Кухонный бог и его жена
Шрифт:
Ну, погляди, когда мы мылись каждый вечер, она садилась на стул, широко раздвинув ноги, вот так, и вовсю себя терла, и груди, и подмышки, и между ногами, и спину, и задницу, пока кожа не покрывалась красными полосами. А потом она становилась на четвереньки, как собака, голышом, и окунала голову в таз с теплой водой, оставшейся после мытья.
Мне было неловко и за нее, и за себя, потому что я знала, что такой же предстаю перед мужем каждую ночь. Я старалась на нее не смотреть и делала вид, что поглощена собственным омовением, скрестив тонкие руки на груди, положив одну тряпицу на колени, а второй стараясь вымыть то, что под ней, не показывая движений. Но я не могла прекратить наблюдать за Хулань. Как уродливо она выглядела в этой позе!
Я
— Ты посмотри на себя! У тебя вода успеет остыть, пока ты домоешься!
Вскоре после нашего знакомства в чайной бане мы с Хулань начали ходить вместе на прогулки. Она всегда находила что-нибудь удивительное. Говорила, например, что слышала от другой жены курсанта, или от самого курсанта, или от продавца в городе о каком-то интересном месте. Хулань вообще болтала со всеми, расспрашивая о местных диковинках. Однажды услышала о волшебном источнике.
— Вода из этого источника, — поделилась она со мной, — тяжела как золото, но прозрачна, как стекло. Если ты заглянешь туда, то увидишь свое отражение, как в зеркале. А если присмотришься внимательнее, то увидишь дно, выложенное черными камнями. Говорят, что если набрать в чашу этой воды, а потом бросить туда черный камень, то ни капли не перельется через край, такая эта вода густая! Мне об этом рассказал монах.
Но когда мы нашли этот источник, он оказался обыкновенной чайной, где просили большие деньги за напиток странного вкуса. Хулань попробовала его и сказала, что он действительно волшебный. Что он тут же смешался с ее кровью и вошел в сердце и печень, подарив ей ощущение полного покоя. Но я думаю, что она просто захотела спать, потому что настало время послеобеденного сна.
В другой раз она рассказывала о ресторанчике, где подавали суп-лапшу под названием «кошачьи уши», а в витрине сидели с полдюжины кошек с отрезанными ушами — в доказательство того, что здесь используют только лучшие ингредиенты. Но найти этот ресторан мы так и не смогли. Только потом я узнала, что «кошачьими ушами» местные называют суп с пельменями.
Мне стало казаться, что людям просто нравится дурачить Хулань, что они наблюдают, как она, слушая их выдумки, изумленно открывает рот, а потом смеются у нее за спиной. Я даже ее жалела, причем так сильно, что не хотела стать первой, кто раскроет ей правду. Но постепенно меня это начало раздражать. Мне казалось, что она только изображает наивность, лишь притворяется, что верит всяким байкам. «Пойдем посмотрим на змею с силуэтом женщины!», «Пойдем посмотрим на пещеру с поющими флейтами!» Когда она звала меня с собой, я отнекивалась: дескать, устала, у меня болит живот, у меня опухли ноги, они не выдержат дальней прогулки. Я так часто придумывала в оправдание разные недуги, что навлекла их на себя. Вот тебе и мысли дамэй.
Вот так мы и жили с Хулань. Она взрастила целое поле надежды, посеяв только семена воображения.
А я, хоть и не знала этого тогда, уже растила внутри себя ребенка.
10. УДАЧА ПО-ЛОЯНСКИ
А потом началась война, но об этом я тоже не знала. Вот сейчас ты, наверное, подумала, что твоя мать — глупая женщина.
