Кукук
Шрифт:
Вечером, когда приходит спать Царко, я традиционно говорю ему: Вот и ещё один день прошёл…
Он традиционно отвечает: Gott sei Dank![62]
Выхожу прочь с Шехерезадой. Компьютер ещё урчит в шкафу, выключаясь.
Я: Gute Nacht![63]
Царко в ответ: Gute Nacht!
Со временем он стал отвечать мне прежде, чем я успею пожелать ему доброй ночи.
Я: Gu…
Он: Gutenacht!
Я: …te Nacht!
Он регулярно покупает себе печенье и ест его ночью, запивая минералкой. Ему явно не хватает здешней еды (он большой) и его тянет на сладкое. Каждый день он съедает трёхсотграммовую пачку «Choco Krдnze». Это уже стало темой для шуток нашей уборщицы, находящей у нас в ведре неизменную сине-жёлтую пачку. Когда он угощает меня,
Как-то под вечер он говорит, что мне не нужно уходить из комнаты, когда он ложится спать, я ему не мешаю. Я говорю, что это не проблема, т.к. мне достаточно того времени общения с компьютером, которое у меня есть в распорядке. Я с не меньшей охотой ухожу читать, показываю на книгу.
Он: Alles klar![64]
Уходя вечером прочь, оставляю компьютер в шкафу незапертым. Иначе чувствую себя полным идиотом. Пусть Царко его и сторожит…
Ловлю себя на мысли, что запомнил: скважина в замке вертикально — закрыто, горизонтально — открыто. Со второй недели замечаю, что часто забываю закрыть дверцу, покидая своё логово. Стало быть, расслабляюсь.
Здесь никто не читает. Развлечений всего два: телевизор и беседы в курилке. В ней я был лишь раз. Я было разговорился с Царко о Балканах, а у него позыв покурить, он говорит, пойдём туда, в курилку. А там уже вся компания в сборе.
Я Томас, я Мадлен…
Более одного имени за раз я запомнить не в состоянии. Томаса я уже знаю. Томас невероятный болтун. Это он автор листочка в душевой с просьбой не пользоваться его полотенцем. Из его болтовни узнаю, что он пишет автобиографический роман. Интересно! Чем-то аналогичным здесь занимаюсь и я. В этот раз запоминаю Мадлен. Девчонка. Где-то у неё есть малюсенькая собачонка Снуппи. Показывала мне её на своём мобильнике. Мадлен не только курит, но и смотрит телевизор. Часами. Лёжа на диване. Смотрит всё подряд. Просит не занимать её место, когда выходит в туалет или на кухню. Возвращаясь, спрашивает, что было, пока она отсутствовала. Мадлен — одна из тех, у кого бывает либо очень хорошее настроение, либо очень плохое. То слёзы, то безудержный смех.
Всё парни почему-то стали говорить, что у них были русские подруги. У Арне тоже: Имя (забыл) Ефимова. Мне на эту тему рассказывать нечего. У меня никого не было. Только Таня. Зато как я её любил!
Был на приёме у врача. До этого следовало отстоять в очереди. Надо же! Как психи обожают эти индивидуальные беседы.
Новая для меня главврач: Так, господин Евсеев, у Вас…
Что-то меня насторожило.
Она: Я правильно произнесла Вашу фамилию?
То, как она её произнесла, ещё стоит в моих ушах, и это именно то, что меня озадачило: она произнесла её без акцента.
Я: Да… Даже без акцента…
Она: О! Я очень рада.
Лечащий врач: Что вы хотели нам сегодня рассказать?
Я: Ничего…
Она: А зачем же вы тогда пришли?
Я (про себя: «Стреляли»): Позвали.
Пауза.
Я (вспомнив): Я хотел сказать, что у меня повторились боли в груди. Уже два раза за эту неделю, а ранее — один раз в 5.2 и один раз в 4.1.
Главврач (сверяясь с моей серой папкой): При поступлении в клинику в вашей крови не было найдено воспаления…
[В Питере в последние месяцы мучился бронхитом. Приехав в Германию, бронхит потерялся.]
Я: Ну, я не знаю, отчего это. Но очень больно.
Врачи, похоже на то, не знают, что стало тому причиной. Ладно, не особо-то я от этого и страдаю.
Я в очередной раз прошу снизить дозу дневных таблеток.
