Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами

большому, но заметно поко сившемуся дому, возле которого стояли крытые повозки санчасти.

В сенцах меня встретил дед Митрофан с винтовкой в руках.

– Митрофан Иванович, а вы чего не идете в хату? - удивленно спро сил я.

– На по сту стою, - ответил старик с гордо стью.

– По сты мы расставили везде, где надо, а вы идите отдыхать.

– Меня позовут, когда будет можно.

– Что значит, будет можно?

Старик Метелица приблизил ко мне лицо и доверительно прошептал:

– Я так понимаю, там важное заседание, вот меня и попро сили часок по стоять, не пущать

никого, чтоб, значит, не мешали. Ну да вам можно, отступил он от двери.

– Какое может быть заседание у больных! Может, перевязка? - старался уточнить я.

– Перевязки там, - кивнул дед направо, - а в этой половине... мне так и сказано: со-ве-

щание! И никого, значит, не пущать, окромя что начальства.

Я в недоумении открыл дверь в левую половину дома. Переступив порог, невольно

о становился и сразу понял, чему тут могли помешать по сторонние. В большой душной

комнате было по-ночному темно. Лишь в переднем углу под большим столом тускло горел

сальничек. Желтым коптящим огоньком он о свещал лица трех партизан, полулежавших на

соломе, застилавшей пол толстым слоем. Это была обычная партизанская по стель. Но тут не

спали. Тут действительно шло какое-то заседание, а точнее сказать, залегание. В самом углу,

под широкой скамьей, подложив под ухо радиоприемник, лежал Астафьев и возбужденно,

размеренно бормотал:

– Наши войска на этом направлении разбили немецкую дивизию.

А лежавшие рядом Владимир Хухряков и Борис Шумилин записывали то, что слышали.

"Ясно, наш "Кренкель" принимает радиопередачу, а эти записывают", понял я и затаив

дыхание, тихо, чтоб не мешать, сел у порога на лавку. Где-то во тьме, наверное, на кровати

по сапывал мужчина, видимо, сам хозяин дома. Рядом приткнулась хозяйка. Что-то шуршало и

за занавеской на печке. Все в этом доме притаило сь, притихло, будто ждало, когда кончится

бормотание под скамьей. Ждал и я, догадавшись, что эти тро с поймали что-то очень важное,

раз в это дело включился и Борис, который не в силах и шевельнуть долго не заживающей

ногой. Я старался что-то услышать и сам. Но Лев диктовал очень тихо, а радиоприемник

лишь чуть слышно потрескивал. Батареи давно сели, и он работал, только когда Лев вот так,

лежа на нем, "подключал свое сердце", как шутили партизаны.

Вдруг щелкнул выключатель приемника, треск оборвался, коптилочка из-под стола

переметнулась на стол, и раздался радо стный голо с Астафьева:

– Товарищ комиссар, как хорошо, что вы тут. А то я все равно сразу побежал бы

разыскивать. Какая сегодня сводка! Вот, читайте! - И, забрав у Шумилина и Хухрякова

бумажки, он подал мне. - Только их надо бы сперва сверить.

– Один не успевал записывать, так мы на пару, - бодро заговорил из-под стола Борис.

– Нога-то твоя как? Тебе надо ее держать в покое, а ты вот... - ворчу на него.

– Товарищ комиссар, опять наши устроили немцам баню. Несколько дивизий фашистских

под корень!

– Дядя Боря, а дивизия - это целая тыща? - по слышался бойкий детский голо сок с печки.

– Это кто спрашивает, ты, Кастусь? - спро сил Борис. - Дивизия - это десять тысяч,

Ко стик!

– А несколько - это пять? - оттуда же спро сил писклявый девчоночий голо с.

– Несколько, в данном случае не меньше семи.

– Значит, семьдесят врагов наши убили, - по слышался с печки третий голо с.