Но в то время многие были такими… знаешь, не глупыми, а несведущими. Тогда никто никому ни о чем не рассказывал, и никто не знал, куда идти за официальной информацией… кого о ней спрашивать. Наши мужья нам ничего не говорили, мы могли только подслушать. Если в газетах появлялись какие-то статьи, им нельзя было полностью верить. Журналисты писали только то, что разрешало правительство, а разрешало оно мало: только нужные ему новости, хорошие о нем и плохие о других. Я сейчас не говорю о том, что происходит в Китае сейчас, однако так же было во время войны, даже до нее, а может,
и всегда. Людей держали в неведении, будто по странной давней традиции, и об этом все до сих пор молчат.Мы получали почти всю информацию через сплетни, передаваемые от одного к другому. О боях особо не говорили, только о том, как они на нас влияют. Мы обсуждали то же самое, что и вы сейчас: что происходят на фондовой бирже, как меняются цены, что становится дефицитом, и тому подобное.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что послужило толчком к войне. Ты думала, война началась в Европе? Вот видишь, может, ты тоже несведуща. Она началась в Китае, с ночного обстрела на севере Пекина. Убили нескольких человек, но тогда японцы получили отпор.
Ты об этом не знала? Даже я была в курсе, хотя, услышав эту новость, не придала ей значения. Подобные стычки происходили в Китае уже много лет, и очередная не казалась чем-то необычным. Это можно сравнить с погодой — летом она постепенно меняется, и однажды утром ты сетуешь, что жара наступила раньше, чем накануне. Вот так я и запомнила начало войны: только погоду, сырость и жару, из-за которой мой ум работал так же медленно, как и ноги.
В то время мы с Хулань могли думать только о том, какие блюда охладили бы нас изнутри. Мы постоянно обмахивались веерами или гоняли метлами кусачих мух. Днем мы постоянно пили горячий чай, принимали прохладные ванны и дремали или сидели на веранде, передвигая стулья вслед за тенью.
Меня часто тошнило, и это вместе с постоянным раздражением мешало разговорам. Хулань же чирикала, как неугомонная птица. Она сказала, что прекрасно знает, почему мне так плохо:
— Это все еда, которой они тут кормят. Все несвежее и одинакового кислого вкуса.
Когда я не ответила, Хулань продолжила жаловаться.
— Вань там, — она указала на город, — еще хуже. Там грязно и парит, как во вшивой помывочной. Вонь от сточных вод такая, что жжет в носу.
Подобные разговоры не избавляли меня от тошноты.
По вечерам курсанты и их наставники возвращались в монастырь на ужин. Мы ели все вместе в большой столовой, но американцы, чей пот капал прямо им в тарелки, предпочитали привычные блюда. Все остальные перешептывались, говоря, что не стоит в такую жару поглощать столько тяжелой пищи. Смотреть на это было просто невыносимо.
Хулань и Лун Цзяго ели с нами и Вэнь Фу. Помню, как часто размышляла о том, как муж приятельницы отличается от моего. Он был старше Вэнь Фу по меньшей мере лет на десять и благодаря более высокому рангу имел намного больше власти. Но никак не давал этого понять.
Однажды вечером мы слышали, как Хулань бранит Цзяго, запрещая ему что-то есть, потому что у него болел живот. Потом она во всеуслышание объявила, что нашла книгу, которую потерял ее рассеянный муж, а в другой раз сказала, что стирала его грязное белье, но пятно на штанах так и не отмылось.
Слыша все это, мы с Вэнь Фу смотрели на Цзяго в ожидании взрыва. Муж как-то рассказывал мне, что капитан очень вспыльчив и однажды швырнул стул в другого пилота, едва не попав тому в голову. Но когда Хулань ругала его, Цзяго ни разу не выказал ни гнева, ни стыда. Мне казалось, что он просто ее игнорирует, продолжая есть и лишь хмыкая в ответ на каждую ее новую ремарку.
Если бы Вэнь Фу волен был запретить мне видеться с Хулань, он обязательно бы так и сделал, более чем уверена. Но как он мог противиться моей дружбе с женой начальника? Поэтому, чтобы как-то исправить такое положение дел, он часто говорил про Хулань гадости.
— Такая женщина хуже шлюхи и злобного духа лисицы, потому что в ней смешано то и другое. Я предпочел бы, чтобы моя жена умерла, чем превратилась в нечто подобное.
Я ничего не отвечала, но втайне завидовала Хулань. Ее муж обращался с ней так мягко, хотя она и не была ему хорошей женой. Но не скажу, что восхищалась Цзяго. Он проявлял слабость на людях, и это вызывало у меня жалость. Правда, тогда еще я не знала правды об их браке, не знала, почему он позволял ей вести себя так, как она хотела.