Как только я «связался» с компьютером, они на меня больше не действуют. Теперь он — мой ноутбук — моё лекарство. И мои письма в нём — мои психотерапевты. А раз не действуют таблетки, то на фиг они тогда нужны?! Чтобы каждый раз рассыпать какао по столу?
Главврач снижает
дозу и говорит, что на следующей неделе о них можно будет забыть. Мне останется лишь одна единственная антидепрессионная таблетка на ночь. После этого визита я решил таблетки не пить. Хватит травить тело. Я прячу их под языком, либо, если медперсонал занят собой, оставляю в руке и затем выплёвываю-выкидываю в мусорное ведро. Если прячется под язык, позже надо споласкивать рот — от них остаётся жуткий привкус.А тело всё-таки травится. Ещё в 5.2 я заметил, что после того как схожу в туалет, чувство помочиться не исчезает. Иду обратно, цежу из себя пару капель. Вроде прошло. Но хуже, когда опять забудешь постоять подольше над горшком, а потом садишься где-нибудь и чувствуешь, как потекло в трусы. И так было много раз подряд. В результате я стал к этому делу относиться с вниманием и надолго зависаю над писуаром, пытаюсь выжать свой мочевой пузырь до последней капли. Нужно расслабиться и не препятствовать тяготению земли, чьему закону подчинена моя жёлтая водица. Entspannungstherapie.
Однажды я попытался проигнорировать и ночную дозу, ту самую ночную таблетку.
Больше я этого делать не стану.
Ни-за-что!
Получилось вот как. Вечером, тихо-тихо положив байки Шехеризады на тумбочку, я лёг спать… но заснул в итоге — лишь под утро. Башка работала так, словно имитировала взбесившийся компьютер, миллион бесполезных байтов из одного угла носились в другой, пронося через сознание бесконечные истории, обрывки разговоров и всего прочего, что записалось в последние годы в мою память. Я передумал весь свой Марш Несогласных поминутно и навспоминал много чего, так что на следующий день мне пришлось (возникла такая жизненная необходимость) от этого багажа избавляться письменно. Перелопатив все свои питерские письма на эту тему, я добавил в него, в получившийся рассказ, кучу новых подробностей. Переписал всё, изменив время повествования: всё, что было, стало только что происходящим. История набрала динамики.
Но подобного опыта я больше не хочу. Эт-т-то была телесная мука. Я впервые за все эти дни перевернулся на левый бок. Перевернулся, т.к. отлежал правый. До этого дня я ложился спать и почти сразу же засыпал. Я даже не знал, как выглядит комната ночью, т.к. засыпал носом к стенке, а утром было не до осмотра своего убежища, очень спать хочется.
Я понял, что это моё туповатое телесное состояние (голова ясная) — моё спасение. Оно как бы даёт выбор: будешь думать о Тане и детях или же пока не станем?! Я говорю ему: отложим. И тело говорит: хорошо, я не буду тебя мучить… но твои беды по-прежнему во мне, за запертой дверцей, я их приберегаю, пока ты кормишь меня медикаментами, названия которых не в состоянии запомнить… не смотри только на фотографии детей — тут я бессильно.
Да, а Царко пукает. Это некстати прозвучало, но уж так получилось, простите! Он, нет, несмотря на своё богатырское тело, не пердит, как Старик, но и не попукивает, как Программист. Он их расфазовывает, выражаясь мультяшным языком. И опять-таки каждую ночь, иногда очередью. Раз я это знаю, значит, сплю чутко. В первый раз, когда он это сделал, я улыбнулся улыбкой до ушей. Теперь — не обращаю внимания. Окна весь день и всю ночь открыты. Пукай себе на здоровье, мой безумный сосед!
А вот интересно — раз уж на то дело пошло — как во сне пукаю я?!
Библиотека сократила часы работы, почти что вдвое. Теперь она работает лишь в первой половине дня и лишь по средам во второй. Никто почти не читает. Нет потребности. Пациенты приходят в неё лишь из-за интернета.
Каждый день застаю соседа сидящим задумчиво на кровати. Около минуты. Он тоскливо смотрит в окно. У него изрытое морщинами деревенское лицо. Мне хочется его сфотографировать. Чем-то он мне напоминает образ зека. Тоскливый взгляд. [Wie im Gefдngnis, вспоминаю я деда из 4.1. Они, кстати, одного возраста. 56 лет и тому, и другому.] Затем он традиционно встаёт, достаёт полотенце из шкафа, бросает его на плечо и выходит из комнаты.