Курсант: Назад в СССР 14
Шрифт:
Я молчал. Понял, как смотрят на мир те, кто верит, будто им можно больше, чем другим.
— Через кровь мы очищали мир, говорил отец. Он говорил, убивать — не грех. Грех — не исполнить свою роль.
— А зачем было вырезать сердца?
— А сердце… сердце — это сосуд души. Он считал, что, забрав его, мы как бы… сохраняем то, что главное. А для меня сердце — как трофей забрать с охоты. Клык у зверя или рога у сохатого. Добыча. И если он хочет… Мне несложно было исполнять прихоть отца… Это как убить и ограбить, то же самое, ведь верно? Только трофей ценнее. Это и есть охота.
Он
— А после… вы прятали трупы в озере, — задумчиво проговорил я.
Гриша снова закашлялся, морщась, но продолжал:
— Мы бросали тела в озеро. Он говорил — вода поглотит вину. Очистит. А когда вода чернела, как нефть, он только улыбался. Говорил, знак. Мы ждали нужной фазы. Ждали почернения. Тогда я принимал препарат. Тогда становился тем, кем должен. Все это чушь, конечно, с очищением, но он понимал главное… трупы действительно не всплывали. Если их бросить в воду, когда она черная.
Я всё смотрел на него. Передо мной не было того безобидного и жалкого дурачка. Передо мной был хищник. Раненный, но не сломленный и по-прежнему опасный.
— А начальник милиции? Виктор Игнатьевич ведь знал о ваших кровавых делишках…
— Вся эта история… всё это… — Гриша снова открыл глаза. — Это ведь Бобырёву тоже было выгодно. Он прикрывал нас. Он давал вещество отцу. И никто не совался на озеро. Его обходили стороной. И бункер оставался забытым… А потом когда все пошло к черту, Бобырев спрятал нас здесь. Но ты вот нашел. Эх… Не рассчитал подполковник, а сам, поди, сбежал уже.
— Бобырев мертв, — ответил я. — И все же… Если ты не верил в россказни отца, в его идеи, разве обязательно было убивать? Зачем?
Он замолчал, а потом пробормотал:
— Я же сказал, ты не поймёшь. После убийства у меня внутри… будто что-то насыщается. Жажда уходит. На время. Но потом опять, все снова. Я не могу по-другому… Или это буду не я. Только дурачок.
— А за что же ты убил свою семью? — спросил я. — Они же были с тобой до самого конца. Помогали. Прикрывали. Ради тебя всё.
Мне не жалко было Лазовских, но я должен был понять логику кровавого убийцы. Если она есть у него.
Гриша не отвёл взгляд:
— Когда хищника загоняют в угол, он делает всё, чтобы выжить. Они стали обузой.
— Почему?
Вчетвером не спрячешься. Не уедешь. Не растворишься. Один бы я затерялся… потом ушёл бы. А так — привлекаем внимание. Я просил их отпустить меня… просто отпустить… И они могли бы. Но…
Он опустил голову, сглотнул, будто совесть таки пробила его, а потом продолжил:
— Отец не захотел. Сказал, что не даст мне дозу. Они хотели этим меня удержать. Хотели всегда знать, где я и что делаю. Они уже боялись, что я уйду. Поэтому я убил их и забрал ампулы.
Его рука медленно потянулась к нагрудному карману. Я насторожился, всматриваясь в окровавленную рубаху. Нет, оружия там не спрячешь, но все равно надо быть начеку. Я снова чуть приподнял пистолет.
Гриша достал из кармана тусклую стеклянную ампулу, с треснутыми стенками. Покосился на меня и спешно раздавил её в ладони. Жидкость потекла
меж пальцев. Он жадно смазал ими раны, хоть и морщился от боли, но терпел и не издал ни звука, стиснув челюсти.Жидкость зашипела, как на горячей сковородке. Мгновение — и мне показалось, что кожа Лазовского, в ранах, ссадинах и пыли, начала срастаться, как в какой-нибудь фантастике.
«Показалось», — повторил я про себя. «Этого не может быть. Не должно быть».
— Ты надеешься воскреснуть? — хмыкнул я, не показывая тревоги.
Гриша посмотрел на меня с перекошенным лицом:
— Я хочу тебя убить… — прохрипел он. — И вырезать ещё одно сердце.
Он улыбнулся — и в этом оскале была бешеная, остервенелая воля к последнему прыжку.
Я медленно навёл на него ствол, а Лазовский еле слышно пробормотал:
— Твоё… хороший трофей. Лучший…
Лицо его снова неуловимо менялось, будто кто-то лепил его прямо сейчас.
— Не выйдет. Сердце моё останется со мной, — ухмыльнулся я, — а ты идёшь… на хер… в ад.
— Бах!
Я выстрелил, не дрогнув. Будто каждый день казнил упырей.
Пуля ударила точно в лоб, прямо между бровей. Гриша на мгновение замер — но никакой «Гранит» не мог помочь ему стать бессмертным. Улыбка, та самая, звериная — осталась на его лице. Только теперь она не жила, не двигалась, а застыла, как маска. А через мгновение он завалился набок, в лужу собственной крови.
— Сдохни, чудовище, — выдохнул я, опуская руку с пистолетом.
Убрал пустое оружие в кобуру, не сводя взгляда с Гриши. Ждал. Я всё-таки, против собственного разума, ждал, что он шевельнётся, дёрнется, снова встанет, как тогда — с простреленной грудью. Но нет. Он был мёртв. Мертвее не бывает.
Моя пуля вынесла ему мозг, но что-то там нарушилось ещё раньше. Нет, не тогда, когда он родился дурачком. А когда осознал и принял в себе зверя.
И всё вокруг стало вдруг очень… тихим. Только неясный гул генератора слышался в недрах черных коридоров.
Только сердце моё стучало в груди, будто пыталось пробиться наружу. Будто хотело сказать — жив, жив…
Я сделал шаг вперёд. И ещё один. Нагнулся. Одним жестом закрыл Грише глаза, чтобы он не таращился на меня.
— Конец, — сказал я. — Для тебя и для всей твоей безумной семейки. Всё. Финита.
Я направился к выходу.
Друзья! Приближается финал книги и серии в целом. Цикл КУРСАНТ подходит к завершению. Пишите в комментариях, чем бы вы хотели, чтобы завершилась серия. Какой финал вам по душе. СПАСИБО!
Эпилог
31 декабря 1988 года, г. Новоульяновск.
Вечер. Зал ресторана Гоши, надёжно укрытый от посторонних глаз плотными шторами и его личной охраной у входа, сиял огнями гирлянд, звенел хрусталём бокалов, переливался смехом, тёплыми голосами, запахом праздника. Всё здесь дышало ожиданием чуда. Сегодня заведение было закрыто на спецобслуживание — Гоша Индия, неформальный хозяин и мой давний, проверенный годами друг, лично следил, чтобы на каждом столе было по-домашнему щедро, по-настоящему вкусно. Закуски обновлялись, горячее подавалось вовремя, бутылки не успевали нагреться.