Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)

Супружеская любовь привлекает внимание проповедника опять-таки преимущественно в аспекте спасения души. Выше был приведен «пример» о ростовщике, после смерти которого его вдова с разрешения епископа приняла на себя его грехи («ведь муж и жена едины суть») и, поселившись на кладбище, на протяжении двух семилетий их замаливала. В конце концов явившийся с того света супруг с благодарностью сообщил ей о полном своем освобождении от мук ада. Но симптоматично: новиций и учитель, размышляя над этим случаем, обсуждают вопрос о том, возможно ли избавление из ада и не был ли этот ростовщик в чистилище. (DM, XII: 24). Человеческие чувства, преданность жены памяти мужа, пожертвовавшей его спасению почти полтора десятилетия жизни, их не занимают. Другая жена погубила собственную душу вследствие того, что с помощью магии хотела разжечь любовь супруга, страшась его измены. Так как не любострастие, а благое намеренье было причиной ее греха, то помощь ее душе возможна (DM, XII: 27) [183] .

183

Замужняя женщина пыталась возвратить себе мужа, изменявшего ей с любовницей, при помощи Богоматери, но та была бессильна помочь ей, так как любовница тоже была ее ревностной поклонницей, и только раскаянье последней привело к возвращению супруга (Klapper 1914, N108).

Христианская проповедь релятивирует любые человеческие связи, не только родственные, родительские и супружеские, но и связи между друзьями. Когда некоего человека вели на казнь, рассказывает Одо Черитонский, он поочередно обращался за помощью ко всем повстречавшимся ему друзьям, но они уклонялись, кроме последнего, который обещал ему, что, если он искренне раскается в душе своей, он пойдет на виселицу вместо него. Но этот друг, оказывается, — не кто иной, как Сын божий, и все повествование толкуется как иносказание, в котором друзья суть земные богатства и земные влечения, бесполезные в момент гибели души (Hervieux, 318). Низкую оценку дружбы дает Одо и в другой проповеди (Hervieux, 394–395).

Все касающееся области отношений между полами настораживает и страшит проповедника. Он не может прямо и безоговорочно осуждать их, — в конце концов, Бог создал мужчину и женщину и велел им плодиться и населять землю. Но проповедник убежден в том, что наибольшие возможности для вторжения в жизнь людей дьявольского начала открывает именно сексуальная сфера, и поэтому никакие предостережения и поучения касательно недозволенных связей между полами не могут быть излишни. Как мы убедились, нормальная семейная жизнь мало волнует авторов «примеров». Совершенно иную позицию занимают они в отношении всякого рода отклонений. «Прелюбодеяние, то есть растление девушек, святотатство, супружеская неверность, кровосмесительство, противоестественный грех, — пишет Этьен де Бурбон, — суть пять пальцев на руке дьявола» (ЕВ, N 464). Этим, собственно, все сказано. Едва ли найдется «пример», затрагивающий сексуальную жизнь, в котором в роли подстрекателя и инициатора не выступал бы нечистый. Влечения плоти органически присущи человеку, и проповедники отнюдь не склонны их игнорировать и даже осуждать как таковые. Но в силах человека преодолеть их или поддаться им (ЕВ, 87–89). Один монах признался аббату, что его мучает плоть, и просил помолиться за него, чтобы Бог освободил его от искушения, а аббат жалобным голосом отвечал: «И я тем же мучим; так как же смогу я молиться за вас?» (DM, IV: 98). Другой монах, покаявшийся некоему старцу в своих телесных хотениях, получил в ответ отповедь: «Ты, несчастный, недостоин быть монахом, коль тебя тревожат такие искушения», и тот решил возвратиться в мир, но повстречал аббата, который его переубедил: и его, уже старого человека, тревожит плоть, но не следует отчаиваться. И тут же старца, который осудил монаха, тоже стали снедать побуждения тела (аббат увидел «эфиопа», посылавшего стрелы в этого монаха, — таков средневековый «Эрот»!), и решил он уйти из монастыря. Никто не способен устоять перед уловками дьявола, коль не поможет ему божье милосердие, и нужно о нем молиться, и искушение будет одолено (Hervieux, 322–323).

