Купол над бедой

Полине очень не нравилось то, что после этих эксцессов нельзя было дать никаких гарантий того, что оборотней в городе нет. Если тот, из подвала с проспекта Ветеранов, был единичной случайностью, то любой следующий говорил, что твари - неотменяемая часть городской жизни. Еще был очень неприятный лозунг боевого крыла - "смерть предателям" - конечно, относимый в первую очередь к ветконтролю.

У Виталика глаза были сильно больше обычного, когда он пришел к Полине домой поговорить обо всех Алисиных достижениях сразу. Полине тоже стало не по себе даже от перечисления. Но по настойчивой просьбе Виталика, которая выглядела скорее уже требованием, она посмотрела и ролики с интервью, и запись какого-то круглого стола, и ролик с залива, с мокрой Алисой в кадре. В кадре и в купальнике. Когда занимательная часть программы и чай в полулитровой кружке гостя кончились, Виталик посмотрел на Полину весело и иронично и спросил:

– Ну что? Решение какое-нибудь будет? Или еще подождем?

– Виталя, - Полина замялась, - я согласна, что это уже треш и, наверное, даже полный треш...

– Но?
– он смотрел ей в лицо и почти смеялся, хотя улыбка была еле заметна, если не смотреть ему в глаза. И от этого ей было очень неловко, даже почти стыдно.

– Ты понимаешь, что я связана профессиональной этикой?

Он не выдержал и заржал в голос:

– Полька, ну сама послушай, что плетешь! Говоря о твоей профэтике, нужно задавать вопросы на четыре шага раньше, с Манифеста Убитого Города...
– и осекся.

– Ну и вот, - сказала Полина мрачно.

– Ну да, - кивнул Виталик, - не смешно.

...Я провожу без тебя этот вечер. Впервые за все время, что мы по эту сторону звезд. Мне очень больно сейчас, и завтра тоже будет больно, но возможно, однажды это отступит. Я не знаю наверняка, только надеюсь. Тебя нет рядом и больше не будет, и теперь нас связывает только та боль, которую я чувствую. Эта боль объединяет меня с твоими товарищами по отряду. Они в госпитале сейчас, и им больно - ранены, обожжены...Я тоже болен - тобой, за тебя, за вас всех. Я не могу ненавидеть того, кто сделал это, но ты болишь у меня...Я даже спеть о тебе пока не могу, но обещаю: ты не останешься без песни, ты не будешь забыта.

...Мы пришли сюда в один день, не зная друг о друге, встретились и были благодарны этой угрюмой земле: я за тебя, а ты за меня. Мы делили труд и отдых здесь и надеялись унести домой нашу дружбу. Как только появились первые радиосообщения, сперва о случившемся в районе блокпоста, затем о погибшем гвардейце, я понял, что это ты. И дорогой мой друг, тот, кто сделал это, не получит моей ненависти. Я не дам им ненависти, потому что хочу оставить место в сердце для любви к тебе. Я говорю: ты навсегда останешься в моем сердце. Я люблю тебя. И унесу тебя в своем сердце на родину, которую ты больше не увидишь...

Выдержки из прощальных писем в чате саалан, апрель - ноябрь 2021 года.

Перед декабрьским вылетом в Стокгольм Димитри наконец получил от аналитиков доклад о вероятных точках культурного конфликта с местными. Читать доклад пришлось в самолете, хотя отношения к цели поездки он и не имел. Из доклада самым прямым образом следовало, что досточтимых надо останавливать в их рвении наставлять местных на путь Пророка и Искусства. Академия, судя по уже достигнутым результатам, с завидным религиозным рвением решила повторить подвиг двухлетней давности по земному счету и поссорить имперскую администрацию со всеми местными разом. Досточтимые, как обычно, начали диктовать свои представления о должном и недолжном прямо поверх местных обычаев. Как всегда, они дали этим обычаям нелестную оценку и начали вносить свое, не интересуясь тем, насколько люди готовы их слушать и заменять привычное на предложенное.

Они успели вмешаться в жизнь местных именно там, где это вмешательство меньше всего способствует взаимопониманию, и уже почти наработали на вражду. Осуждая и угрожая, они запрещали местным отдавать дань уважения их мертвым привычными способами. То, что они предлагали, воспринималось уроженцами края как оскорбительное и пренебрежительное отношение к их святыням. Нужно было ждать возражений, и не только от частных лиц. Князь усмехнулся над распечаткой. Ему было бы очень интересно посмотреть на конфликт Академии Аль Ас Саалан и полиции края, которой нужно вскрыть захоронение и исследовать останки для разбора уголовного дела и установления истины. В общем, объяснить это все досточтимым было невозможно, даже если этих всем составом запихать в портал и потребовать у магистра замены каждому. Так что появление проблем было неизбежной частью будущего. Но Димитри уже был предупрежден, а досточтимые - нет. Оставалось дождаться, когда они обнаружат проблему и удивятся. После этого и можно будет начинать с ними разговаривать. Остальные листы доклада князь читал очень медленно, а закончив, попросил кофе и конфет. Конфет было почти два десятка, и их все равно не хватило.

