Кукла в волнах

Где-то около часа ночи в нашу комнату вошел дневальный и разбудил меня, сказав, что вызывают к телефону. Приходько мирно похрапывал в своей кровати, а кровать Тернового была пуста — на этот раз он ночевал в Калитве у жены.

Испуганный женский голос сказал мне по телефону:

— Товарищ замполит, это из столовой, Илона. Здесь под окнами ходят пьяные и хотят залезть. Я сегодня дежурю, не могли бы вы подойти?

— А где дежурный по столовой? — спросил я, стряхивая остатки сна.

— Не знаю, но его здесь нет.

— Хорошо, сейчас буду.

Я набросил на себя техническую куртку, взял фуражку и пошел в теплую темноту к столовой. От фонарей падал неровный свет на песчаную дорожку. Было тихо, почти беззвучно. Даже сверчки не нарушали покой южной ночи. Я увидел, как вдалеке промелькнула серая тушка крысы, скрывшаяся под солдатским бараком и всё, больше ничего и никого. Временами эту тишину нарушал пьяный гомон голосов, доносившихся со стороны аэродрома, там весело пиликала гармошка, призывный женский смех. Видимо кто-то из перелетчиков вез гармонь с собой.

Возле столовой было тихо, в окне ни одного огонька. Я постучал в деревянную дверь и услышал торопливые шаги.

— Кто там? — раздался несколько испуганный женский голос, в котором я узнал голос Илоны.

— Это я, Лихачев, — отозвался я вполголоса, словно боясь спугнуть стоявшую вокруг тишину.

Мне было смешно от этой ситуации. «Наверное, девушка всё это выдумала», — подумалось мне. Стало скучно дежурить одной, да еще ночью, захотелось мужской компании. Может я ей приглянулся, вот и вызвала меня, а не кого-то другого. Такое бывает — кто-то хочет познакомиться ближе и ищет удобный предлог.

Дверь со скрипом отворилась, показалось освещенное луной бледное лицо девушки, её испуганные глаза. Илона, действительно чего-то испугалась. Теплые руки взяли меня за локоть и повлекли вглубь темного коридора, внутрь здания. При этом Илона не забыла захлопнуть дверь и закрыть её на засов. Мы шли по залу летной столовой. Сквозь оконные стекла в зал пробивался холодный лунный свет.

Комната, где коротала ночь Илона, была небольшой, совсем крохотной, и находилась неподалеку от варочного зала — типичное подсобное помещение. Старая настольная лампа, стоявшая на тумбочке, несмотря на разбитый плафон, по-прежнему рассеивала свет. В углу стояла солдатская кровать, на которой лежал матрац, аккуратно заправленный одеялом. Подушки почему-то не было.

Где-то тихо капала вода из крана.

Обычный запах столовой — запах пищи, жира, нагретого на сковороде растительного масла, перебивался тонким ароматом духов, доносившихся от девушки. От неё пахло сиренью, пахли её волосы, кожа. Вместе с тем, мне вдруг показалось, что от девушки пахнуло и чем-то другим, скорее похожим на запах спирта. Вероятно, она выпила для храбрости. Движенья её были расслаблены, глаза странно блестели в неярком свете ночника.

Мы стояли и молчали какое-то время, не отрывая взглядов, словно погружаясь друг в друга незримыми лучами глаз, как написал бы Анненский.

— Что случилось? — спросил я осипшим, непослушным голосом.

— Пьяные здесь у здания ходили, стучались. Я испугалась. Садитесь сюда! — она показала мне на деревянный стул возле кровати.

Я покорно сел, словно мною управляли неведомые силы, жестко диктовавшие свою волю и не оставившие возможности к сопротивлению. В горле пересохло, как бывает иногда в предчувствии близости с незнакомой девушкой или женщиной, а сердце сошло с ума, развив нереальную частоту пульсации. Бам! Бам! Бам! Мощные удары в груди отбивали ритм точно африканские барабаны: громко, четко и резко. Казалось, что их звук долбится в уши, проникает в мои вены, в мою кровь.