Борения плоти — компонент вселенской борьбы между силами добра и силами зла. Аббат Исидор отвечал аббату Моисею, который поведал ему, что он не находит себе места от духа любострастия: смотри — на западе виднеется огромное воинство бесов, поспешающих в сражение, а на востоке — бесчисленное воинство ангелов, и тех, кто идут с востока, посылает в подмогу своим святым Господь (LE, 56) [184] . Существуют разные способы одоления зова похоти. Некоторые, так сказать, «натуральные»: нельзя пребывать в праздности, нужно трудиться, перемежать разные занятия. Можно обуздывать плоть, как того в конце концов достигла одна благородная матрона. Дух прелюбодеяния завладел ею до такой степени, что она не могла ни сидеть, ни стоять и ощущала в бедрах как бы жжение: не в силах вынести «огня любви», она предложила возлечь с ней привратнику своего замка, но он пристыдил ее, напомнив о Боге и чести. Тогда она побежала к реке и до тех пор сидела в ледяной воде, пока не утих пожиравший ее огонь (DM IV: 102).

184

Cp. DM, X: 29 — о битве, разыгравшейся в церкви между бесами и святыми, покинувшими раку с мощами.

Но имеются и более радикальные способы подавления эротических влечений. Капеллан французского рыцаря настаивал на том, чтобы некую развратницу удалили из семьи, а она обвинила его в том, что он якобы мстит ей за отказ уступить его домогательствам. Рыцарь, однако, не поверил ее обвинениям, и тогда она пригрозила священнику: если он ей не уступит, она подвергнет себя самосожжению. Священник велел своему ученику приготовить для них ложе из соломы и пригласил ее возлечь вместе с ним. Солому подожгли, и тут блудница убедилась в том, что он — святой человек, ибо пламя не затронуло и волоса на нем, и покаялась (DM, X: 34). Другой монах, оказавшись в аналогичной ситуации (молодая монахиня воспылала к нему страстью и грозилась покончить с собой, если он не утолит ее желания), поступил иначе. Он сделал вид, что согласен переспать с ней, но просил ее прежде увидеть его тело и снял с себя одежду: под жесткой колючей рубахой тело его гноилось от ран. Монахиня на коленях просила у него прощенья (DM, IV: 103).

Но поскольку похоть — от дьявола, то лучшим средством против нее служит обращение к сакральным силам. Монах по имени Бернар носил на поясе сосуд с мощами мучеников Иоанна и Павла, и, когда его плоть возмущалась, святые начинали стучать ему в бок, призывая к успокоению (DM, VIII: 67). Надежной защитой от внушаемых Сатаной влечений плоти является Божья Матерь. При этом она действует по-разному, чередуя ласку со строгостью, в зависимости от характера человека, мучимого любострастием.

Юный рыцарь, живший в доме своего господина, рассказывает Цезарий Гейстербахский, впал в соблазн из-за его жены, но был ею отвергнут. Он обратился к отшельнику, и тот дал ему совет: на протяжении года ежедневно посещать Матерь Божью в церкви святой Марии и по сто раз в день ее приветствовать. По истечении установленного срока он поехал в церковь, а выйдя из нее, увидел красивейшую женщину, которая держала под уздцы его коня. «Нравится тебе моя внешность? — спросила она. — Хотел бы ты иметь меня своей женой?» — «Королю подобает такая красавица, и блаженным сочтут супруга твоего». — «Я — твоя жена. Подойди, поцелуй меня». Он повиновался. «Теперь состоялась наша помолвка», — сказала она, и тут понял рыцарь, что это — Богоматерь. С того часа полностью излечился он от соблазна и поведал о случившемся отшельнику. Тот сказал, что хочет присутствовать на его свадьбе, и велел ему распорядиться своим имуществом. В назначенный день рыцарь скончался и вошел в царство небесное (DM, VII: 32) [185] .

