Кудеяр

— Святой отец, — взволнованно произнёс он, — много худого сотворил я по недомыслию. Поэтому хочу всенародно покаяться перед тобой, чтобы люди, собранные из разных мест Русского государства, услышали моё покаяние и уверовали бы в горячее желание творить по правде, по совести на благо Руси.

Макарий одобрительно посмотрел на него своим особым взглядом, про который Василий Тучков сказал: «От чистого сердца очи чисто зрят».

— Сотворим по твоей воле, государь, соберём летом земский собор, отныне начнётся твоя новая жизнь.

— Рвётся моя душа воевать ливонцев и свеев, хочу пробиться к морю, чтобы русские люди на кораблях плавали в разные страны.

— Похвально твоё намерение, но не спеши, государь. Хоть и слабеют с каждым годом татары, но и Крым, и Казань по-прежнему опасны для нас, чинят много бед. Твой отец, великий князь Василий Иванович, много сил употребил к ослаблению казанцев и, надо сказать, преуспел в этом. Ещё немного — и Казань покорится, а тогда можно будет обратить взор и на Ливонию.

— Дивлюсь я неверности казанцев. В январе прошлого года мне дали знать, что Сафа-Гирей изгнан из Казани, а многих крымцев его порешили. Татары били мне челом, чтобы я их пожаловал, гнев свой отложил и дал им в цари Шиг-Алея. В июне князь Дмитрий Фёдорович Бельский посадил Шиг-Алея в Казани, однако, едва Бельский воротился в Москву, казанцы привели Сафа-Гирея на Каму, мне и Шиг-Алею изменили. Шиг-Алей убежал из Казани, на Волге взял лошадей у городецких татар и поехал степью, где и встретился с русскими людьми, посланными мною ему на выручку. Едва воцарился Сафа-Гирей, как тотчас же начал расправляться с недругами. Были убиты верные мне люди — князья Чура Нарыков и Иванай Кадыш. Братья Чуры и ещё человек семьдесят московских или шиг-алеевых доброхотов прибежали в Москву, ища здесь спасения. Согласен с тобой, святой отец, с казанцами надобно разделаться навсегда. Потому на днях отправляюсь я в поход на Казань.

— Благословляю тебя, сын мой, одолеть нехристей бусурманских.

Государь с нетерпением ожидал похода на Казань: став царём, ему очень хотелось проявить себя в ратном деле. После покорения Казани он мог бы обратить взор на запад, сразиться с ливонцами, а там, глядишь, вступить в спор с европейскими государями — Карлом V, Генрихом VIII и Генрихом II. Однако осенью 1547 года погода не благоприятствовала походу. Во Введеньев день лил дождь, а ведь об эту пору положено быть обильным снегопадам: Введенье пришло и зиму привело; введенские морозы рукавицы на мужика надели, стужу установили, зиму на ум наставили. Зима, однако, и не думала браться за ум: на Прокопа [165] вновь лил дождь, хотя в иные годы к этому дню устанавливался санный путь, наваливало сугробы. На Прокопа крестьяне ставят зимние вехи, обозначающие дороги, хотя хороший санный путь ожидался через день: Прокоп дорожку прокопает, а Екатерина [166] укатает. На Екатерину-санницу детворе раздолье — начинается разудалое катание с гор. Да и взрослым веселье: в честь обновления санного пути на Руси нередко устраивались гонки, собирались толпы зевак, среди которых немало пригожих девиц — любо им подсмотреть себе суженого меж удалых да лихих гонщиков. Те, кто поскромней, дома занимаются рукоделием — прядут, вяжут кружева, вышивают на пяльцах; от снега в горницах становилось светлей.

165

22 ноября.

166

24 ноября.

