилась вдруг поездка с Иваном Овчиной в село Ясенево в давнюю Петрову ночь и то, что ей предшествовало. Вот они с Иваном вошли в горницу, где старый воевода Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский играл с пятилетним внуком Фёдором. Вот Федя, увидев отца, повис на его шее. Вот он забрался к нему, Василию, на колени, доверчиво прижался тёплой спинкой к груди. Вот звонким детским голосом стал рассказывать байку про храброго телёнка: