Кукук

По периметру: игровая комната (настольный теннис, настольный футбол, гора всевозможных игр), комната для курящих, кухня, комната медицинского персонала, три кишки-коридора с палатами, запертая дверь на волю со стеклом (перед ней гроссбух: убытия-прибытия пациентов, имеющих разрешения на прогулки).

Завтрак в 7:30. На листке с распорядком дня завтрак значится в 8:00.

Ничего толком не объясняется. До всего надо допирать своим умом, либо спрашивать. Спрашивать не хочется. У медперсонала и так забот выше крыши. Да и лишний раз показывать свою беспомощность нет желания. Слежу за пациентами. Их человек тридцать. Пара из них — лежачие. Тех вывозят днём в коридор, и они проводят в нём весь день.

Привозят телегу с горой пластмассовых подносов голубого цвета, закрытых массивными серыми крышками. Они хорошо сохраняют температуру пищи — что-то вроде термоса — будь то горячее, либо холодное. Стопки этих боксов для безопасности транспортировки перетянуты красно-оранжево-желтыми лентами. К каждому боксу приложена карточка размером с перфокарту. На них отпечатаны имена пациентов и содержание пайка. Медсестра читает имя пациента и произносит его вслух. Если владельца нет поблизости, бокс приземляется на этажерку возле кухни.

Получаю свой паёк. Несу к свободному столу. Открываю крышку. Первая проблема — куда её деть. Она огромная, на стол не положишь. Ставлю на пол ребром, прислонив к ножке стола. (Впоследствии она часто бывает испачкана от соприкосновения с пищей, и её неохотно ставишь на обозрение, словно исподнее бельё; став «дедом», не обращаешь на эту ерунду никакого внимания). Внутри разные выемки: для тарелки, стаканов, блюдец. Задаюсь вопросом — как всё это есть — чем и с чем? Нужен хлеб, нужны нож и вилка, соль, чашка для чая или кофе (что там в этих разноцветных термосах?)… Наблюдаю за пациентами. Вычисляю, где что добывается. Все поголовно пьют кофе. Я нахожу пару термосов с чаем разных сортов. На кухне все ящики подписаны. Некоторые из них заперты. Заперты те, в которых хранятся запасы.

Ем. Пью. Весь мусор оставляю на тарелке, что впаяна в поднос. Там же остаются нож с вилкой. Свой поднос накрываю крышкой. Она своеобразной формы, так что приходится немножко поразмыслить, как же её одеть обратно. Через неделю эта процедура происходит автоматически. Вслепую. Приобретённый рефлекс. Набираюсь знаний. Чашки, смотрю, психи относят на кухню. Ставят просто так на стол. Там же свалены грязные ножи, ложки и вилки. Столешница уже измазана маргарином.

Из последующих наблюдений. Что делать с чашками и столовыми принадлежностями? Их нужно ставить в посудомоечную машину. Что с карточкой? Её согласно объявлению, что я нахожу на стене, в целях сохранения персональной информации рекомендовано бросать в отдельную коробку. Мусор по собственной инициативе отношу в ведро. Можно, правда, оставить и на тарелке. Но мне не трудно выбросить свой мусор в ведро самому.

Всё элементарно. Но не все с этим справляются. В результате у нас в какой-то момент не хватает на всех вилок. Они забываются внутри боксов, и их приходится обслуживающему персоналу возвращать с кухни, в которой готовится еда для всех отделений клиники. У некоторых не получается поставить чашку и прочую посуду в посудомоечную машину, они бросают всё в кучу на кухне. С объедками и упаковками аналогичная ситуация. Некоторые просто не могут… К психиатрии это отношения не имеет.

На окне, ведущем в кухню, висит листок с именами. На нём расписаны обязанности пациентов и имена ответственных за текущую неделю. Один загружает посудомоечную машину и затем расставляет посуду по шкафчикам, другой протирает столы после каждого принятия пищи, третий готовит кофе, чай и соки из пульверизатора, четвёртый приносит цветы (эти охапки тюльпанов, которые на второй день уже не замечаешь), пятый опорожняет пепельницы в комнате для курения, шестой с седьмым пекут пирог к пятничному распитию кофе в общей группе пациентов.

Приходит врач. На этот раз не дежурный, а лечащий психиатр. Немец. Молодой, обходительный. Разговор начинается со сдачи крови на анализ и вопросов:

— Проблемы с мочеиспусканием, каловыделением?