185

Другой вариант этого рассказа см. у Одо из Черитона (Hervieux, 362–363). В его рассказе святая Мария надевает на палец рыцаря кольцо, которое исчезает в момент его кончины.

Следующий за этим «пример» несколько иного рода. Монашка, которую соблазнял клирик, готова была уступить ему, но не смогла покинуть часовню, встретив на пороге Христа с распростертыми на кресте руками. Она поняла божью волю и, пав пред статуей Богоматери, покаялась ей. Однако Дева отвратила от нее лицо и дала ей пощечину. Удар был столь сильный, что монахиня до заутрени пролежала на полу, не в силах подняться. Но от соблазна она избавилась. «Тяжкая болезнь требует сильного лекарства» (DM, VII: 33). Помогла Дева и другой женщине. Та изменяла своему мужу с неким рыцарем, но затем, по божьему внушению, раскаялась и рассталась с ним. Любовник, однако, был настойчив, и она, страшась падения, обратилась с мольбой к Богоматери, и тут же в рыцаре пропала вся мужская сила (DM, VII: 27). Монах, страдавший от вожделения, воззвал к Деве. Во сне он увидел ее и почувствовал, как она таскала его за волосы и содрала с него кожу. Пробудившись, он обнаружил, что кожа на нем новая, и более плоть его не тревожила (ЕВ, 127). Более милосердно отнеслась святая Дева к развратному клирику, которого она лишь отругала, явившись ему в ночном видении. Тот попросил у нее письмо от Ее Сына, и когда он пробудился, в руке его оказалось послание, содержавшее следующий стих: «Cessa, condono; pugna, iuvo; vince, corono» («Прекрати, и прощу; борись, и помогу; победи, и награжу») (Hervieux, 368).

Помощь против предосудительной любви оказывают и святые. Рыцарь, сожительствовавший, по дьявольскому наущению, с родственницей и чрезвычайно к ней привязанный, ни за что не хотел с ней расстаться, даже под угрозой вечного проклятья. Когда этот рыцарь смертельно заболел, Бернар Клервоский спросил его, сокрушается ли он в душе. Да, отвечал грешник. Тогда святой разрешил причастить его, и с того часа «его любовь превратилась в ненависть, и был он спасен» (DM, 11:16).

Проповедники (обратим внимание, что они — современники куртуазных поэтов) не могут или не хотят проводить разграничения между любовью и похотью. В их глазах они едва ли не идентичны. О любовных переживаниях и страданиях они неизменно говорят как о плотских желаниях. Любовь не рассматривается как нормальное человеческое чувство. Половое влечение только унижает человека и ставит его душу под угрозу. Ничего облагораживающего в нем нет. Все это — плод дьявольского внушения. Сатана одолевал некую монахиню, внушая ей плотские желания. В ответ на ее молитвы явился ангел и велел ей читать псалмы. Она освободилась от духа прелюбодеяния, но тут же ею завладел дух богохульства. Женщина усомнилась в Боге и христианской вере. Вновь воззвала она к ангелу, и он сказал: «Ты надеешься прожить без искушений? Нужно из них выбрать, какое предпочтешь». Она выбрала первое — пусть искушение будет нечистым, но человечным; второе же искушение — дьявольское. Тогда ангел приказал ей опять читать псалом, и, освободившись от духа богохульства, монахиня снова ощутила stimulum carnis (то есть влечение плоти, DM, VIII: 42). Следовательно, дело не в том, чтобы вовсе избавиться от искушений, — это невозможно для живого человека, и для замкнувшегося в монастыре, может быть, еще труднее, чем для мирянина, — а в том, чтобы найти в себе силы их обуздывать и подчинять. Достоинство святости — не в стерильности чувств, а в способности их контролировать. Святой Бернар, гостивший в доме некой госпожи, вызвал у нее к себе страсть, и ночью она пришла к его ложу. Но Бернар вскричал: «Разбойники! Разбойники!» Она поспешила удалиться. Тем же закончились ее вторая и третья попытки. Наутро один монах спросил его, почему всю ночь он кричал о разбойниках, и святой отвечал: некий вор подходил к его ложу, желая отнять у него сокровище, которое он собирал всю жизнь, а именно посты, молитвы и добрые дела (Hervieux, 312).

