Куприн: Возмутитель спокойствия

В августе 1888 года Куприн получил аттестат, в котором значилось, что «названный кадет, при хорошем поведении, успешно окончил полный курс кадетского корпуса». Можно только посочувствовать Любови Алексеевне, представляя, до какого унижения ей пришлось дойти, вымаливая фразу о хорошем поведении. Тем не менее никакие ее хлопоты не смогли бы исправить картину успеваемости сына, а значит, в выпускном классе он все же взялся за ум. И все же пошел по пути наименьшего сопротивления: стал юнкером 3-го Александровского военного училища. Оно занимало целый квартал между Пречистенским бульваром, улицей Знаменкой и Большим Знаменским переулком. После отдаленного Лефортова Саша оказался в самом центре Москвы, рядом с Кремлем.

Став юнкером, Куприн усвоил неписаный закон: «Александровец, на тебя вся Москва смотрит!» Надо полагать, именно тогда он стал осознанно относиться к Москве, полюбил ее. На склоне лет, в эмиграции, он с удовольствием окунался в переживания юности и тщательно выписывал детали московской жизни, ушедшей навсегда: «Москва... оставалась воистину “порфироносною вдовою”, которая не только не склонялась перед новой петербургской столицей, но величественно презирала ее с высоты своих сорока сороков, своего несметного богатства и своей славной древней истории. Была она горда, знатна, самолюбива, широка, независима и всегда оппозиционна. Порою казалось, что она считает себя совсем отдельным великим княжеством, с князем-хозяином Владимиром Долгоруким во главе. Бюрократический Петербург с его сухостью, узостью и европейской мелочностью не существовал для нее. И петербургской аристократии она не признавала» («Юнкера»).

Хотя и не коренной, но определенно москвич, Куприн этим духом вполне пропитался. Он не сможет полюбить Петербург.

Саше предстояло провести в училище два года и выйти с младшим обер-офицерским чином подпоручика. Волнуясь до обморока, стоя в ряду других юнкеров на училищном плацу, он торжественно повторял за батальонным священником текст присяги: «Обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому и его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови...»

Детство кончилось. Здесь все было всерьез, и вскоре после присяги Куприну выпала возможность почувствовать себя воином, от которого зависят судьбы страны. Он воочию увидел своего императора.

Повод для посещения Александром III Москвы был невеселый. 17 октября 1888 года он с семьей едва не погиб в железнодорожной катастрофе на станции Борки, под Харьковом. Россия, всего семь лет назад трагически лишившаяся его отца, Александра II, содрогнулась. «Как-то нелепо странна, как-то уродливо неправдоподобна мысль, что государю, вершинной, единственной точке той великой пирамиды, которая зовется Россией, может угрожать опасность и даже самая смерть от случайного крушения поезда», — вспоминал Куприн свое тогдашнее смятение.

И вот весь Московский гарнизон выстроен по пути следования императора от вокзала до Кремля. Александровны стоят от Золотой решетки до Красного крыльца. Александров, автобиографический герой «Юнкеров», в первой шеренге. Он видит помост, покрытый ковром, и думает: неужели возможно, что царь пройдет мимо него в трех-четырех шагах? Ждут долго. Но вот грянул их училищный оркестр, и показался Он.

«Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, ласково и прямо устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды! Александрова точно нет. Он растворился, как пылинка, в общем многомиллионном чувстве. И в то же время он постигает, что вся его жизнь и воля, как жизнь и воля всей его многомиллионной родины, собралась, точно в фокусе, в одном этом человеке, до которого он мог бы дотянуться рукой... И оттого-то рядом с воздушностью всего своего существа он ощущает волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного жертвенного подвига» («Юнкера»).

Здесь нам впору воскликнуть: за Веру, Царя и Отечество! Однако вынуждены воздержаться. Происходила ли описанная сцена с самим Куприным, а не вымышленным юнкером Александровым, неизвестно. Слишком уж очевиден ее первоисточник: роман «Война и мир», том первый, часть третья, глава восьмая. Николай Ростов с восторгом видит Александра I и мечтает за него умереть.

