Кудеяр

Дивится государь мудрости митрополита. Далеко вперёд заглядывают его глаза, словно вознамерился прожить старец три жизни. Вот он, царь, молод, а страх одолевает-суметь бы завершить задуманное, оттого спешит: не успеет закончить одно дело, принимается за другое, занявшись вторым, забывает о первом. У Макария всё иначе. На много лет вперёд знает он, когда должно завершиться то или иное дело. Взять хоть Великие Четьи-Минеи. Немало лет, не разгибая спины, трудятся его люди над ними, и ничто не может отвратить завершения этого большого дела.

Дивится государь и тому, как всюду ширится влияние митрополита, как умеет он привлечь на свою сторону строптивых бояр. Явившись в Москву из Новгорода, на кого он опирался? Разве что на Морозовых да Тучковых. Ныне же многие боярские семьи, начиная с обширного древа Захарьиных, почитают его. Давно ли ходил он на поклон к Андрею Шуйскому, чтобы выговорить жизнь для Фёдора Воронцова, слушал насмешки от сторонников Шуйских? Ныне же дружки казнённого Андрея — верные слуги Макария, взять хоть Фёдора Скопина-Шуйского или Юрия Тёмкина. Каждое слово митрополита для них закон. Ну не чудо ли это? Как и всякий великий человек, Макарий не цепляется за мелочи, не осуждает случайно провинившегося. Вот и в государе видит он прежде всего достоинства, чуткое, легко ранимое сердце, великодушно не замечает его прегрешений, порой тяжких, кровавых, не спешит высказывать порицания. За всё это Иван Васильевич глубоко чтит своего мудрого наставника.

— Задумал я, — продолжал первосвятитель, — собрать церковный собор. Пора и нам наводить у себя порядок. Плохо у нас поставлено обучение грамоте и письму, да и еретиков развелось немало. Взять хоть Феодосия Косого. Яко лев рыкающий кидается он на основы святой церкви, твердит всюду, будто не подобает у христиан властям быти и воевати.

Царь досадливо махнул рукой.

— Казнить таких еретиков надобно!

— Да и то признать нужно: многие неправды творят попы и монахи. Потому намерены мы на том соборе запретить монахам предаваться пьянственному питию и вину горячему, не должны они сквернословить, ходить нагими, мыться вместе с бабами. За всё это будем карать плетьми.

— Когда я был мал, бояре злым умыслом похитили у меня власть, порушили законы, установленные при моём отце великом князе Василии Ивановиче и деде Иване Васильевиче. Поэтому хочу, чтобы нынешние законы были построены по святым правилам и праотеческим заповедям, на чём святители и я, царь, приговорим и уложим, чтобы были они твёрды и неподвижны в веках.

— Ты, государь, вели ближним своим людям, из тех, кто поумней, пусть подумают, какие законы нам надобны. Старый Судебник был писан ещё в прошлом веке, при твоём деде великом князе Иване Васильевиче. Так ведь ныне многое изменилось. Государство наше растёт, ширится, а вместе с тем увеличивается число служилых людей, которым нужны деньги и земли. Между тем земли и богатства — в руках у немногих знатных вельмож, не намеревающихся поступаться своими правами. Какие же законы надобно нам принять, чтобы тех и других удовлетворить?

— Добро, святой отец, немедля велю заняться тем делом. Но ведь не только в руках вельмож земли и богатства. Владеют ими и многочисленные святые обители.

— Богатых обителей немного, государь, большинство монастырей влачит жалкое существование.

В палату вошёл Алексей Адашев, низко склонился перед государем и митрополитом. Стан у него стройный, ладный, на бледном красивом лице выделялись голубовато-серые глаза, смотревшие на собеседника внимательно и доброжелательно. Глядя в эти ясные и чистые глаза, трудно было молвить неправду. Да и сам Алексей пуще огня страшился даже самой малой лжи. Никто никогда не видел его праздным, пирующим, смеющимся. Алексей не раз говорил, что каждый миг, проведённый им праздно, есть грех, потому что в это время могут страдать невинно обиженные и нуждающиеся в его помощи люди. Питался он скудно, иногда за весь день съедал одну просфору. В его доме постоянно жило около десятка тяжелобольных. Возвратившись с царской службы, Алексей не спешил удалиться на отдых, а шёл к страдальцам и своими руками смывал с их тел струпья и гной.

