Кухонный бог и его жена

Две другие женщины, как и Хулань, смотрели на меня во все глаза, и ни одна не попыталась положить конец нашей ссоре. Никто не сказал:

«Сестры, сестры, вы обе правы. Вы просто не поняли друг друга».

Я видела, что слова Хулань уже запали им в головы, чтобы еще сильнее их запутать. Неудивительно, что они не замечали смехотворности ее утверждений.

Поэтому я ушла в свою комнату, напоследок бросив:

— Санлэ! Хватит, забудь об этом!

Даже сейчас, вспоминая об этом, я злюсь. Это потому, что она не изменилась. Ты же видишь сама. Она заставляет все вокруг выглядеть так, как ей того хочется. Плохое в ее устах становится хорошим, а хорошее — плохим. Она спорит с каждым моим словом. Она вечно выставляет меня неправой, и мне приходится спорить самой с собой, чтобы разобраться, что к чему на самом деле.

В общем, после той ссоры я была так сердита, что могла только сидеть на кровати и думать об издевательских словах Хулань. Я говорила себе, что это она все время несет вздор, это над ней за спиной смеются люди. Поняв, что больше не в силах об этом думать, я стала искать себе занятие. Открыв ящик, я вынула отрез ткани, который мне подарила Старая тетушка. Это был хлопок, который выпускала одна из наших семейных фабрик. Светло-зеленый в золотистый горошек, очень легкий, для воздушных платьев. Я уже придумала фасон, вспомнив наряд, который видела в Шанхае на одной беззаботной девушке.

Представив его себе, я стала кроить. Я воображала, как иду в этом платье, как все друзья восторгаются мной и шепчут, что мои наряды так же изысканны, как и мои манеры. Но вдруг в эту картинку вторглась Хулань, которая громко говорила:

— Слишком нарядно для женщины, у которой только что погиб муж.

И я тут же сделала ошибку: вырезала слишком большую пройму рукава. Вот как сильно я разозлилась! Что я наделала! Позволила себе быть невнимательной. И что еще хуже, позволила ужасной мысли осесть в голове.

Настолько ужасной, что раньше я бы и допустить не смогла, что задумаюсь о подобном. Но сейчас эта мысль вдруг появилась ниоткуда, и мне никак не удавалось от нее избавиться.

Я вновь и вновь видела перед глазами Хулань и слышала ее голос:

«Мне очень жаль, твоего мужа убили. Ему не повезло, он упал с небес».

— О нет! — взмолилась я. — Богиня милосердия, не дай ему умереть.

Но чем больше я пыталась отогнать этот кошмар, тем навязчивее он становился.

«Он мертв», — говорила воображаемая Хулань, иногда даже с улыбкой.

А я приходила в ярость и кричала, как овдовевшая «капризная особа».

Но потом я подумала, что мне стоит не кричать, а плакать, горюя о судьбе моего будущего ребенка, лишившегося отца. Да, это уместнее. Дальше мои мысли потекли в другом направлении: надо ли будет мне возвращаться на остров, в дом Старой тетушки и Новой тетушки? Может, и нет, если я снова выйду замуж. И я решила, что в следующий раз сделаю выбор сама.

Я бросила шитье. О чем я только думаю? Вот тогда я и поняла, что желаю Вэнь Фу смерти. Нет, тогда я его еще не ненавидела. Худшее было впереди.

Но в тот вечер в своей комнате я продолжала спор с Хулань. Иногда девушки ошибаются. И иногда эти ошибки можно исправить. Война может их исправить, и в этом никто не окажется виноватым, просто одно быстро будет заменено другим. Такое возможно.

И вот я закончила шитье, обрезала свободные нити и стала надевать платье через голову. Однако к тому времени мои грудь и живот уже начали расти. Надев один рукав, я поняла, что застряла.

Ах, ты думаешь, это смешно? Я застряла в платье, в этом несчастливом браке, в дружбе с Хулань. Сама не знаю, почему мы еще дружим? Как мы вообще способны вести общее дело?

Может, из-за того, что в те годы мы очень часто ссорились. Но ни ей, ни мне дружить было больше не с кем, поэтому мы каждый раз придумывали, как помириться. И поэтому мы все еще рядом.

В общем, вот что произошло после нашей крупной ссоры.

Через несколько дней после этого командование сообщило, что переводит нас в Янчжоу, где мы воссоединимся с мужьями. Мы услышали об этом за завтраком и мигом исполнились подозрениями. Нам подумалось, что вскоре там, где мы находимся сейчас, начнут падать бомбы.

— Должно быть, надвигается большая опасность, — предположила я, — поэтому нас отправляют отсюда.

Одна из женщин, Лицзюнь, сказала:

— Тогда нам надо ехать прямо сейчас. Зачем ждать еще два дня?

А другая, Мэйли, удивилась:

— А почему тогда Янчжоу? Там ведь тоже могут сбросить бомбы.

— Наверное, дело в том, что Янчжоу не слишком привлекательное место, — размышляла я вслух. — Этот город не нужен японцам, поэтому нам там будет безопасно.

Видишь, я всегда использовала логику. Я не говорила, что мне не нравится Янчжоу. Как я могла, я же никогда его не видела!

Но Хулань тут же встряла, чтобы со мной поспорить:

— А я слышала, что Янчжоу очень красивое место, и там много на что есть посмотреть. И известно своими красивыми женщинами и вкусной лапшой.

Я уже знала, что не увижу этих женщин, как и не попробую лапши.

— Я и не говорю, что город некрасив, — осторожно пояснила я. — Я сказала лишь, что он недостаточно хорош для японцев. Просто им и нам нужны разные вещи.

Мы переехали в Янчжоу в конце лета, через несколько недель после начала войны. Добирались по воде, потому что к тому времени многие дороги были перекрыты. Когда мы там оказались, я убедилась, что город именно таков, каким я его себе представляла: местом, которое никогда не понадобится японцам.

Наш новый дом находился всего в полудне пути к северо-западу от Шанхая, очень современного города, лучшего в мире. Тем не менее Янчжоу разительно от него отличался: старомодные хлипкие постройки, все жилые кварталы высотой в один этаж. Лишь самые значимые здания могли иметь два этажа. Кто знает, почему Ду Фу [10] и другие поэты старых времен воспевали Янчжоу? Мне казалось, что весь он слеплен из грязи и глины. Под ногами я видела только грязные дороги без покрытия, замызганные дворики и пыльные полы. На них стояли стены из глиняных кирпичей, увенчанные глиняными же черепичными крышами.

10

Китайский поэт эпохи Тан.

Военно-воздушные силы выделили нам именно такой домик, разделенный на четыре квартиры, по две комнаты в каждой, с общей кухней с четырьмя старомодными угольными плитами. Увидев это, мы пришли в ужас.

Но я, справившись с потрясением, сказала:

— Война требует жертв от всех.

Лицзюнь и Мэйли тут же кивнули, а Хулань отвернулась. Она принялась осматриваться, критикуя все, на что падал ее взгляд. Ткнув пальцем в рассыпающуюся стену, она воскликнула:

— Ай-ай! — Потом показала на противоположную стену, по которой ползла вереница муравьев, пересекая по пути солнечный луч: — Ай-ай-ай! — Она топнула по полу: — Вух! Смотрите, как пыль поднимается с пола, вслед за моими шагами!