Культурные задачи нашего времени
Шрифт:
Лет пятнадцать тому назад, когда распространение марксизма среди русских рабочих было ничтожно, мне сообщали такую историю. Один разъезжавший с просветительными целями товарищ, пробравшись на фабрику в захолустном селе, наткнулся там на кружок рабочих по характеру чисто дружеский, а отнюдь не политический. Рабочие эти не имели никаких научных книг, и не слыхали о существовании Маркса; но собираясь вместе и обсуждая условия своей жизни, они самостоятельно пришли к основным положениям теории прибавочной стоимости. Я не мог лично проверить фактов, но источник был весьма достоверный и, до существу дела, вряд ли тут можно видеть что-нибудь исключительное и странное. Не очевидно ли, что учение о прибавочной стоимости охватывает явления, жизненно важные именно для наемных пролетариев, и притом с той точки зрения, которая для них в наибольшей мере естественна и понятна. А для буржуазной интеллигенции ни материал, сгруппированный в этом учении, не представляет непосредственного насущного интереса, ни способ его группировки и освещения не вытекает из ее общественной позиции. Представление о безличном, коллективном труде, как единственной основе всякой
Подобным же образом било бы в высокой степени странно думать, что теория исторического материализма возникла из интеллигентского опыта. Базисом общественного развития она признает производительные силы социальной системы, т. е. совокупность ее средств производства и ее рабочих сил: со всем этим интеллигенция всего меньше имеет дела. Живя по преимуществу в сфере «духовной» работы, она сама по себе наиболее склонна к социальному идеализму, к признанию идей за движущие силы социального бытия. Наоборот, для пролетария «производительные силы» — это та сфера, в которой протекает его ежедневный труд, вырастающие из них экономические отношения — это та область, где идет его насущная социальная борьба; и наблюдая различие своей точки зрения и точки зрения предпринимателя на одни и те же, очень простые вещи, пролетарий легче всякого другого должен чувствовать зависимость идей от экономических интересов и отношений [12] . Незаметно и непрерывно из бесчисленных мелких и крупных фактов обыденной жизни, накопляется в пролетарской душе тот опыт, для которого социально-философская теория Маркса является прямым выводом и обобщением.
12
Деловая буржуазия, для которой центром жизни является экономическая борьба и финансовые интересы, склонна к своеобразному «экономическому материализму», ставящему в основу социальной жизни имущественные отношения, причем к ним сводится всецело и классовый антагонизм. Эта доктрина обладает внешним сходством, и некоторым внутренними родством с историческим материализмом, которому она проложила путь, как и сама буржуазия проложила путь пролетариату. Те буржуазные историки, как Тьерри в Минье, которых указывают обыкновенно, как предшественников Маркса, были представителями именно такого социального мировоззрения.
Для меня до сих пор остается интересной психологической загадкой, почему я не мог найти в марксистской литературе отчетливого выражения мысли о том, что идеология, или духовная культура, выполняет организующую функцию в жизни общества, групп и классов. Взявши исторически материализм без этой концепции, мы получаем крайне странное и нелогичное положение для тех, кто ставит себе задачей жизни развитие классового самосознания, т. е. идеологии коллектива. Выходит так, как будто люди хотят содействовать перестройке общества непременно с верхнего этажа, а не хотят касаться ни фундамента, каковым являются производительные силы, ни первого этажа — экономических отношений, вообще — направляют свою работу не в глубину социального бытия, а на его поверхность.
Наоборот, наша концепция сразу устраняет недоразумение: развивать классовое самосознание — значит организовывать классовую силу.
Вопрос о культурных принципах, которые предстоит пролетариату внести в жизнь общества, оказался, при ближайшем исследовании, тожествен с вопросом о принципах его организации. Следовательно, мы должны выяснить, как фактически он организован, и в какую сторону направляется развитие организационных форм его социального бытия. При этом оказывается вот что.
Как участник системы производства, наемный рабочий связан с другими ее участниками посредством весьма различных отношений, которые, однако, все сводятся к трем типам.
Во-первых, на рынке труда рабочий встречается с предпринимателем как покупщиком его рабочей силы, и с другими рабочими, как ее продавцами. Тут позиция рабочего характеризуется формальной независимостью и равенством как по отношению к его контрагенту капиталисту, так и по отношению к его конкурентам — другим рабочим. Каждый руководствуется только своими интересами, каждый свободен соглашаться на те или иные условия. Но независимые личные интересы сталкиваются, и социальная связь принимает форму борьбы рабочего из-за оплаты рабочей силы с ее покупателем, из-за возможности продать ее — с другими продавцами. В этих рамках позиция рабочего среди общества представляется чисто индивидуалистической: как обособленная личность, он противостоит другим подобным личностями и враждебно сталкивается с ними. Стихийные силы рынка определяют исход борьбы — удастся ему, или нет, отстоять свои интересы против чужих.
Во-вторых, внутри предприятия рабочий становится к самому предпринимателю и его наемным служащим-организаторам в отношение подчиненного исполнителя их указаний и приказаний. Здесь, разумеется, о равенстве не может быть и речи, о формальной независимости — тоже. Связь авторитарна по существу, дуалистична — по форме, так как имеет два полюса, приказание — исполнение.