Академия со свойственной ей непосредственностью вмешалась в медицинские практики местных, и это было немногим легче того, что они уже наделали на атомной станции. Да, в этих практиках были возможности для злоупотреблений, в том числе и для тех, которые по меркам империи могли быть расценены как некромантия. Но эти злоупотребления были возможны не там, где их нашли досточтимые. А то, что они нашли, было просто лекарским ремеслом, очень далеко убежавшим вперед от уровня, известного саалан. Просто другим способом выразить любовь к близкому или другу и заботу о нем. Всего лишь новым для саалан способом помочь людям. Что же до некромантии, под этим небом ее нужно было искать среди отношений живых с живыми. Это было непостижимо, непредставимо и дико. Как одна луна между звездами. Как съедобные птицы. Как толстые и сытные грибы. Как пищевые злаки в количестве больше десятка. Как лен, шелк и эта их ткань из древесины, вискоза.

Князь вздохнул и вернулся к докладу. Досточтимые были правы в одном: суверенность семьи в крае была чрезмерной, и это придется менять, даже если трения будут неизбежны. Часть местных семейных практик была откровенно жестокой и вредительской, еще часть легко определялась как некромантия, но проходила по категории отношений матери и ребенка и, следовательно, была частным делом семьи. И вместо того, чтобы мешать работать медикам и полиции, Академии следовало заняться защитой и охраной женщин, потому что в сложившихся условиях местные традиции и практики именно их ставили под удар прежде всего.

Было еще что-то религиозное, с поклонением частям останков мертвых, с чем точно должна была разбираться Академия. Князь просмотрел эту часть доклада очень бегло, решив обсудить ее с достопочтенным при личной встрече.

Убрав наконец листы, Димитри решил, что пресс-служба заслужила если не премию, то выходной точно. При первой возможности. Но пока его ждала первая встреча с главой иностранного государства, разнообразия ради, с королем. И это радовало князя Кэл-Аларского. За время своих визитов в Москву он несколько устал как от самого Эмергова, так и от его команды. Теперь у Димитри была возможность посмотреть, как ведут дела местные аристократы. Несмотря на всю подготовительную работу, переговоры о сотрудничестве в области восстановления энергоснабжения Санкт-Петербурга легкими быть не обещали. Они включали в себя в том числе закупку оборудования под видом оказания гуманитарной помощи, а санкции с края никто не снимал.

Досточтимый Лийн, целитель и травник, на тот день подвигов совсем не планировал. До Долгой ночи оставалось не больше декады. Он собирался спокойно доехать из Сосново, куда его отправляли с инспекцией фельдшерского пункта, обратно в Приозерск и заняться чтением. Но день был сырой, Лийн выпил в кафе по дороге лишнюю кружку чая и, конечно, почувствовал потребность зайти перед дорогой в туалет. Увидев скорчившуюся на полу рядом с кассой молодую женщину, он на ходу присмотрелся и понял, что она рожает. Но все-таки зашел в кабинку по своим делам, а выйдя, прежде всего помыл руки, по завету Пророка. После чего прямо у кассы туалета поставил портал в городской госпиталь Приозерска, сгреб на руки эту несчастную, спросил ее имя и шагнул в овал, заполненный клубящейся белой мглой. В приемном покое он заявил, что останется с ней, и, как выяснилось, был совершенно прав. Ему потребовалось все Искусство, доступное ему, а акушерская бригада использовала, по их собственным словам, все везение, отпущенное на смену, для того, чтобы мать и дитя остались живы. Лийн навещал женщину, назвавшуюся Юлей, все девять дней, что она провела в больнице. А на десятый день, второго января нового, двадцать первого, года он, придя проведать свою подопечную, обнаружил только матерящегося врача и оставленного Юлей малыша, которому нечем было ни понять, что мать отказалась его воспитывать, ни испугаться того, что его ждет.

Врач пожаловался досточтимому - мол, и последнее заначенное на эту тварь ушло, стоило ее спасать, такую. Лийн смутился:

– Она сделала что-то плохое, когда ушла?

– А ты как думаешь, - мрачно глянул на него врач, - долго ее пацан в доме ребенка проживет, если их там и так в полтора раза больше нормы, а антибиотиков в крае нет? Вот зачем было с мужиком спать, если ребенок не нужен?

– И ты знал заранее, что она так сделает? Но все равно спасал ей жизнь?
– Лийн ничего не понимал, ему было жалко и измотанного врача, и глупую Юлю, и маленького мальчика, зачем-то обреченного на смерть. Последнюю фразу он не понял в принципе, поэтому не обратил на нее внимания: то было уже в прошлом, а сейчас речь шла о жизни и смерти уже рожденного малыша.