— Никаких.

Поговорили опять-таки при свидетелях. Каждая из этих бесед проходит в присутствии одного из медбратьев или медсестёр. Те, видать, по ходу дела учатся. Студенты, практиканты, просто порядок такой — знать, с кем имеешь дело?..

Поговорили опять-таки всё о том же.

Опять этот вопрос — КАК? Не скажу. Не хочу об этом говорить с посторонними. Ясное дело — они все хотят знать, сделаю ли я эту свою попытку расстаться с жизнью в их владениях. Но скалы моей на территории Вуншдорфа нет. Для этого нужно топать на юг, причём, чёрт знает сколько времени. Думать о других способах я ещё не пробовал. Уж больно хотелось напоследок полетать. И нужно было умереть, а не стать инвалидом.

А были ли в семье случаи…

Не было, вроде как.

Не передумал ли я?

Нет, не передумал. Ничего ведь не изменилось. С чего ж тогда передумывать?

Сколько лет вы прожили со своей подругой?

Лет тринадцать…

Он спрашивает, не буду ли я против того, если он организует нам общую встречу с Таней. Я отвечаю, что не верю в положительный для себя исход этой совместной беседы, но ничего не имею против. Если врач эту возможность считает необходимой, то, пожалуйста…

Затем пошли в другую комнату. Там уже сидели главврач, судья, адвокат и ещё кто-то. Мне объяснили, что одним днём я здесь не отделаюсь и мне предписано принудительно оставаться в клинике в течение шести недель. Вот Ваш адвокат, она может помочь Вам составить несогласие с заключением судьи, если таковое вы найдете неправомерным в отношении себя. Я сказал, что не буду сопротивляться правосудию. Можно было бы сказать, что мне всё scheiЯegal[14], но я промолчал.

Согласился принимать медикаменты, фиг с ними. Подумал, что тело-то мне отныне всё равно уже ни к чему. Пусть травят. Лишь бы что-то происходило. На этот раз мне сказали, что от таблеток этих меня будет клонить в сон. Попросили также сообщать о побочных эффектах. Отпустили. Пока что в палату.

Я лег и заснул. Проспал обед. Он был в половине двенадцатого. В распорядке значится в двенадцать часов. Всё сдвинуто на полчаса назад. Значит и ужин не в шесть, а в половине шестого.

Вышел к кормушке. Нашёл свой поднос на полке шкафчика. Поел. Зашёл в комнату отдыха, ту, что с теннисным столом. Там на шкафу стоит несколько книг. Я порылся в них. Ничего интересного. Взял «Новый завет». Когда-нибудь надо прочитать и эту книгу. Лёг в кровать. Стал читать. Прочитал «Евангелие от Матфея». Не интересно. Не созрел ещё. Отложим.

В половине шестого ужин. Опять процедура поиска своей фамилии на листке, намазывание хлеба маргарином, выбор чая… сортировка всего опосля: обёртки в ведро, кружку и столовые приборы на кухню в посудомоечную машину, сам бокс на тележку, карточку с именем в коробку… Научился.

После каждого приёма еды — приходится съедать по таблетке. Пока не проглотишь — с тебя глаз не спускают. Раз согласился на них, то честно глотаю.

Таблетки лежат в малюсеньких пластиковых стаканчиках. Их нужно оттуда достать и налить внутрь воды. Положив таблетку на язык, её следует запить. Один раз я бездумно залил туда воду, не вынув таблетку, и опрокинул содержимое в рот. Медбрат ужаснулся моему know-how, сказав, что так делать нельзя…

Натюрморт на подносе с медикаментами у каждого свой. У некоторых, как у меня, например, лежит лишь одна единственная невзрачная таблеточка, у других — аж целая горсть.

Весь день бессмысленно хожу из угла в угол. Депрессняк по максимуму. Обследовал всё возможное пространство. То и дело наливаю себе чай. Его здесь — семь сортов. Тут же в туалет — сливаем. Опять пьём. Развлекаемся таким образом. Убиваем время.

Еда на мой вкус нормальная, разнообразная и обильная. Т.е., если чего-то не съедается, а я привередлив в еде, то голодным я не остаюсь. Да и еда здесь — это, конечно, больше развлечение, нежели потребность. Никакого движения. Тела застаиваются. Некоторые, правда, на ночь глядючи заказывают пиццу. Другие, у кого нет наличности, роются в боксах с едой, авось там что-то осталось.