Культы, религии, традиции в Китае

Все эти указы были решительно и неукоснительно исполнены. Как писал в своих дневниках Эньнин, только в столице ежедневно расстригали и отправляли по месту рождении в среднем примерно по 300 монахов и монахинь, сначала молодых, а затем и всех остальных. Эта судьба не миновала и тех официально зарегистрированных монахов, у кого документы были не в полном порядке или дипломы не соответствовали полной форме. Согласно официальным данным, всего в стране за эти годы преследований было закрыто и ликвидировано 4600 монастырей, разрушено свыше 40 тыс. буддийских храмов, кумирен и пагод, конфисковано несколько миллионов цин монастырских земель, расстрижено 260 тыс. монахов и монахинь и отпущено свыше 150 тыс. рабов [990, гл. 18, ч. 1, 188—189]. Если к числу монахов и монахинь прибавить немалое количество служек-кандидатов и послушников (неясно, включались ли они в число монахов), а также крестьян, работавших на монастырских землях и плативших монастырям арендную плату или ренту, то окажется, что наряду с миллионами цин земли правительство в результате реформы приобрело не менее полумиллиона новых налогоплательщиков.

После секуляризации и разрушений 845 г. «золотой век» китайского буддизма ушел в безвозвратное прошлое. Конечно, в стране остались монастыри, особенно крупные, официально зарегистрированные, с дипломированными образованными монахами. С течением времени некоторые из монастырей частично или целиком восстановили свои позиции. Возникали и новые монастыри, опять-таки проявлявшие незаурядную экономическую активность. Однако, невзирая на это, в главном, т. е. в сфере духовной, идейной, творческой, былой уровень уже так никогда и не был достигнут.

Упадок китайского буддизма

Начиная с'Сун китайский буддизм уже фактически не выдвинул ни одного великого деятеля, с именем которого были бы связаны новые идеи.

С этого времени буддизм в Китае стал постепенно приходить в упадок⁸².

Период упадка был весьма длительным и своеобразным, со взлетами и падениями. Начавшись на рубеже I—II тысячелетий, он продолжался свыше тысячи лет, вплоть до наших дней. Что же вызвало столь длительный кризис буддизма в Китае?

Едва ли было бы справедливым видеть его единственную причину только в суровом разгроме 845 г. Дело в том, что живучесть и приспособляемость этого учения поразительны, и даже после такого удара он вполне мог оправиться и занять прежние позиции. В некоторых отношениях это и было достигнуто. В частности, в эпоху Юань (XIII—XIV вв.) многие власть имущие, как, например, знаменитый советник Чингисхана Елюй Чу-цай, не только покровительствовали буддизму, но и сами были буддистами не меньше, чем конфуцианцами [665]. В 1221 г. в стране вновь насчитывалось свыше 40 тыс. монастырей и храмов, около 400 тыс. монахов и свыше 61 тыс. монахинь [273, 401], а в публичных дебатах с даосами в 1258 г. буддисты даже вышли победителями, в результате чего Хубилай приказал сжечь позорящие буддистов даосские книги [249, 129—130]. Буддизму и его тибетско-монгольской модификации, ламаизму, охотно покровительствовали не только монгольские, но и первые маньчжурские императоры Китая. Существует даже точка зрения, будто основатель маньчжурской династии Нурхаци воспринимался уже знакомыми с буддизмом его соплеменниками как одно из перерождений бодисатвы Маньчжушри и что именно вследствие этого его племя, до того именовавшееся жучжэнь (чжурчжэни), получило название, под которым оно вошло в историю (маньчжуры) [273, 450]. И все-таки это уже было учение не растущее и процветающее, а лишь доживающее свои дни. Несмотря на отдельные взлеты и счастливые годы, оно в целом так уже и не смогло занять в Китае прежних позиций. И в этом была своя закономерность, это было обусловлено рядом весьма существенных причин.

Во-первых, в централизованной империи средневекового Китая начиная с Тан резко усилились позиции конфуцианцев. Конфуцианство стало прочной основой государственной и социальной структуры Китая, официальной идеологией страны. И хотя конфуцианство отличалось идеологической терпимостью, оно не могло не видеть во влиятельном, богатом и интеллектуально развитом буддизме реальную угрозу для своего безраздельного господства в жизни китайского государства и общества. Резкие нападки танских и сунских конфуцианцев и неоконфуцианцев на буддизм были отражением этого и явились одной из причин, подорвавших позиции буддизма.

Во-вторых, удары по буддизму нередко сопровождались усилением внимания к даосизму, воспринимавшемуся в противовес иностранному буддизму, как свое, китайское учение. Танский У-цзун который учинил в 845 г. разгром буддизма, одновременно возводил в стране сотни новых даосских монастырей, храмов, алтарей. Даосов в противовес буддистам поддерживали и другие императоры, а зачастую и общественное мнение. Показательно, что в дни победных для буддизма дебатов с даосами при дворе Хубилая даосы обвинялись, в частности, в том, что они незаконно захватили свыше 500 буддийских храмов и разрушили статуи Будды и Гуань-инь [273, 423]. Само появление подобного рода акций, вкупе с широким хождением в стране даосских книг, позорящих буддизм, свидетельствует о том, что общественное мнение Китая было более на стороне даосов, чем буддистов.

