Кукук

Эльвира: Да, бабушка!

Бабушка! У неё есть бабушка!? Сколько же ей лет? Она выглядит пожилой. Явно к шестидесяти.

Эльвира произносит некоторые фразы с читаемой горечью. Говорит, что ведёт себя хорошо, что её уже можно забирать. Неслышный мне голос её бабушки по явному из контекста смыслу отвечает, что внучке следует ещё подлечиться. Эльвира чуть ли не со слезами выпрашивает позволения вернуться в семью, домой. Она уже очень давно здесь. Сколько же можно!

Я вспоминаю свои разговоры с Таней. Всё один в один. Этот мой голос навзрыд. Я изменился. Я стал другим. Я стал лучше. Дай мне шанс показать это!

Далее Эльвира договаривается о том, в какой день и час бабушка позвонит ей вновь. Она явный диктатор по характеру, но готова на всё, лишь бы её любили. Охотно помогает новичкам в ориентации, собирает несъеденное (колбасу, сыр, джемы) на чистую тарелку, накрывает плёнкой и относит всё это добро в холодильник. Вечером с этих запасов кормятся многие пациенты, я — в их числе. Эльвира добровольно заведует порядком на кухне. Что толку назначать туда дежурных?!

Однажды она подходит к Анэтте и спрашивает, будет ли та есть свой йогурт. Та (недовольно): Да, буду!

Эльвира: Вопрос ничего не стоит! Вопрос ничего не стоит!..

Она почти ничего не ест. Обожает эти йогурты. Я отдаю ей свой.

В этом отделении пациенты охотно делятся с другими чем-либо из своего рациона, либо обмениваются. Оттого-то и вопросы: Ты это будешь? Можешь отдать мне? Кому пачку какао?!

Анэтте — человек тихий и замкнутый. Рыжая, очкарик. У неё проблемы явные. Она постоянно находится в панике. Её тело совершает регулярные качкообразные движения. Анэтте при этом умудряется целый день вязать. Вяжет, а ноги трясутся. Если не вяжет, то в ход пускаются руки. У неё двое детей-подростков. Каждый второй из пациентов просит Анэтту связать им по шарфику. Та охотно удовлетворяет их просьбы.

С Царко, соседом, мы видимся редко. Он ходит на ту трёхчасовую работу. Всё прочее время проводит в комнате для курящих. Целый день! Как впрочем, и все прочие. Курят здесь, вроде как, абсолютно все. Если на улице светит солнце, они сидят с сигаретами снаружи на ступеньках.

Редкий раз, заходя по необходимости в комнату, сосед всегда говорит мне: Привет, Алекс!

Я: Привет!

Он: Как дела у компьютерного эксперта?

Я: Всё путём…

Как и Старик, хорват Царко, я-таки правильно распознал его акцент, ложится спать в районе семи вечера. Я же — не ранее десяти. Хочется читать и дольше, но ночная таблетка даёт о себе знать через полчаса (тяжелеют веки), под её действием я плетусь в кровать. Утром очень сложно просыпаться в семь часов. Сосед встаёт по звонку — наш будильник — медсёстры. Ясное дело — он спит на три часа больше, чем я. Я же отлёживаюсь ещё минут двадцать. Иногда засыпаю вновь, и меня повторно будят, заметив в столовой нетронутый мною завтрак.

Меня вызывают к социальному работнику. Работнице. Нина Миннихь. Она говорит мне, что я, как тут выяснилось, не застрахован. Нет у меня медицинской страховки.

Я: А я об этом уже устал твердить. И в полиции говорил, и медбрату при поступлении в 5.2. Мне же в ответ: мы разберёмся. Да и времени прошло достаточно, чтобы это выяснилось.

Не разобрались. Выяснилось только сейчас.

Она: Всё ясно. Вас нужно будет поставить на пособие по безработице. Как можно быстрее. Мы попробуем это сделать и в Ганновере, и в Вуншдорфе. Посмотрим, где получится быстрей. Вы сможете заполнить эту анкету сами?

Я (боже, сколько я уже таких назаполнял! мой позор): Да, конечно.

Опять потекли неотличимые друг от друга дни. С утра после завтрака включаю компьютер и копошусь в нём до обеда, обедаю, ухожу на час в интернет-кафе (это мои пол пачки сигарет: развлечение, расслабление, трата денег)…

Его владелец уже на второй день приметил меня и при моём появлении выдаёт: Привет! Номер 9!

Или номер 4. Номер стола. Главное, чтобы не 5. На пятом столе плохая мышка. На девятом плохой монитор, но это уж лучше, чем дохлая мышь.

