Курс на худшее: Абсурд как категория текста у Д.Хармса и С.Беккета
Шрифт:
Отзвук идей Матюшина можно найти в трактате Друскина «Движение», написанном в 1934 году; расширенное смотрение предстает в нем как разрушение последовательности, а значит и времени:
Может, ты скажешь: ты осматриваешь, а другой не осматривает, он видит сразу. Но если он видит сразу, он не видит последовательности. Он видит одно. Поэтому нет последовательности, если кто-либо видит сразу. Также не может соединять тот, кто видит сразу, потому что, соединяя, переходит от одного к другому. Помимо того, сомнительно, чтобы он мог запомнить предыдущее. Ясно, что он в этом и не нуждается.
Видение мира как органического целого чрезвычайно характерно также и для Хармса. Органическое мировоззрение, сторонником которого в русской философии был Н. О. Лосский, избегает двух крайних точек зрения в вопросе о формах существования и о познании мира: индивидуализма, отрицающего самостоятельность бытия целого, и универсализма, считающего ценным лишь бытие абсолютного целого в ущерб бытию индивидуальности. Познание, согласно подобному подходу, состоит не только в анализе необходимых связей предмета с другими объектами, но и в созерцании предмета в его «неприкосновенной подлинности» [219] ,
219
Лосский Н. О. Мир как органическое целое // Лосский Н. О. Избранное. М., 1991. С. 346.
Я думал о том, как прекрасно все первое! Как прекрасна первая реальность! Прекрасно солнце, и трава, и камень, и вода, и птица, и жук, и муха, и человек. Но так же прекрасны и рюмка, и ножик, и ключ, и гребешок [220] .
Такой же объективной предметностью обладает и слово, создающее реальность и в то же время ее отражающее; в том же самом письме, сравнивая «Божественную комедию» и стихотворение Пушкина «Зимняя дорога», поэт пишет:
Великая вещь «Божественная комедия», но и стихотворение «Сквозь волнистые туманы пробирается луна» — не менее велико. Ибо там и там одна и та же чистота, а следовательно, одинаковая близость к реальности, т. е. к самостоятельному существованию. Это уже не просто слова и мысли, напечатанные на бумаге, это вещь такая же реальная, как хрустальный пузырек для чернил, стоящий передо мной на столе. Кажется, эти стихи, ставшие вещью, можно снять с бумаги и бросить в окно, и окно разобьется. Вот что могут сделать слова! [221]
220
Хармс Д. О явлениях и существованиях. Сост. Д. Токарева. СПб., 1999. С. 355–356.
221
Там же. С. 357.
Однако такая самостоятельность предмета не значит, что он существует абсолютно независимо от других предметов, и Хармс, как поэт, одаренный мистическим ощущением целостности жизненного потока, не может не почувствовать глубинное единство мира, которое открывается человеку с помощью искусства:
Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось Искусство. Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но в то же время я узнал, что это одно и то же [222] .
222
Там же. С. 356. В своей статье «Художники препятствия» (1948), посвященной его любимым художникам братьям Герардусу и Абрахаму (Браму) ван Вельде, Беккет говорит, что «распятия кисти Руо, китайские натюрморты Матисса, конгломераты Кандинского 1943 или 1944 года вышли из желания показать, что клоун, яблоко и красный квадрат составляют единое целое, и из смятения, вызванного сопротивлением, которое это целое оказывает тому, кто пытается его изобразить. Они едины в том, что представляют собой вещи, вещь, вещность. Абсурдно говорить, подобно Кандинскому, что живопись освободилась от объекта. Живопись освободилась от иллюзии, что этот объект не один, и, возможно, от иллюзии, что он позволит себя изобразить» (Beckett S. Peintres de l’emp^echement // Beckett S. Le monde et le pantalon suivi de Peintres de l’emp^echement. Paris: Minuit, 1989, 1990. P. 56).
В своем ощущении целостности мира Хармс очень близок Казимиру Малевичу. В работе «Супрематизм. 34 рисунка» (1920) художник пишет:
Супрематизм делится на три стадии по числу квадратов — черного, красного и белого, черный период, цветной и белый. В последнем написаны формы белые в белом. Все три периода развития шли с 1913 по 1918 год. Периоды были построены в чисто плоскостном развитии. Основанием их построения было главное экономическое начало одной плоскостью передать силу статики или видимого динамического покоя. Если до сих пор все формы чего бы то ни было выражают эти ощущения осязания не иначе как через множество всевозможных взаимоотношений между собою связанных форм, образующих организм, то в супрематическом достигнуто экономическим геометризмом действие в одной плоскости или объеме. Если всякая форма является выражением чисто утилитарного совершенства, то и супрематическая форма не что иное, как знаки опознанной силы действия утилитарного совершенства наступающего конкретного мира. Форма ясно указывает на динамизм состояния и является как бы дальнейшим указанием пути аэроплану в пространстве не через моторы и не через преодоление пространства разрывающим способом неуклюжей машины чисто катастрофического построения, а плановым включением формы в природоестественное действие. Какие-то магнитные взаимоотношения одной формы, которая, может быть, будет составлена из всех элементов естественных сил взаимоотношений и поэтому не будет нуждаться в моторах, крыльях, колесах, бензине. Ее тело не будет построено из разнообразных организмов, творя целое [223] .