В-третьих, с другими рабочими предприятия, занимающими такое же, как он, положение в производстве, нашего рабочего связывает общность их дела при не только уже формальном, но и материальном равенстве условий труда, и при вытекающей отсюда
общности интересов. Это отношения товарищеские. В них нет ни антагонизма, ни подчинения. Они являются тем более законченными, чем менее соединены с технической специализацией; ибо при ней содержание работы различно, и порождает обособленность между работниками, ослабляет общность их дела и интересов. Но специализация тут есть ни что иное, как примесь индивидуалистического элемента к товарищески-трудовым отношениям. Она всего полнее устраняется прогрессом машинного производства. Чем дальше развивается его техника, тем полнее специализация переносится на самые машины, а характер и содержание деятельности работников, имеющих дело с различными машинами, становится все более сходным. Вместе с тем, товарищеский тип трудовых отношений выступает во все более чистом виде.Спрашивается, должны ли эти три принципа организации все вместе оказаться также и культурными принципами пролетариата, а стало быть и определять собою культурные задачи эпохи? Или это должно быть иначе?
Индивидуалистические отношения типичны вообще для меновой социальной системы. В их рамках пролетарий — продавец рабочей силы — не отличается от всякого другого продавца-покупателя. Но в его жизни они играют гораздо менее значительную роль, чем в жизни мелкого товаропроизводителя, а особенно — капиталиста. Буржуазные классы несравненно более заняты борьбою рынка, их интересы несравненно более сосредоточены на конкуренции. Именно для них, поэтому, индивидуализм являлся основным принципом организации, — они должны были и создать индивидуалистическую культуру. Они уже выполняли эту миссию.
Вряд ли кто нибудь станет спорить против того, что вся современная буржуазная культура проникнута духом индивидуализма: это стало общим местом. Ее мораль и право построены на частной собственности и личной ответственности; в ее познании субъектом признается индивидуум, как это видно на всякой буржуазной философии, будет она материалистическая или идеалистическая; буржуазное искусство своим центром имеет судьбы и переживания отдельной личности. Таким образом, очевидно, что принцип индивидуализма не может быть специфическим для культурного творчества рабочего класса: если бы это было так, то культурная задача эпохи гораздо лучше выполнялась бы руками буржуазии, да и вообще никакой принципиально новой, классовой задачи не существовало бы.
Еще важнее то обстоятельство, что в социальной жизни рабочего класса индивидуалистические отношения не усиливаются, не развиваются, а постепенно слабеют и отмирают. В самом деле, если первоначально пролетарий противостоит капиталисту на рынке труда индивидуально, как отдельный и независимый продавец рабочей силы, то затем это изменяется; товарищеские связи проникают и в эту область, индивидуальный договор найма уступает место коллективному, капиталист вынужден иметь дело с профессиональным рабочим союзом. Продажа-покупка рабочей силы, с устранением конкуренции между рабочими, превращается в борьбу классового пролетарского коллектива против буржуазного контр-коллектива [13] . Только штрейкбрехерство и «желтые» союзы остаются напоминанием об индивидуалистической «свободе труда» на рабочем рынке.
13
Буржуазный контр-коллектив в этой борьбе также развивает новые формы сплочения — синдикаты, тресты и т. под., — но не достигает внутренней организованности настоящего коллектива, каков пролетарский — основанный на товарищеском сотрудничестве. В синдикатах и трестах буржуазии личные интересы остаются преобладающим экономическим содержанием, только извне ограниченные общей опасностью и дисциплиной.
Ясно, что если процесс развития стремится уничтожить индивидуалистические элементы пролетарской жизни, то культурно-классовая задача пролетариата не только не может сводиться к дальнейшей выработке индивидуалистических форм, но наоборот, должна включать в себя тенденцию к их разрушению, к их отмене и замещению каким-то иным типом.
Это, однако, не означает, чтобы элементы индивидуализма были уже теперь слабы и ничтожны в системе пролетарские движения. Они еще очень сильны как на его правом фланге — трэд-юнионистском и оппортунистическом, так и на левом — анархо-синдикалистском. В трэд-юнионизме, опорою которого являются представители наиболее квалифицированного труда, сказывается влияние сохраняющейся там до сих пор специализации: она всегда поддерживает, как мы указывали, дробность интересов и психическое обособление личностей; в оппортунизме — влияние примыкающей к рабочему классу справа полубуржуазной интеллигенции, пропитывающей своим настроением наиболее близкие к ней его слои. Анархия и отчасти синдикализм соответствуют тем более ранним фазам движения, на которых еще сильны следы происхождения рабочего класса из разоренной давлением капитала мелкой буржуазии, ремесленной, крестьянской и торговой: этим объясняется и тот, в значительной мере, лишь внешний, революционаризм, который отличает «левое крыло» западно-европейского рабочего движения: этот результат мучительного социального крушения, печать которого еще не изгладилась в новой борьбе, уже не безнадежной, как прежняя, а напротив, полной светлых обещаний.
Но конечно, не в этих промежутках и не в различных смешанных тенденциях пограничных частей пролетарского коллектива лежат основы его собственного творчества — культурные принципы, которым принадлежит будущее.
Авторитарные отношения до сих пор занимают не меньшее место в социально-трудовой обстановке рабочего, чем индивидуалистические: продажа рабочей силы реализуется в подчинении покупателю и лицам, его замещающим. Не должно ли новое творчество отразить и выразить эту сторону классового бытия, как первичную и определяющую? Не здесь ли новый принцип культуры?