Всё также молча, не говоря ни слова, Илона, словно гибкая кошка, потянулась в настольной лампе и погасила её. Наступил мрак. Темнота совсем не разделила нас, а, казалось, наоборот, сблизила. Я почувствовал рядом её теплое дыхание, нежно коснувшееся моей шеи и лица. Руки невесомо легли на мои плечи, и она села на меня сверху, отчего ладонями я сразу нащупал её круглые, прохладные колени.

— Сейчас, сейчас, — прошептала она, щекотно касаясь губами моих ушей.

Однако я, к своему удивлению, обнаружил полное отсутствие эрекции, как сказали бы медики. Такое бывает сплошь и рядом, но со мной — никогда. То ли излишнее волнение, то ли какие-то ненужные мысли… «Может, просто устал, — подумалось мне, — ведь все наши желания, вся эта эротика, секс — всё это в голове».

Пальцы Илоны еще какое-то время ласкали меня. В темноте девушка наклонилась, и я вновь ощутил её губы возле своего уха:

— Это ничего, — прошептала она, словно прошелестел легкий ветер, — это бывает! — Её руки легли мне на затылок, она стала гладить волосы, как будто была экстрасенсом и пыталась дать моей душе умиротворение. — Мы попробуем в другой раз. Ведь нам ничего не мешает.

Потом я почувствовал, как она легко поднялась, в темноте что-то зашуршало, загорелся ночник. Девушка поправила растрепавшиеся волосы, села на кровать и, улыбаясь, немного смущенно спросила:

— Я тебе нравлюсь? Может всё дело во мне, и я поторопилась? Не нужно, наверное, было спешить. Но ты мне так понравился…

Я увидел, как её глаза налились влагой, набухли, как набухают капельки дождя, перед тем как сорваться с крыши и упасть на землю, разлетаясь на мелкие частички.

— Ты красивая, — ответил я ей, — и очень мне нравишься. Просто сейчас…я не смог, потому что… сам не знаю почему. Может, устал, день был слишком длинный.

Я говорил что-то ещё, но поймал себя на мысли, что говорю это только для успокоения Илоны. Мне припомнись слова Волчатникова о том, что половой акт это физиологическое выражение любви. Если я не смог с ней переспать, значит, я её не любил, во всяком случае, пока. Или она меня не привлекает физически? Но это вряд ли — она действительно симпатичная девушка, без видимых изъянов. С другой стороны, совсем недавно я был вместе с заведующей на кинобазе. Разве она привлекательней Илоны? Совсем нет! Значит дело не привлекательности женщины, а во мне, в моей душе. Видимо, Илона, как это ни грустно, не является для меня той притягательной точкой, где я мог бы обрести свой спасение. Она просто хорошая девушка, которой понравился не тот парень.

В понедельник, пока еще не прилетел транспортник из Азовска с отдыхавшими там лётчиками и техниками, мне дозвонился замполит батальона. Бодрым голосом он сообщил:

— Твоему командиру вынесен на партбюро строгий выговор за пьянство. Решили оставить его здесь, под присмотром жены и секретаря партбюро, — Крутов довольно хохотнул, — пусть оба следят за ним!

— А кто будет готовить аэродром в Калитве? — удивился я, поскольку одни из командиров взвода был в отпуске.

— К тебе летит новый командир взвода.

— А куда старого дели?

— Пашков уволился неделю назад. Решил уехать в Донецк к шахтерам, за длинным рублем подался.

— Новый-то откуда взялся?

— Прапорщик Гуторин перевелся из Рязани, там служил в полку ВДВ.

— Ого, десантник? Чего он у нас забыл?

— Я смотрел его характеристики, — ответил Крутов, — они нормальные. Просто он местный, решил вернуться домой в Азовск, потому и пришел к нам. Вроде всё нормально, но ты пригляди за ним, я боюсь, чтобы он не оказался очередным бухариком.