223
Малевич К. Супрематизм. 34 рисунка // Малевич К. Живопись. Теория / Под ред. Д. В. Сарабьянова, А. С. Шатских. М., 1993. С. 232.
Высказывание Малевича о том, что новый, «наступающий» мир будет миром конкретным, не могло бы не понравиться Хармсу. Определенную аналогию можно провести и между понятием динамического отдыха, которое мы находим в той же статье, и хармсовской концепцией преодоления противоположностей: если эпоха Бога-Отца была эпохой покоя, а эпоха Бога-Сына — эпохой движения, то эпоха Бога Духа
Святого будет эпохой не только покоя, но и искусства, а искусство не может быть статичным, тем более искусство реальное, о котором мечтал Хармс. Но нельзя не отметить и существенное отличие: если Малевич, призывая видеть в каждой форме отдельный мир, имеет в виду формы элементарные, такие как квадрат, круг или крест, Хармс говорит в письме к Пугачевой о реальной, объективной вещности любых предметов, как рукотворных, так и нерукотворных. В декларации «ОБЭРИУ» речь идет о той же конкретности предметов и слов:Люди конкретного мира, предмета и слова, — в этом направлении мы видим свое общественное значение. Ощущать мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора стародавних истлевших культур, — разве это не реальная потребность нашего времени? — вопрошает Заболоцкий, автор двух первых главок декларации [224] .
Важно, что метод Хармса предполагает, в отличие, например, от метода Малевича, не сведение предметов к неким простейшим формам, но их очищение от конвенциональных связей бытия без разрушения идентичности предмета: в момент столкновения с другим объектом реального мира предмет «принимает новые конкретные очертания», сохраняя свое субстанциальное значение, тот «классический отпечаток», который позволяет ему существовать независимо:
224
Хармс Д. Жизнь человека на ветру. С. 449.
ДАНИИЛ ХАРМС, — говорится в декларации, — поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. В момент действия предмет принимает новые конкретные очертания, полные действительного смысла. Действие, перелицованное на новый лад, хранит в себе «классический отпечаток» и в то же время — представляет широкий размах обэриутского мироощущения [225] .
Процесс очищения мира Хармс представляет как глобальное столкновение всех предметов, которое влечет за собой сначала их деформацию, потерю ими привычной для нас формы, и лишь затем — восстановление той наполненной истинным смыслом формы, которая была разрушена в результате грехопадения. Чем-то это напоминает повторение «большого взрыва», который привел к образованию Вселенной: все предметы собираются в одной, бесконечно малой точке и становятся единым целым, чтобы затем разлететься в разные стороны, образовав мир, каждая часть которого будет хранить отпечаток целого.
225
Там же. Хотя характеристики всех членов «ОБЭРИУ» написаны Заболоцким, вряд ли имеет смысл подвергать сомнению их точность: скорее всего, Заболоцкий сверял их содержание с каждым из членов объединения.
В 1930 году Хармс пишет стихотворение, в котором важный для Малевича мотив потери веса и полета ставится в контекст его собственного метода. Речь идет о «звонитьлететь», имеющем подзаголовок «Третья цисфинитная логика». В первых строчках описывается, как взмывают в воздух дом, собака, сон, мать, сад, конь, баня и шар.
Вот и дом полетел. Вот и собака полетела. Вот и сон полетел. Вот и мать полетела. Вот и сад полетел. Конь полетел. Баня полетела. Шар полетел.Хотя их полет продолжается и в настоящий момент, укоренен он, однако, в прошлом, поэтому Хармс и употребляет прошедшее время. Но неожиданно прошедшее время уступает место инфинитиву:
Вот и камень полететь. Вот и пень полететь. Вот и миг полететь. Вот и круг полететь.Непосредственность восприятия, выраженная с помощью слова «вот», сочетается здесь с атемпоральностью инфинитива, этой «пустой формой» времени. Именно в момент остановленного «сейчас» можно наблюдать объект вне его временной развертки. В следующих строчках инфинитив заменяется настоящим временем, которое, в свою очередь, опять превращается в инфинитив, за которым вновь следует настоящее время.
226
Интересно, что среди перечисленных Хармсом объектов находятся две пары, один из членов которых выражен существительным с конкретным значением: шар и часы, а другой — с абстрактным: круг и, соответственно миг.
В этот момент слова начинают звенеть [228] :
227
Особо стоит отметить появление среди летящих объектов точки, часов, матери, шара, круга и мига. Наконец, полетели и части тела, то есть полетели мы сами.
228
В трактате «Сабля» рождение рифмы также возвещается звуком — гулом строки-трубы.