Тех же, кто поддался зову плоти и не противостоял ему, не раскаялся и не исповедался, ожидает страшная участь. Проповедники не упускают возможности во всех подробностях живописать кары, обрушивающиеся на прелюбодеев и развратников. «Пикантность» деталей, как правило, их не стесняет. Юноша, склонивший к незаконной любви замужнюю женщину и умерший во грехе, явился ей с того света. Вид его был ужасен, его нагое тело все было обожжено адским огнем. Он сказал, что может показать ей, каково ему внутри, и на ее глазах помочился раскаленной медью, которая прожгла стену и сделала дыру в земле. Этьен де Бурбон узнал о происшедшем на исповеди от самой этой женщины (ЕВ, N 466). Другой развратник почернел как уголь и так страдал в гениталиях, что просил дать ему нож, чтобы отрезать их и не позволить дьяволу терзать его долее (ЕВ, 453). У развратного графа половые органы распухли до размеров большого горшка, и он, хуля Бога, погиб, а другой князь, повинный в том же грехе, испускал невыносимый смрад, и в конце концов у него вывалились внутренности. «Знаю имена, но не называю их, дабы не вызвать скандала», — замечает проповедник (ЕВ, 454, 455).

В одной деревне разыгралась сильная буря, и священник вместе со звонарем поспешили в церковь — звонить в колокол (колокольный звон — средство против бури), но по пути упали, так что звонарь попал под священника, и священник погиб, причем гениталии его были сожжены молнией, тогда как все остальное тело осталось нетронутым. Тут-то и открылось, что был он прелюбодей (DM, X: 29). Особенно страшен гнев Господа, обрушивающийся на нарушителя обета монашеского воздержания. Клирик осквернил монахиню. Для того чтобы все знали, сколь тяжка его вина, Христос после смерти грешника наложил такой знак на его постыдные места, что все, кто видел или слышал об этом, были приведены в ужас. «Не могу объяснить, щадя скромность женщин, кои, возможно, сие прочитают», — замечает Цезарий Гейстербахский (DM, XI: 58).

Раскаянье способно помочь даже человеку, виновному в тягчайшем сексуальном прегрешении, как это было с молодой особой, которую плотски познал ее собственный отец. Искренняя исповедь спасла ее, и священник наложил на нее минимальную епитимью — три дня поститься на хлебе и воде, хотя она изъявляла готовность провести в подобной строгости всю жизнь. А вот ее отец, обрадовавшийся было, что тоже отделается всего лишь кратким постом, был разгневан, услыхав от исповедника, что на него наложено совершенно иное покаянье — до конца своих дней носить власяницу и по три дня в неделю сидеть на хлебе и воде. Этот rusticus (так называет его Жак де Витри, и поскольку дело происходило в Париже, то, по-видимому, этот термин нужно понимать, скорее, как «грубиян», «грешник») не осознал того, что дочери зачлось ее душевное сокрушение, а вследствие черствости его души требовалась куда более строгая епитимья (Greven, N 101). При искреннем раскаяньи прощение возможно даже кровосмесителям. Грешные брат с сестрой прижили детей, но после паломничества в Рим (причем путь занял у них семь лет) получили отпущенье, доказательством чего было чудо: слеза раскаявшегося грешника, упав на кольцо на его руке, превратилась в драгоценный камень (Klapper 1914, N 166). Прощение великого грешника, как известно, представляло собой излюбленный сюжет христианской легенды: оно демонстрирует неизмеримость божьего милосердия, одновременно вселяя надежду в сердца отчаявшихся.