Факт один — Куприн действительно учился в 3-м Александровском военном училище. Это отражено в его послужном списке и других документах. В остальном же — приходится доверять его рассказам. О том, что в училище все было по-военному, жесткая дисциплина, но, в отличие от корпуса, учащихся уважали. Дедовщины не было. Второкурсники, хотя и дразнили первокурсников «фараонами», а себя звали «обер-офицерами», рук не распускали. Однако и здесь царил культ силы, но силы разумной, здоровой. Саша увлекся гимнастикой, верховой ездой (это станет страстью), плаванием. Был и другой культ, особый снобизм: делить общество на военных и штатских. Последних презрительно именовали «шпаками» и «штафирками». Куприну, несомненно, нравилось такое превосходство, в остальном же он поначалу в училище потерялся. Оно считалось одним из лучших в стране, поэтому вместе с ним за партами сидели отпрыски столбовых дворянских родов. К тому же из-за малого роста Куприна определили в четвертую роту, которую дразнили «блохами». Однако к исходу первого года учебы он и здесь заставил о себе говорить.

Как-то он встретил поэта Лиодора Пальмина, и тот напомнил: юноша, когда вы напишете рассказ? И Саша написал «Последний дебют», историю из закулисной жизни актеров, а Пальмин напечатал ее в московском журнальчике «Русский сатирический листок» (1889. № 48. 3 декабря). Этот свой первый триумф Куприн запомнил на всю жизнь:

«...наплыв радости был так бурен, что Александров не мог стоять на ногах. Его тело требовало движения. Он стал перепрыгивать без разбега через одну за другой кровати. <...>

Слава юнкера, ставшего писателем, молниями бежала по всем залам, коридорам, помещениям и закоулкам училища» («Юнкера»).

Вот оно: за ним ходят по пятам. Этим он снова смог выделиться. И князем быть не обязательно, и красавцем, и бастионов штурмовать не нужно, и переходить через Альпы незачем. Просто напечатай что-то и почивай на лаврах. Разве мог после такого огромного счастья его огорчить карцер? Ротный командир, капитан Фофанов, счел «бумагомарание» занятием для «шпаков» и наказал юнкера. Спасибо ему! Слава Саши Куприна, пострадавшего за литературу, от этого только приумножилась.

Много позже, вспоминая то время, писатель воскликнет: «...будь проклят тот день, когда я впервые увидел в печати свой рассказ! Почему мой ротный командир, капитан Фофанов, только посадил меня под арест, а не выпорол за это! Нет горше хлеба на свете!» [28] Куприн никогда не переиздавал «Последний дебют», стыдился его, однако же начало литературной деятельности неизменно отсчитывал с 3 декабря 1889 года. И с этого времени он действительно не переставал писать, теперь уже прозу. Как же можно поверить его рассказам о том, что он стал писателем случайно?

28

Письмо А. И. Куприна к Ф. Д. Батюшкову. 1911 год, без даты / Письма А. И. Куприна. 1893–1934 гг. // search.rsl.ru.

Став училищной знаменитостью, Саша наверняка говорил о своем будущем с печоринским безразличием: где писательская карьера и где армия? Почувствуйте, мол, разницу. Между тем он был обязан по окончании училища отслужить три года, а дальше уже определяться: то ли уходить в запас, то ли пытаться поступить в Николаевскую академию Генерального штаба, дававшую высшее образование и перспективу научной работы, то ли покорно тянуть лямку, выслугой добиваясь очередного звания. Он знал, что лучшие места при распределении достанутся тем, кто примерно учился: фельдфебелям и портупей-юнкерам. Они имеют право выбирать, например, лейб-гвардию в столице. Потом пойдут подразделения артиллерии, а потом, в самом хвосте, пехотные полки, и чем хуже успеваемость выпускника, тем захудалее полк его ожидает. Куприн понимал, что ни по успеваемости, ни по знатности происхождения ни в какой легендарный полк не попадет. Поэтому заявил себе и окружающим, что не место красит человека, и он своей персоной сделает «последнее место первым».