Куприн: Возмутитель спокойствия

Не думаем, чтобы прототип Труханова был благодарен бывшему ученику за такую славу. В жизни его фамилия была Цуханов, так что узнать его было нетрудно. Куприн намеренно не изменил в повести фамилию своего обидчика Кикина — он мстил и был удовлетворен, когда получил от Кикина разъяренное письмо. Мы намеренно задерживаемся на этом моменте: в «Кадетах» писатель впервые начал сводить счеты со своим прошлым, выволакивая на всеобщее обозрение «грязное белье» и нимало этим не заботясь. Первая публикация повести в киевской газете наверняка до Москвы и не дошла, а вот вторая, в популярном петербургском журнале «Нива», да еще и в 1906 году, когда Куприн гремел, не могла не стать головной болью для руководства 2-го Московского кадетского корпуса. Просто мы об этом ничего не знаем.

Наконец, есть в «Кадетах» главное: упоительное счастье героя от того, что ты больше не ничтожество, что какой-то особенный, что в увольнении мчишься по улице и отдаешь честь генералу, а тот отвечает. Что мама от счастья плачет и повторяет только: «Ах ты кадетик мой милый!» Что тебя возят показывать родственникам и знакомым, а там только и слышно: «воин», «будущий Скобелев». Так, с мундиром кадета, к Саше Куприну пришла первая в его жизни роль, которую он играл с удовольствием.

Между тем он взрослел. Известно, какой опыт быстро приобретается в казармах. Помимо виртуозного сквернословия и карт, «куренье в третьем классе, водка в четвертом, в пятом — первая публичная женщина» («Река жизни»). В 14 лет Саша написал «Молитву пьяницы»:

О, Вакх небожитель, Богов утешитель, Сниди на землю, молю. Нектаром чистым, Свежим, душистым Жизнь услади ты мою.

Вакху следует расщедриться вишневкой, портвейном, хересом, рейнвейном...

Так сниди скорее, Да лишь постарее Бутылку с собой захвати; Мы горе забудем, Друзьями мы будем И оба проснемся в части.

Конечно, это гусарство и бравада вкупе с перепевами юнкерских молитв Лермонтова, однако пили наверняка.

Хвастались и мужскими победами. За невинным названием купринского юношеского стишка «Маша» с посвящением «Л. Верещагину» (1885) скрывается довольно фривольная история соблазнения той самой Машей юного и малоопытного «Л. Верещагина» и его восторженный отзыв: «А, главное, все даром». Значит, в других случаях было за деньги и, значит, в это время в жизнь Саши Куприна уже вошли публичные дома. Позднее в «Поединке» он горько обвинит кого-то невидимого в том, что ему изгадили отношение к женщине: «Любовь! Кто понимает ее? Из нее сделали тему для грязных, помойных опереток, для похабных карточек, для мерзких анекдотов, для мерзких-мерзких стишков. <...> Тут какой-то общий обман, какое-то напускное мужское молодечество, какое-то хвастливое презрение к женщине». Словно извиняясь за то, что сам был клиентом «веселых домов», он напишет «Яму», подаст голос в защиту разнесчастных Любок и Женек.

Взросление Куприна было трудным, и обычные для переходного возраста фокусы он, разумеется, откалывал. К седьмому классу он исчерпал чашу терпения преподавателей. Об этом рассказывают документы, недавно обнаруженные в Российском государственном военно-историческом архиве (далее РГВИА). В августе 1887 года на балу в 1-м кадетском корпусе Куприн послал за вином, выпил сам и угостил товарищей. Большинство педагогов находили, что более нет никаких надежд на то, что в следующем, выпускном году этот кадет исправится. В его раскаяние никто не верил, зная, что это страх перед матерью и ничего более. Последовал приговор: «...не надеясь, чтобы Куприн при его характере, достаточно выяснившемся за его семилетнее пребывание в корпусе, смог при выпуске иметь 8 баллов за поведение, постановили: представить Куприна к увольнению из корпуса с переводом его на службу в войска с правами вольноопределяющихся 1-го разряда» [25] . В «Юнкерах» писатель не скрывал, что у него вышел серьезный конфликт, только обстоятельства приводил более благородные. И с болью вспоминал заплаканное, бледное лицо матери, которая вымолила ему прощение.

25

РГВИА. Ф. 725. Оп. 38. Д. 324. Л. 150. Цит. по: Капитонов А. Кадетские проказы (штрихи к повести А. И. Куприна «На переломе (Кадеты)» // Цейхгауз [Москва]. 2001. № 1.