Тихая и немногословная жена его Анастасия ни в чём никогда не перечила мужу, почитала его за святого. Отец её Захар Постник Андреевич Сатин, служивший писцом в приказе Большого дворца, подружился с отцом Алексея Фёдором Адашевым, когда тот по смерти великой княгини Елены Васильевны оставил посольскую работу и поступил в тот же приказ писцом. Переход Фёдора Адашева в приказ Большого дворца означал понижение по службе, поскольку, будучи писцом, очень трудно было продвинуться. Однако поддержка влиятельных Захарьиных помогла Фёдору стать дворецким Большого дворца.

Друзья пожелали, чтобы их дети соединились брачными узами, и те приняли родительскую волю, как если бы это была воля Всевышнего. На недавнюю свадьбу царёва брата Юрия Васильевича Анастасия была приглашена вместо жены Михаила Васильевича Глинского Аксиньи. Помимо дочери Анастасии у Захара Постника Сатина были ещё сыновья. — Никита, Фёдор и Алексей.

Они вместе с Алексеем Адашевым и его братом Данилой застилали брачную царскую постель.

Своим поведением Алексей заметно отличался от своих сверстников. Несмотря на незнатное происхождение, он пользовался уважением многих родовитых бояр, признававших за ним высокие нравственные и умственные достоинства.

— С чем пришёл, Алексей?

— Возвратился воевода князь Пётр Иванович Шуйский, коего ты, государь, посылал вдогонку за Михаилом Васильевичем Глинским да Иваном Ивановичем Турунтаем-Пронским; привёз он беглецов. Пётр Иванович просит указать, что с ними делать.

— Проведал ли, почему метнулись они к нашим недругам?

— Сказывали Михаил Васильевич да Иван Иванович, будто они побежали, испугавшись убийства Юрия Васильевича Глинского.

Царь вышагивал из угла в угол, раздумывая, какую казнь учинить беглецам. Митрополит внимательно следил за ним.

— Подумай, государь, о том, — тихо проговорил он, — что и Глинский, и Турунтай-Пронский ныне почти что мертвецы.

Иван кивнул головой.

— Вели Петру Шуйскому отпустить их на поруки. Князя же Михаила Васильевича я посылаю на городовую службу в Васильев. А чтобы другим неповадно было бегать в Литву, дворы и имение беглецов запиши на меня.

— Кого, государь, велишь послать наместником во Псков вместо Турунтая-Пронского?

Царь вопросительно глянул на митрополита.

— Да хоть князя Юрия Тёмкина, — подсказал тот, — его отец Иван Иванович Темка, до того как погиб под Оршей [164] , наместничал в Новгороде и Орешке, новгородцы до сих пор его добрым словом поминают.

164

…Темка, до того, как погиб под Оршей… — Темка Иван Иванович (146?—1508) — ростовский князь, продавший свой удел великому князю; тульский, ивангородовский воевода; погиб («убиша из пушки») в битве с литовцами под Оршей.

В который раз государь подивился памятливости митрополита, да и тому, как он умеет обращать своих недругов в верных союзников. Совсем недавно Юрий Тёмкин был в дружках у Андрея Шуйского да Фомы Головина, наступавшего на митрополичью мантию, ныне же во всём послушен первосвятителю.

— Хорошо, пусть Юрий Тёмкин едет во Псков.

— В Опочке взбунтовались чёрные люди, посадили в крепь великокняжеского пошлинника Салтана Сукина, который будто бы много зла творил.

— Надобно послать псковичей усмирить опочан.

— Сказывают, будто псковичи сочувствуют опочанам, худо бы не было, государь.

«Прав Алексей: псковичи и сами неспокойны из-за наместника Турунтая-Пронского, потому следует снарядить новгородцев».

— Вели новгородскому дворецкому Семёну Упину собрать двухтысячную рать, пусть схватит зачинщиков и отправит в Москву.

Адашев низко поклонился и вышел.

Беседа с митрополитом, известие о поимке беглецов были бальзамом на сердце юного государя, тяжело переживавшего новую беду. В душе зародились уверенность в осуществимости задуманного, желание усердно трудиться на благо отечества. Ивану захотелось вот сейчас, немедленно выразить Макарию свою признательность и благодарность за всё, что тот сделал для него.