Ныне совсем не то — дороги грязные, размытые дождями, небо хмурое, от застивших солнце облаков в избах темень. Лишь на Варвару [167] похолодало, повалил снег, и через седмицу царь двинулся в поход, повелев пушкарям идти следом, когда можно будет вести тяжёлые орудия на санях. Царя сопровождала небольшая свита, тесть государева брата воевода Дмитрий Фёдорович Палецкий. Остальных воевод во главе с Дмитрием Фёдоровичем Бельским ещё на Прокла [168] царь отпустил во Владимир, повелев в этом городе собирать всех людей. Из Мещеры приказано было идти татарскому царю Шиг-Алею, а с ним — воеводе Владимиру Воротынскому.

167

4 декабря.

168

20 ноября.

Лицо у Дмитрия Палецкого мужественное, красивое, рука уверенно держит повод коня. До породнения Иван плохо знал его: в годы правления матери Елены Глинской воевода наместничал в Луках, а ранее того — в Мезецке. Два года назад побывал он в непродолжительной опале. Когда же благодаря родству попал в приближённые, оказалось, что он много помнит об отце великом князе Василии Ивановиче.

— Четырнадцать лет минуло с той поры, как разболелся смертельным недугом Василий Иванович, а будто вчера это было. Из Волока он приказал везти его в Иосифову обитель, хотя был очень плох. Мы с Митей Курлятевым на руках вынесли его на крыльцо и, усадив в каптан, пристроились по бокам, чтобы в случае нужды поворачивать его как ему удобно. Государь задремал, но вскоре очнулся и спросил меня, знавал ли я старца Вассиана Патрикеева. Я ответил, что знал, но мало, не приходилось мне с ним долго беседовать. «Премудр старец Вассиан, — промолвил Василий Иванович, — часто мы с ним разговаривали. Прошлый год наказывал я старцу Тихону Ленкову беречь его. Сберегли ли?» После службы в церкви государя уложили в просторной келье, тут же и я лёг на лавке. В полночь государь разбудил меня и велел сыскать Феогноста Ленкова, а когда тот явился, приказал вести его к старцу Вассиану — тот в ту пору находился в заточении в Иосифовом монастыре. Оставив меня с Феогностом снаружи, Василий Иванович зашёл в келыо, где томился еретик, и долго беседовал с ним. Я уж стал было беспокоиться за государя, но тут он вышел.

— Какие же приказания были даны отцом после встречи с Вассианом Патрикеевым?

— Приказаний никаких не последовало. Великий князь Василий Иванович молча прошёл в свои покои, а наутро отправился в Москву.

— Что же сталось со старцем Вассианом?

— Точно не ведаю, но сказывали, будто вскорости он скончался в Иосифовой обители.

— Нестяжатели — Вассиан Патрикеев и Максим Грек-были против скопления богатств за стенами монастырей. Недавно я получил послание от некоего Ивашки Пересветова, в котором он пишет, что вотчинники волшебством приворожили моё сердце, чрезмерно разбогатели, обирая разорённых крестьян. Они живут в лености и разврате, а когда идут на войну, то своей трусостью губят государство, а в мирное время присваивают собираемые с народа в царскую казну подати. Поэтому Ивашка предлагает отменить кормления, отобрать земли, розданные служилым людям, а взамен платить им жалованье за службу.

Дмитрий Палецкий владел немалыми землями, лишиться которых ему не хотелось.

— Не слушай, государь, всяких выскочек, безвестных советников. Много развелось у нас грамотеев, ничтожных и вместе с тем преисполненных гордыни, которые норовят самого царя и отцов церкви поучать, толкуют Священное писание не по старине, а по своему разумению. Сказывали мне, будто на Москве объявился некий человек, простолюдин Феодосии, который утверждает, будто храмы надобно порушить, потому как в Священном писании о них ничего не сказано. Вот до чего договорился сей еретик!

— Слышал я, будто в Европии подобная ересь давно уже процветает.

— Верно, государь, Феодосии Косой не на пустое место явился, он поновил немецкое злословие Мартына-еретика [169] .

Ивану интересно было послушать о русских и зарубежных еретиках, но Фёдор Палецкий посчитал себя несведущим в этом и, как бы предвосхищая вопросы, сказал:

— Обо всём этом подьячий Иван Висковатый хорошо осведомлён.