Так он начал понимать силу самоотверженной женской любви и преданности: мать все уладит, сестры помогут. Саша часто виделся с Зиной, которая училась в Москве. На его глазах протекал ее роман со студентом Петровской земледельческой и лесной академии Станиславом Генриховичем Натом. Они поженились, когда Саше было 14 лет, и с тех пор он преклонялся перед «Стасей» (так звали Ната домашние), который после окончания академии должен был стать лесничим. Безотцовщина, Саша нуждался в мудром старшем товарище-мужчине и нашел его в Нате. «Поистине, в духовном смысле вы оба были моими кормильцами, поильцами и лучшими воспитателями», — признавался он в письме Зине много лет спустя [26] .

26

Цит. по: Фролов П. А. А. И. Куприн и Пензенский край. Саратов: Приволжское книжное изд-во (Пензенское отделение), 1984. С. 98.

А вот мужа Сони, Ивана Александровича Можарова, Куприн не любил: «Ленивый, сонный, всегда с разинутым ртом, бледный, с желтыми катышками на ресницах. Его единственное чтение была — шестая книга дворянских родов, где значилась и его фамилия. <...>. Кажется, и Соня его ненавидела, но из гордости молчала. Он как-то пришелся не к дому. Вся семья по какому-то инстинкту брезгливости сторонилась от него» («Юнкера»). Можаровы тоже жили в Москве, в огромной гостинице барона Фальц-Фейна, где Иван Александрович служил конторщиком. В этом качестве он оказался полезен Саше.

К семнадцати годам, когда Куприна чуть не выгнали из корпуса, он уже запоем писал стихи. 29 из них (в том числе 14 автографов) в 1941 году передал в Государственный Литературный музей его однокашник Александр Гурьев — значит, друзья-кадеты его уважали. Но ему популярности среди однокашников уже было мало. Требовалось показать свои стихи кому-нибудь из мэтров, и однажды Можаровы дали знать, что в их гостинице остановился поэт Михаил Николаевич Соймонов. Куприн вспоминал:

«...я решился предоставить мои стихи на суд Соймонова.

Это был человек чрезвычайной физической и нравственной красоты. Он как-то прошел незамеченным в литературе.

Со свойственной ему откровенностью, скажем, даже — прямотой, он сказал мне:

— Ваши стихи никуда не годятся!

В то время я покраснел от оскорбления. Но теперь я бесконечно благодарен этому человеку, ибо он отучил меня от стихотворства» [27] .

Эту встречу можно датировать весьма условно: Соймонов уехал из Москвы весной 1888 года и вскоре умер. Значит, Саша Куприн приходил к нему, будучи не старше восемнадцати лет. Показывал он свои стихи и Лиодору Ивановичу Пальмину, известному тогда поэту и богеме. Тот, по словам Куприна, похвалил его за наблюдательность, но тактично советовал лучше попробовать свои силы в прозе.

27

Из дневника А. И. Куприна // ОР РГБ. Ф. 392. К. 2. Ед. хр. 2.

У любого известного человека найдутся в арсенале подобные байки. Став знаменитым, приятно рассказывать: в меня не верили, а я всех удивил. Однако же нас совершенно не удивляет, что в последний кадетский год Куприн уже не хотел быть военным. Автобиографический герой «Юнкеров», Алеша Александров, рассуждает так: «Выйдя из корпуса, многие кадеты по окончании курса держат экзамены в технические училища, в межевой институт, в лесную академию или в другое высшее училище». Не обязательно же идти по военной линии! Значит, он уже понимал, что армия — не совсем то (или совсем не то), для чего он рожден.

Причины могли быть не только субъективные — Саша почувствовал в себе гуманитарные способности. Жесткая внутренняя политика Александра III, допускавшая использование гарнизонов в подавлении общественных протестов и бунтов рабочих, привела к тому, что в определенных кругах значительно пошатнулось уважение к армии. Саша ведь вращался не только в училище, у него были знакомства в среде московского студенчества. Значит, он мог находиться под влиянием творчества Надсона, кумира молодежи 1880-х годов. Надсон был «павлон», выпускник столичного Павловского военного училища, затем подпоручик Каспийского пехотного полка, но службу откровенно презирал. Пацифистские взгляды выражал в то время и Лев Толстой, имевший колоссальное влияние на умы молодежи. К тому же именно в это время Куприна начала смущать двоюродная сестра матери — княжна Екатерина Александровна Макулова. Дама эмансипе, передовых взглядов, она негодовала, что Любовь Алексеевна готовит сына к военной карьере, что поэта хочет сделать помощником «царских опричников» и «палачей». Та оправдывалась, что другого пути не видит, плакала: «Что же мне делать, когда мы нищие!» Макулова наседала на Сашу, убеждала его не переходить в юнкерское училище, а поступить в университет, быть среди передовой молодежи, а не гнить в казарме.