Наконец, третьей причиной начавшегося на рубеже I—II тысячелетий упадка китайского буддизма было то, что как раз с этого времени стал иссякать тот живительный источник, который на протяжении почти тысячи лет питал своими соками китайский буддизм. Вспомним, что десятки виднейших китайских патриархов буддизма были выходцами из Индии и соседних с ней стран. За буддийской мудростью ездили китайские буддисты-пилигримы И-цзин [266; 722], Сюань-цзан [1037], Фа-сянь [555], которые по возвращении в Китай открывали новые страницы китайского буддизма. Упадок буддизма в самой Индии и вскоре последовавшая затем ее исламизация прекратили приток буддийских идей с древней родины этого учения. Заметно более прохладным стало и отношение самих китайцев к Индии и к прибывавшим оттуда монахам [514, 135—136]. К этому следует добавить, что Западный край (Восточный Туркестан), через который Китай по Великому шелковому пути был связан с Западом, с эпохи Сун был на долгие века отрезан от Китая.

Все эти причины, равно как и другие факторы, в своей совокупности обусловили начавшийся с IX—X вв. упадок китайского буддизма. Конкретно этот упадок выразился прежде всего в ослаблении интеллектуальной мощи учения. Одна за другой стали хиреть и отмирать, уходить в небытие влиятельные и многочисленные прежде различные буддийские школы, секты, направления. Уже с эпохи Сун в стране сохранили свои силы и продолжали более или менее нормально существовать лишь две важнейшие и очень отличные друг от друга секты — «Цзинту» и «Чань». Первая была знаменем широких масс угнетенного и невежественного крестьянства с его наивными мечтами о. счастье и равенстве. Эта секта со временем все более определенно трансформировалась в амидизм, т. е. в секту поклонников будды Амитабы, сторонников не столько мышления, рассуждения, сколько слепой веры. Неудивительно, что на базе этого примитивного течения расцвели тайные общества наподобие «Банляньцзяо» с их мистикой, наивной верой в пришествие Майтрейи и т. п.

Второй сектой, продолжавшей существовать и развиваться в Китае, была секта «Чань», которая с течением времени утрачивала свой бунтарский дух и превращалась в достаточно респектабельное и ортодоксальное учение [496, 46]. Различные ответвления этой секты приобретали новых сторонников и последователей. Представители творческого труда видели в учении этой секты возможности для своего самовыражения, для удовлетворения своих духовных запросов. Некоторые деятели секты стали играть и видную политическую роль. Так, монах этой секты Хай-юнь стал приближенным первых монгольских императоров и был назначен ими на пост руководителя (архиепископа) буддийских монахов в Китае. Этого же поста был затем удостоен один из его учеников [273, 414— 415].

В эпоху Мин (XIV—XVII вв.) одним из наиболее характерных течений в китайском буддизме была попытка соединить воедино обе эти секты. Эта попытка была связана с именем и деятельностью монаха Чжу-хуна (р. 1535), предложившего во время медитации не ограничиваться концентрацией внимания на одном лишь имени Амитабы (как то было принято в амидизме), но и стремиться постичь абстрактную истину, которая и есть Будда. Он считал, что такое поведение близко к принципам медитации «Чань». И действительно, здесь, так сказать на высшем уровне, на уровне медитации, некоторые психологические моменты обеих школ оказались сходными, так что ряд буддистов стал в своей религиозной практике совмещать амидизм с «Чань» [273, 443—447].

И все-таки, несмотря на все эти попытки вдохнуть в него жизнь, творчески обновить его [1030], учение и церковь в целом постепенно приходили в упадок. Если не говорить о небольшой группке монахов из среды образованной элиты общества, которые как раз и пытались спасти свою религию от вырождения, переводили тексты и сочиняли компиляции на различные буддийские темы, в том числе и о самом Будде [781], то основная масса членов сангхи была малограмотной. Ее знаний хватало лишь для удовлетворения текущих религиозных потребностей масс, связанных с запросами культа и с погребальными обрядами. И в этой своей функции буддизм все больше и больше терял свое оригинальное лицо, становясь лишь элементом сложившейся в стране системы религиозного синкретизма. Вырождение сангхи в целом в конце Мин и в Цин (XVII—XX вв.) привело к тому, что судьбы буддизма, как философского учения, как комплекса идей, связанных с деятельностью и доктринами его эзотерических сект, постепенно перешли в руки буддистов-мирян, философов и ученых, которые на протяжении ряда веков безуспешно боролись за возрождение интеллектуальной мощи и влияния буддизма.