Я успеваю лишь обновить свой сайт, прочитать письма (Алексей, а когда будет доступен к скачиванию «СМРТ» Лимонова?) и насобирать статеек, что я коллекционирую для своего литературного архива.

Интернет здесь дорогой. 2 евро за час. Задержись на секунду: приходится платить уже 2,33. С тоской вспоминаю 49 берлинских центов, при этом все необходимые мне программы уже проинсталлированы, деньги текут по центу, 24 часа в сутки, бутылочка пива, по правую руку Акрам на сайте «Аль-Джазиры»…

Владелец вуншдорфского интернет-кафе, лицо кавказской национальности, вроде как азербайджанец, я слышал, как тот говорит по-русски. Он подробно объяснял одной женщине, русачке, выгоды какого-то тарифа на телефон и интернет. Я был поражён, что его «черножопая» речь, с редкими ошибками склонения, была куда более приятной, и вменяемой, нежели этой примитивной бабы, для которой русский язык родной, и боюсь, что единственный.

Заодно по поводу «черножопости». Откуда взялось это слово? Родив сына, а затем и дочь, Таня лежала каждый раз в одной палате с турчанками и сделала для себя следующее открытие. Задницы у ближневосточных младенцев гораздо более тёмного цвета, чем остальное тело…

Происхождение кавказца из бывшего СССР я расколол, когда услышал от него следующее, он говорил одной из посетительниц, немке: Как папа Карло!

Я не слышал, к чему это было сказано, но он именно так и сказал, даже повторил.

Женщина: Кто такой папа Карло? Я его не знаю.

Он: Вы не знаете папу Карло?!

Женщина: Нет.

Он: Как же?! Ну, Буратино же вы точно знаете?!

Я про себя: не Буратино, братец, а Пинноккио, не папа Карло, а Джепетто… Буратино — это Алексей Толстой. Немцам же знаком лишь первоисточник — Карло Коллоди.

…продолжаю описывать свой нудный распорядок: возвращаюсь из интернет-кафе, включаю компьютер, вожусь с ним, расфасовывая выуженное в интернете, читаю некоторые тексты, переключаюсь на свою собственную писанину, иногда зовут к телефону (Акрам подбивает идти на шестимесячные курсы по повышению нашей с ним квалификации, в Кёльне), ужин, запираю компьютер на ключ, ухожу, меня пересадили от окна за стол к соседу, т.к. то место, что я выбрал себе в первый день, оказалось занятым, возвращаюсь, достаю компьютер, есть ещё час, до того как всласть накурится Царко, пишу эти бесконечные письма, весь в угаре, всё, о чём пишу, твёрдо стоит перед глазами… Голосов пока ещё не слышу. Вижу. Вижу! Надо будет сказать об этом врачу. Очень легко писать, так как всё вижу. Я лишь фотографирую словами. Это очень просто. Жаль только, что моего труда в том нет. Я читаю текст и правлю многочисленные ошибки склонения. Осознаю, что не знаю правил написания приставки «не» с прилагательными и наречиями. Удаляю повторения, ищу синонимы, чтобы в двух подряд предложениях не повторялись слова. Не творческая работа. Голова работает быстро, иногда выдавая несколько вариантов написания одного и того же предложения. Я начинаю одно, на него давит другое. Оттого частые несостыковки. Иногда тире из ещё ненаписанного последующего слова впечатывается в пишущееся. Писать первое письмо было гораздо труднее, т.к. хронология в голове запуталась. Причём конкретно. Там я строчил словно на лоскутках и затем перетягивал текст на более точное место, потом — точнее, сшивая всё в единое полотно. Вроде срослось.

Поясняю фразу «меня пересадили от окна за стол к соседу». В этом отделении принята традиция: каждый за своим столом и, как оказалось позже, боксы по столам разносят дежурные пациенты. Никакой инициативы со стороны.

За новым столом знакомлюсь с Арне. Опять не улавливаю имя на лету, хотя у Арне отличная дикция. Смотрю на карточку: Arne.

Думаю, что OCR FineReader мог бы воспринять рядом стоящие буквы «r» и «n» как «m». Профессиональная реакция на текст.

Арне неулыбчив, молчалив, вежлив. Очень сосредоточен. Тип высококвалифицированного программиста. Когда мы встречаемся за едой, и я говорю ему либо «привет», либо «приятного аппетита», Арне в ответ неуклонно называет моё имя: Алексей. Только имя. Аналогичное происходит с приветствиями других людей. С ним легко выведывать имена пациентов.