…Кони, увязая в грязи, шли в сторону Владимира. Государь жаждал скорейшей встречи с казанцами, но погода по-прежнему не благоприятствовала походу. В день Игнатия Богоносца [170] с трудом добрались до Владимира и здесь остановились, ожидая прибытия пушек, но так и не дождались, и на Зимние Василисы [171] государь двинулся из Владимира на Нижний Новгород.

169

Мартин Лютер (1483–1546) — деятель Реформации в Германии, началом которой послужило его выступление в 1517 году в Виттенберге с 95 тезисами против индульгенций, отвергавшими основные догматы католицизма. Основатель лютеранства.

170

20 декабря.

171

8 января.

ГЛАВА 14

С уходом войска на Казань Москва обезлюдела, притихла. С заката насунулись тучи, полил дождь, и выпавшего на Варвару снега как не бывало. Едва рассеется ночная темень, а уж вечерние сумерки надвигаются, погружая город во тьму. Седмицами не видно на небе ни солнца, ни звёзд, ни луны. Оттого на душе у людей тревожно, они поневоле тянутся друг к другу, спрашивают, как там под Казанью?

Боярский сын Матюша Башкин огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не высматривает его, свернул к избе, стоявшей неподалёку от Гребенской церкви на Лубянке. Родом Матюша из Боровска, с юных лет служил при дворе Ивана Васильевича и за добрый нрав был почитаем знатными людьми: когда Иван Иванович Турунтай-Пронский, бежавший с Михаилом Васильевичем Глинским в Литву, был пойман, Матюша вместе с братом царицы Данилой Романовичем Юрьевым, боярином Фёдором Ивановичем Скопиным-Шуйским и другими придворными стал по нём поручником. Особенно занимали его церковные книги, за каждой строкой которых мнился ему тайный смысл. Размышляя над Священным писанием, он утвердился в мысли, что христианская вера несовместима с рабством. «Все равны во Христе», — утверждают попы, а куда ни глянь, всюду наоборот: боярин началит тиуна, тот-крестьянина.

Да и среди духовенства равенства что-то не видно. Между тем это никого не смущает, и попы спокойно уверяют прихожан, будто все равны: бояре и тиуны, князья и крестьяне, епископы и их келейники. Прослышал Матюша, что в избе возле Гребенской церкви по вечерам тайно собираются некие люди и говорят о Священном писании совсем не то, что попы, и пожелал во что бы то ни стало попасть на это сборище. Несколько дней выслеживал он, в какой же избе собираются они, а когда узнал, осмелился самолично явиться туда. Он надел простую одежду, по которой нельзя было признать в нём боярского сына, и устремился на Лубянку. Отворив дверь, робко шагнул через порог. В избе было душно и тесно, в красном углу перед образами горели свечи, освещая стол с чисто выскобленной столешницей, на которой лежали книги — Евангелие и Апостол. Вскоре из соседней горницы вышел рослый мужик с крупным чистым лицом, на котором выделялись большие раскосые глаза и яркие, чётко очерченные губы. По возгласам собравшихся Матюша понял, что это и есть Феодосий Косой. Проповедника сопровождали его единомышленники — высокий тощий Игнатий и дородный лысоватый Вассиан. Феодосий прошёл к столу, взял в руки Евангелие, открыл его и некоторое время стоял в задумчивости, как бы собираясь с мыслями.

— Духовные братья и чада мои! — обратился он к присутствующим. Голос у него громкий, чистый. — Никому так не открывалась истина, как нам — верным исповедникам Христа. Мы собрались в этой горнице, а не в церкви, потому что в священных книгах — Евангелии и Апостоле — сказано, что апостолы ходили в горницы, а не в церковь, ибо не было тогда церквей. И ныне не подобает им бывати. Между тем повсюду понастроены не церкви, а кумирни и златокузницы. Золотыми побрякушками украшены стены, иконы, иконостасы. Церковная служба — идольская служба, а проповедуемая попами набожность — блудное благочестие!